Друд, или Человек в черном - Дэн Симмонс

Раздался стук в дверь.

— Убирайся!

— Тебе телеграмма, — доложила Кэролайн сквозь дверь. Курьер сказал — важная.

Выругавшись, я вылез из ванны — все равно вода уже остывала, — надел халат и на секунду приоткрыл дверь, чтобы выхватить телеграмму из тонких белых пальцев миссис Г***.

Я решил, что сообщение пришло от Фехтера или еще кого-нибудь из театра — они имели расточительную привычку телеграфировать по любому поводу, как будто простой записки, отправленной с посыльным, оказалосьбы недостаточно. А возможно — от Диккенса. Озаренный страшной догадкой, я на миг вообразил: вот сейчас он признается, что носит в своем нутре скарабея и знает, что я обзавелся таким же.

Мне пришлось четыре раза перечитать пять слов и подпись, прежде чем смысл короткого послания дошел до моего измученного, изгрызенного чудовищным жуком мозга.

МАТЬ ПРИ СМЕРТИ. ПРИЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЕННО. ЧАРЛИ

Глава 28

При виде матушкиного лица я невольно подумал о трупе, в котором все еще бьется безмолвная душа в отчаянных попытках вырваться из телесной оболочки.

Закаченные глаза — одни белки, лишь тонкие полоски радужных оболочек виднеются из-под набрякших, покрасневших век — налиты кровью и вылезают из орбит, словно под чудовищным давлением изнутри. Рот широко раскрыт, но губы, язык, нёбо кажутся бледными и сухими, как старый пергамент. Она не могла говорить. Не могла издать ни единого звука, только редкие свистящие хрипы вырывались у нее из груди. Думаю, она нас не видела.

Мы с Чарли, охваченные ужасом, обнялись под незрячим взглядом матери, и я с трудом выдавил:

— Господи… да как же такое случилось?

Любимый брат лишь потряс головой в ответ. Миссис Уэллс стояла неподалеку, бессильно опустив изуродованные подагрой руки под черной кружевной шалью, а в дальнем углу комнаты топтался доктор Эйхенбах, пожилой врач из Танбридж-Уэллса, давно пользовавший матушку.

— По словам миссис Уэллс, вчера она хорошо себя чувствовала… то есть нет, она покашливала и жаловалась на боли… но достаточно хорошо, чтобы с аппетитом пообедать, выпить чаю в обычный час, послушать чтение и поболтать с миссис Уэллс вечером. А сегодня утром… я приехал без предупреждения, хотел сделать сюрприз… и увидел это.

— Такое часто случается со стариками, ждущими смерти и желающими поскорее покинуть бренный мир, — пробормотал доктор Эйхенбах. — В одночасье. В одночасье.

Поскольку тугой на ухо Эйхенбах беседовал в углу с миссис Уэллс, я горячо прошептал брату:

— Я хочу, чтобы маму осмотрел мой доктор. Фрэнк Берд приедет мигом.

— Я пытался связаться с последним ее врачом, доктором Рамсисом, — тихо промолвил Чарли.

— Как вы сказали? — спросил доктор Эйхенбах из своего угла за камином. — Доктор?..

— Рамсис, — со вздохом сказал Чарли. — Видимо, новый местный врач — последние несколько недель он взял за обыкновение навещать нашу матушку. Я совершенно уверен, что у нее не было причин обращаться к нему… ведь ее вполне устраивали ваши замечательные рекомендации и лечебные меры.

Эйхенбах нахмурился.

— Доктор Рамси?

— Рамсис, — сказал Чарли, излишне громко и четко, как свойственно расстроенному человеку, разговаривающему с глухим.

Эйхенбах помотал головой.

— Никакого врача по имени Рамси или Рамсис в Танбридж-Уэллсе нет. Да и в Лондоне, насколько мне известно, — если не считать старого Чарльза Бирбонта Рамси, чья клиентура нынче ограничивается одним только семейством лорда Лейтона. Кроме того, он специализируется по венерическим заболеваниям и больше ничем не интересуется — а я сильно сомневаюсь, что миссис Коллинз обращалась к нему за такого рода консультацией. И что это за имя такое — Рамсис? Звучит как название комитета.

Чарли снова вздохнул.

— Кажется, доктор Рамсис навещал одно семейство в Танбридж-Уэллсе и там прослышал о матушкином недуге. Не так ли, миссис Уэллс?

Старуха с удрученным видом развела подагрическими руками под шалью.

— Право слово, не знаю, господин Чарльз. Я слыхала о докторе Рамсисе только от вашей милой, милой матушки. Сама я ни разу с ним не разговаривала.

— Но вы его хоть видели? — спросил я.

Холодная рука тревоги сжала мне сердце, и одновременно скарабей шевельнулся в моем мозгу.

— Только один раз, — сказала чистосердечная старуха. — И издалека. На прошлой неделе, идучи по тропке через луг, я видела, как он выходил из дома.

