В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Анна Уайтлок

Завершая свою речь в парламенте, Елизавета сказала, что в конечном счете только Бог уберег страну от «опасности», а ее от «бесчестья».[1269] Елизавета снова отождествила угрозы государству с угрозами своей чести. Ее девственность стала не просто ее личным выбором, но актом самопожертвования, на который она пошла ради своей страны.

* * *

Елизавету все больше и больше донимали «вопросы о престолонаследии, о которых ей назойливо напоминали каждый день». Епископ Годфри Гудмен вспоминал, что «двор пребывал в большом небрежении, и создавалось впечатление, что всем в целом очень надоело правление старухи».[1270] Министры все чаще обращали свои взоры на север. Больше нельзя было откладывать вопрос, который королева упорно отказывалась обсуждать: теперь все надежды и ожидания связывались с ее наследником, а не с ней.

Роберт Сесил начал тайно обмениваться зашифрованными письмами с королем Шотландии. Сесил предупреждал Якова, что королева ничего не должна знать об их переписке, потому что «звуки, приятные уху других правителей» «противны той, чьим ставленником я являюсь». Зная, что Елизавета не одобрит их переписки, он считал, что она оправданна ради блага страны: «Я знаю, что мои действия граничат… с нарушением верности и кажутся достаточным поводом, чтобы самые верные министры скрывали от правителей свои мысли и поступки, если они убеждены, что это пойдет им на пользу». Они согласовали тайный шифр для своей переписки: себя Сесил обозначил цифрой 10, Елизавету – цифрой 24, а Якова – 30. Сэр Роберт объяснил, что такая скрытность в интересах самой королевы, ибо, «если бы ее величество узнало все, что я совершил… ее возраст и положение в сочетании с ревностью, свойственной ее полу, могли бы натолкнуть ее на дурные мысли о том, кто долгие годы ревностно охраняет ее».[1271] Тема престолонаследия была «столь опасна, чтобы затрагивать ее, – продолжал Сесил, – что он будет навсегда заклеймен за то, что поднял ее; далее, перед Богом свидетельствую, что никогда не было ни правителя, ни европейского государства, с которым ее величество прямо либо косвенно обсуждала эту тему за последние xii лет».[1272] Яков последовал совету Сесила «дождаться, когда плод достигнет высшей степени зрелости, и только потом насладиться им», а не «подвергать опасности мою честь, положение и жизнь, вторгаясь в страну насильственным путем, как узурпатор».[1273]

Тем временем папа римский прислал тайную инструкцию своему нунцию во Фландрии, в которой предписывал всем английским католикам выступить против любого протестантского преемника Елизаветы, «когда несчастная женщина покинет пределы земной жизни». Возглавляемые Уильямом Алленом и Робертом Персонсом, многие английские католики, и так настроенные против Якова после того, как он выказал сочувствие пуританизму, отстаивали притязания Изабеллы, испанской инфанты.

Немало хлопот доставила Елизавете еще одна претендентка на английский престол. В жилах Арабеллы Стюарт текла королевская кровь; некоторые считали, что она более, чем ее кузен король Яков, достойна английской короны, поскольку родилась на английской земле. Арабелле также благоволили представители католической знати и сочувствовали испанцы, особенно после того, как Яков укрепил связи с Францией. В конце 90-х гг. XVI в. Арабеллу осаждала целая вереница поклонников; ходили даже слухи, что сэр Роберт Сесил надеялся сам взойти на престол, женившись на ней.[1274] Ее бабушка, Бесс из Хардвика, всегда решительно отстаивала права Арабеллы; когда в 1592 г. Арабелла прибыла ко двору, она была уверена, что Елизавета воспользуется случаем и назовет ее своей преемницей, но Елизавета решила этого не делать.[1275] В последующие годы бабка держала леди Арабеллу под строгим надзором, сначала в Четсуорте, а затем в Хардвик-Холле. Строгий контроль довел леди Арабеллу едва ли не до безумия, превратив ее в источник неясной, но потенциально опасной угрозы для королевы и для мирной передачи власти.

Как писал член Тайного совета Томас Уилсон, «очевидно, корона не упадет на землю за недостатком голов, которые готовы ее носить».[1276]

Глава 58

«Старость – сама по себе болезнь»

Когда Елизавета приближалась к своему семидесятилетию, епископ Энтони Радд, не извлекший урока из своей оплошности, допущенной несколько лет назад, произнес еще одну проповедь. Если верить дневниковой записи Джона Мэннингема, студента Мидл-Темпл, «доктор Радд произнес проповедь в присутствии королевы на тему «Я сказал, что вы Боги, но все вы умрете как люди», в которой так распространялся о смерти, что ее величество, когда проповедь закончилась, сказала ему: «Мистер Радд, вы отслужили хорошую заупокойную службу, теперь я могу умереть, когда пожелаю».[1277]

Елизавета, которой всегда не хотелось признаваться ни в слабости, ни в болезнях, все чаще удалялась в свою опочивальню, когда чувствовала себя плохо. Если ее мучили боли, она «никого не пускала к себе на протяжении трех или четырех часов кряду».[1278] Весной того года она начала жаловаться на боль в руке. Она призвала «искусного костоправа», хирурга, который нашел, что «там скопился холодный ревматический гумор» (ревматизм), который можно удалить, растирая больное место и прикладывая к нему мази».[1279] Елизавета возмутилась, ее кровь и сложение по самой природе были очень горячими, и она не могла страдать от скопления «холодного гумора». По словам иезуита Энтони Риверса, который в те годы жил в Лондоне и сообщал о том, что происходит при дворе, Елизавета прогнала костоправа и «с негодованием слушала о каком-либо увядании в себе и потому не признавала ни помощи, ни вмешательства, ни операции».[1280] Но боль не отпускала,[1281] и вскоре сообщили, что «болезнь с руки перекинулась на бок». По словам Риверса, Елизавета оставалась, «слава богу, живой и веселой», «только лицо выказывало признаки увядания, да иногда ей становилось так жарко, что она снимала нижнюю юбку, хотя в другие времена она дрожала от холода».[1282] В июне Елизавета сказала французскому послу графу де Бомону, «что она устала от жизни».[1283]

Летом того года Елизавета совершила короткий двухнедельный переезд в окрестностях Лондона через Бакингемшир, Мидлсекс и Суррей.[1284] Она предпринимала отчаянные попытки сохранить ежегодный порядок вещей. К августу боли перекинулись на бедро, но Елизавета упорно продолжала выезжать на охоту каждые два или три дня. В письме лорду Кобэму от 6 августа граф Нортумберленд описал, как «вечером в среду королеве стало нехорошо, но она ничего не желала знать и уже на следующий день гуляла в парке, чтобы никто ничего не заметил… в день отъезда ее величество проехала верхом весь путь, который составлял десять миль, и также охотилась, а устала она или нет, оставляю на ваше суждение».[1285] Елизавета решила демонстрировать здоровье и силу, чтобы придворные не думали, что ее обязанности слишком утомляют ее. Риверс сообщал, что одна сельская жительница, которая увидела королеву во время переезда, заметила, что ее величество выглядит очень старой и больной. Охранник запугал женщину, предупредив, что «за такие слова ее повесят».[1286]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});