Рейтинговые книги
Читем онлайн Тишина. Выбор - Юрий Васильевич Бондарев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 111 112 113 114 115 116 117 118 119 ... 211
привычка подстилать газету осталась, присоединив к себе другую привычку: особенно сложную иллюстрацию искать сначала словами, штрихами и знаками на газете, затем, продуманную, уточненную, переносить рисунком на бумагу.

— Садись, садись, ежели в подштанниках середь ночи поднял. Устраивайся на диване, кури, — говорил владимирским напевом Лопатин, сгреб с дивана, освобождая место, кипу книг, которые, видимо, просматривал здесь вечером, и начал закуривать сам. — Крепких хочешь? Русский «Голюаз» желаешь? «Дукат» — штучка. Продирает насквозь рашпилем!..

— Одевайся, Саша, — сказал Васильев, присаживаясь на диван. — Спать — предел глупости. Предлагаю великолепный моцион.

— Куда, мой друг? — Лопатин закурил, швырнул спичку в пепельницу, закашлялся. — Куда и зачем? Опять философия? Читал старика? Или письма Ван-Гога? Надеюсь, ничего драматического не случилось?

— А если?..

— Еще что? Что значит «если»?

— Метель, ветер, снег… а ты спишь… Пойдем, побродим по улицам. Дойдем до Замоскворечья. До Шлюзовой набережной. До Павелецкого вокзала. Ночь прекрасная, а снег пахнет степью, волками и темнотой…

Да что такое? Почему Замоскворечье? Впрочем — не возражаю. Да, конечно, согласен, — закивал Лопатин, окутывая дымом бороду. — С наслаждением протопаюсь пешком по ночной метелице! Что? Как ты сказал? Пахнет степью, волками и темнотой? Это в цивилизованной-то Москве? Тебя погубит воображение и философия, Володька! Прелесть! Какой ты реалист?

Васильев сказал задумчиво, разминая сигарету:

— Представь, в Замоскворечье снег когда-то пахнул арбузом, Саша. Но это было давно, в детстве… У тебя есть водка? Пожалуй, по рюмке на дорогу выпить бы надо. Ты не против?

— Против? Jamais![7] Но ты-то, по-моему, уже по инерции, а? — сказал Лопатин и зашлепал по паркету босыми ногами к шкафчику, достал графин с водкой, желтеющей лимонными корочками, налил в рюмки, глянул вприщур на Васильева легкими умными глазами. — Посошок, что ль? Бедным каликам перехожим. Так, что ли, Володя?

«Нет, такое не может быть по инерции, мне не хочется пить, — подумал Васильев, взяв рюмку, стараясь как через мешающее препятствие понять, когда остроту, прежний интерес его к жизни стало подменять душное беспокойство, подкрадываясь приступами и посасывая в груди нефизической болью. — Что ж, это началось не сегодня и не после ухода гостей… Нет, все началось несколько месяцев назад, в Венеции, в дни той поездки вместе с Марией…»

— На посошок, Саша.

«Если бы… смогло помочь это дьяволово зелье!..» — подумал Васильев, испытывая страх перед неотчетливой болью, похожей на отчаяние, на предупреждение о чем-то смертельном, страшном, могущем произойти с ним и Марией, что впервые так ощутил он прошлой осенью.

— Каково, понимаешь ли ты, пить с тобой накануне утра, а? — сказал Лопатин и шумно пыхнул сигаретным дымом. — Да еще горькую. Да еще зенки не продравши. А! Давай, давай пригубим!

И, почесывая одной босой ногой щиколотку другой, чокнулся с Васильевым, выпил, громко фыркнул носом и прошел во вторую комнату, спальню, заскрипел там дверцей шифоньера, одеваясь, крикнул оттуда:

— Послушай, Володя, дружище, не исключай и встречный план: на углу схватить такси, домчаться до Ярославского вокзала, взять билеты на любой поезд, сесть в теплое купе с уютной бутылочкой, которую я захвачу, и… на милый север! Куда-нибудь в провинциальный городишко денька на три! К соборам, к сугробам под ставнями, к галкам на розовом закате. А? Чудесно, старина… Ты вспомни, что такое северный русский провинциальный городишко зимой! Утром мы его можем увидеть во всей белой прелести! И без всякой московской философии! Какая грусть и свобода, дружище, поселиться где-нибудь в доисторической паршивой гостинице!..