— Как он выглядел? — спросил я.

— Ох… не знаю даже, господин Уилки. Я мельком увидала со спины высокого худого мужчину, шагавшего по улочке. Одетого весьма парадно, но довольно старомодно в разумении нынешней молодежи. Он был в черной визитке и цилиндре устарелого фасона, если вы понимаете, о чем я.

— Боюсь, я не вполне понимаю, миссис Уэллс. — Я старался говорить твердым голосом. — Что значит «цилиндр устарелого фасона»?

— Ой, да вы знаете, господин Уилки. Такой с полями поширше да тульей пониже — больше похожий на шляпу для верховой езды, какие носили джентльмены в пору моей юности. И по всему касторовый, а не шелковый.

— Благодарю вас, миссис Уэллс, — сказал Чарли.

— Да… и еще вуаль, конечно, — добавила миссис Уэллс. — Даже издалека я разглядела вуаль. Ваша матушка позже помянула о ней.

— Мне она ничего такого не говорила, — сказал Чарли. — Зачем доктору Рамсису вуаль?

— Чтобы скрывать ожоги, ясное дело. Страшные ожоги, сказала Хэрриет… то есть миссис Коллинз. Ваша милая матушка. Доктор Рамсис не хотел пугать людей на улицах.

Я на несколько мгновений закрыл глаза, а когда открыл, взгляд мой намертво приковался к судорожно искаженному лицу матери и разинутому рту, где болтался сухой язык, точно обрывок чалочного каната. Белые глазные яблоки, вылезающие из орбит, походили на два яйца, невероятным усилием втиснутые под веки.

— Миссис Уэллс, — тихо проговорил Чарли, — окажите любезность, сходите за соседским мальчиком, который иногда выполняет разные матушкины поручения. Нам нужно отправить телеграмму доктору Фрэнку Берду в Лондон. Уилки сейчас напишет ее, а мальчик отнесет в телеграфную контору.

— Так поздно, господин Чарльз? Контора-то закроется меньше чем через час.

— Значит, нам надобно поторопиться, верно, миссис Уэллс? Спасибо вам за помощь. Матушка от всего сердца поблагодарила бы вас, когда бы могла.

Перед отъездом в Танбридж-Уэллс я наговорил Кэролайн резкостей.

Уму непостижимо, невероятно, но она продолжала задавать вопросы, требовать ответов и преграждать мне путь к двери даже после того, как я показал телеграмму от брата.

— Где ты провел ночь? — не унималась она. — Где вырядился в мерзкие лохмотья, которые сжег Томми? Что за дрянью они воняли? Когда ты вернешься? Что нам делать со званым обедом? С билетами в театр? Все настроились на…

— Во-первых, сними и выброси эти чертовы гирлянды, — прорычал я. — И устраивай на здоровье свой званый обед. Отправляйся в театр со всеми моими друзьями. Тебе не впервой принимать гостей и развлекаться за мой счет в мое отсутствие.

— Как тебя понимать, Уилки? Ты что, не хочешь, чтобы я выполнила наши обязательства перед твоими друзьями? Не хочешь, чтобы мы воспользовались билетами на твою пьесу, хотя ты пообещал доброй дюжине людей, что они увидят ее сегодня из авторской ложи? Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Я хочу, чтобы ты пошла к черту! — рявкнул я.

Кэролайн застыла на месте.

— Моя мать умирает, — сказал я резким тоном, не допускающим возражения. — А что касается вопроса, с кем тебе обедать и ходить в театр, так по мне — развлекайся хоть с самим дьяволом. — Я в бешенстве уставился на нее. — Или со своим водопроводчиком.

Кэролайн Г***, по-прежнему стоявшая неподвижно, залилась краской от линии волос до линии декольте.

— О чем… о чем ты говоришь, Уилки?

Распахнув дверь в туман и холод, я рассмеялся ей в лицо.

— Ты прекрасно все понимаешь, дорогая моя. Я говорю о мистере Джозефе Чарльзе Клоу, сыне винокура с Авеню-роуд, водопроводчике по профессии и соблазнителе — или жертве соблазна — по призванию. О том самом мистере Клоу, которого ты тайком кормишь за моим столом и с которым ты пять раз тайно встречалась после Рождества.

Я вышел и с грохотом захлопнул дверь перед красным, полным ужаса лицом Кэролайн.

В Танбридж-Уэллсе, покрытом снежной пеленой и окутанном густым, тревожно-белым туманом, царила жутковатая тишина, когда Чарли подъехал на санях к станции, чтобы встретить меня с дневного поезда. Тишина и туман сгустились и стали совсем уже зловещими к десяти часам вечера, когда тепло закутанный Фрэнк Берд возник из морозной мглы, подкатив к дому на санях, которыми и на сей раз правил вечно недужный, но с виду неутомимый Чарли. Я оставался с матушкой и уснувшей миссис Уэллс, пока брат ездил к станции за нашим другом и врачом. Доктор Эйхенбах давно откланялся.