Васильев, как-то успокаивающе обожженный и рюмкой водки на лимонной корочке с примесью, видимо, неизвестной травки, и добротным окающим гудением грубоватого голоса Лопатина, готового без долгих сомнений поддержать любую идею его, будь она самой неблагоразумной, молчал и думал, что еще в жизни не все потеряно, если есть на свете любящий его Лопатин, много повидавший и понявший.

«Да, да он любит в моих слабостях свои слабости, свой бродяжнический размах и свою полную раскованность, — соображал Васильев, вытягивая ноги на диване. — Но ведь я не свободен. И даже наоборот: не хочу быть свободным в понимании Лопатина. Я по-прежнему люблю Марию, и это уже не свобода. И этой несвободы я хочу больше всякой свободы. Любовь к ней?.. Может быть, никого я уже не люблю, а осталась только эгоистическая ревность? Но что между нами началось?»

— Скучаю я по русским северным городкам, — загудел Лопатин, входя в комнату и расправляя бороду поверх толстого грубого, ручной вязки, свитера. — Не тот комфорт, не тот кафель, а неповторимое колдовство… не сравнить ни с какими западными красотами. Чего стоит одна стеклянная тишина в малиновом инее утра! Потом — мороз, солнце, белизна. Дымящиеся проруби в толстенном льду реки с сохранившимися кое-где баньками. И красивейшие русские женщины с ласковыми голубыми глазами, с ума спятить можно от одной певучей речи их!.. А? А на закатах, брат, покой сказочный, только окошки багровым отсвечивают да целыми стаями галки мельтешат над ветхими колоколенками. Помнишь, как мы отменно посидели с тобой неделю под Новгородом? Там тоже кое-где еще остались островки Руси, слава богу.

— Не хочу, Саша, никуда, — сказал Васильев.

Он вспомнил позапрошлогоднюю поездку в Новгородскую область, поездку внезапную, зимнюю, тоже ночную, мысль о которой родилась в «Арагви», когда обмывали вторую премию Васильева, поездку вынужденную, не совсем трезвую, равную бегству от утомительной московской суеты, праздной нервозности, связанной с телефонными звонками, поздравительными телеграммами, письмами, бесконечными забегами в мастерскую целых компаний художников с несомненной целью и поздравить и выпить. Вот тогда и возникла надежда на спасительный уход в тишину, скрипучий снег, чистый морозный воздух, пахнущий древностью, заиндевелым деревом, сладким покоем и прочностью белого камня, вынужденное бегство от разгульного сумасшествия в милую русскую зиму.

«Бегство, бегство, все время я куда-то бегу. Куда? — подумал Васильев, морщась. — И сейчас бесцеремонно пришел к Александру, зная, что он простит мне все, взбаламутил его и себя…»

— Так взять мне, Володя, на всякий случай чемоданчик? — серьезно спросил Лопатин и выдернул из-за груды книг потертый полусаквояж, полупортфель, показал его Васильеву. — Тот самый, с которым мы ездили. Белье, вино, зубные щетки, бритва… Остальное покупается на месте.

— Никуда не хочу, Саша. Даже в Замоскворечье. Никуда, Саша… — сказал вдруг хриплым голосом Васильев и откинулся на диване с выражением предельной, почти обморочной усталости.

И Лопатин ядовито вскричал, вздергивая плечами:

— Вот-те раз! Как «никуда»? Совсем никуда? — Он хохотнул раскатисто. — Какого хрена ты заставил меня одеться в походную робу? Семь пятниц на неделе, искуситель ты несуразный!

— Сейчас хочу побыть у тебя немного, — сказал Васильев, закрывая глаза. — Я соскучился по тебе. Мы

1 ... 111 112 113 114 115 116 117 118 119 ... 211
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Тишина. Выбор - Юрий Васильевич Бондарев бесплатно.
Похожие на Тишина. Выбор - Юрий Васильевич Бондарев книги

Оставить комментарий