История розги - Джеймс Бертрам

Раз утром я вздумала пойти в гардеробную, где у нас лежало белье. Но перед тем, как отворить дверь, я услыхала какой-то необычный вздох. Заглянув в замочную щелку, я, к своему ужасу, увидала, что Джек занимается любовью с молоденькой подгорничной.

Первое мое движение было уйти, но потом любопытство взяло верх, и я захотела остаться до конца и полюбоваться незнакомой для меня сценой. Когда я увидала, что Джек слезает со своей подруги, я незаметно убежала.

Как я ни старалась себя настроить враждебно против грума, внутренно я страстно желала, чтобы меня Джек поцеловал. Искушение было почти непреодолимое. Чем более я думала о виденной мною сцене, тем более во мне бурлила кровь. Наконец я пришла к убеждению, что не в силах больше противиться своему желанию… Но к удовлетворению его я подошла окольным путем.

Я уверила себя, что я не имею права оставить проступка Джека без наказания. Надо заметить, что до десяти лет меня изредко мать и гувернантка наказывали розгами за серьезные проступки. Вероятно поэтому мне и пришла в голову довольно дикая, но вполне понятная мысль наказать самой Джека розгами. Почему-то я не думала о наказании подруги его.

Я отправилась в сад и попросила садовника нарезать мне толстых березовых прутьев. Тот был изрядно удивлен, но я объяснила, что они мне нужны для клетки, которую я хочу сама смастерить. Он, кажется, поверил.

Выбрав из них шесть самых длинных и толстых, я связала два пучка розог, по три прута в каждом. Я испытывала большое наслаждение уже тогда, когда выбирала розги и вязала из них пучки. Спрятала я их в шифоньерку в своей комнате.

На другой день под предлогом мигрени я не поехала с родителями в город в театр. Таким образом, я осталась в громадном доме одна, одинешенька, так как экономка и другая прислуга жили во флигеле.

Грум держал лошадей при отъезде родителей на станцию. Как только они уехали, я велела груму придти ко мне в комнату.

Лишь только он явился, я отперла шифоньерку и, вынув розги, сказала ему:

– Вы не знаете, Джек, для чего служат эти штучки?

– Право, не знаю. Слыхал, что ими наказывают детей…

– А теперь узнаете, что ими секут также и грумов! – сказала я в сильном гневе.

– Но… Я не понимаю…

– Как, вы все еще не понимаете, что это вас я собираюсь наказать розгами? Не догадываетесь ли вы, что я вас вчера видела в гардеробной с Флавией?

Если бы земля провалилась, он не был бы так сражен, как услыхав мои слова. Наконец он, весь красный, упал передо мной на колени и, сквозь слезы, проговорил:

– Накажите меня как хотите, но, Бога ради, пожалейте меня и старика моего отца, не говорите родителям. Клянусь, что больше этого не будет!.. Я просто хотел поцеловать Флавию, но она легла на диван, и я…

– Довольно, мне не нужно знать подробностей, сейчас же раздевайтесь и ложитесь на кушетку!

Он, видимо, был страшно сконфужен необходимостью раздеваться при мне, но боялся и ослушаться…

Затем, молча, он разделся и лег, не произнося ни слова и исполняя все, что я приказывала, пока привязывала его за руки и за ноги к ножкам кушетки. Когда убедилась, что он крепко привязан, как когда-то и меня привязывала мать или гувернантка, я обнажила его и, взяв в руки пучок розог, стараясь придать как можно больше строгости моему голосу, проговорила:

– Ну, маленький негодяй, я вам дам сто розог!

Странное дело, при виде его белых обнаженных ягодиц, я медлила начинать сечь его. Но это было только одно мгновение, – тут же я вытянула его розгами, потом дала второй удар… На теле появились две полосы, и оно слегка порозовело. Я, надо заметить, была очень сильная девушка и к тому же занималась гимнастикой. При виде полос у меня явилось желание бить сильнее… Сама не зная почему, я стала пороть изо всей силы мальчика, о ласках которого я мечтала и которых страстно желала.

С третьего уже удара у него вырвался крик от боли, но из боязни, чтобы не услыхали во дворе, он крепко прижал рот к кушетке и только хрипел и извивался, насколько позволяла привязь.

Сечь его, не скрою, доставляло мне удивительное наслаждение, и я старалась сечь его как можно медленнее, наносить удары во всю силу и выбирать наиболее чувствительные места. Так, если я видела, что какой-нибудь удар вызывал более резкий стон и особенно резкий прыжок тела, я старалась ударить по тому же месту еще сильнее. Секла я его около двадцати минут. Во многих местах у мальчика показались кровяные капельки. Наконец я нашла, что нужно прекратить и, ударив несколько раз с особенной силой, сказала, что прощаю его, и отвязала. Он, сконфуженный, подвязав брюки, ушел.

С тех пор я стала искать в деревне мальчиков, которые позволили бы себя за деньги высечь розгами. Как и в первый раз, во время порки у меня появлялась на половом органе мокрота, и я испытывала невыразимое наслаждение».

Всего каких-нибудь двенадцать лет назад в Манчестере разбиралось дело об изнасиловании миссис Елены К. одним негром.

Вдова консула одной из французских колоний, она по смерти мужа поселилась в своем имении в окрестностях Манчестера. Ей было тридцать пять лет. Следствие установило, что в молодости ее очень часто секли розгами. В многочисленной их семье телесное наказание детей практиковалось в самых широких размерах. Не проходило почти дня, когда того или другого ребенка не наказывали розгами. Причем часто наказание производилось в присутствии других детей. Испытав первые сладострастные ощущения при виде того, как отец наказывал при ней братьев, она, когда мать умерла, как старшая сестра в семье присвоила, с согласия отца, права матери и стала очень часто наказывать розгами младших братьев и сестер.

Особенно братьев, так как от наказания мальчиков она испытывала более сильное сладострастное наслаждение, а от наказания девочек более слабое.

По выходе замуж ей через два года удалось уговорить мужа позволять себя сечь розгами перед совершением полового акта.

Не прошло и двух лет после вдовства, как она стала пользоваться всяким удобным случаем, чтобы применить пассивную флагелляцию.

Вначале она секла свою молоденькую девушку-прислугу, хотя сечение девушки не доставляло ей большого наслаждения. Вскоре девушка не в силах была переносить истязаний, которым ее подвергала миссис Елена, и отошла от нее.

Тогда Елена обратилась к одному итальянцу, Николини, который и стал поставщиком для нее жертв; он охотился для нее за мальчиками и девочками, соблазнял их серебряными монетами и обещал им дать больше, если они согласятся быть послушными и делать, что им велят. Так как он обращался почти исключительно к бродячим детям, то ему не стоило особенного труда их убедить. Интересно, что вдова требовала себе жертв ежемесячно почти в одно и то же число; уклонения были не более двадцати четырех часов. Не нужно быть особенно тонким знатоком половой психологии, чтобы с уверенностью сказать, что нужда в жертвах возникала в период менструаций у вдовы.

Как бы там ни было, но в течение нескольких лет итальянец аккуратно поставлял «товар» вдове в назначенное ею время с точностью машины. Нужно заметить, что, помимо бродячих детей, в большом городе есть масса еще детей обоего пола, родители которых находятся в страшной нищете и не допрашивают детей, откуда они добыли деньги, лишь бы те делились с ними.

Впрочем, случалось, что какая-нибудь женщина ради заработка соглашалась подвергнуться экзекуции или даже иногда – юноша.

Все знали по слухам, что если Елена секла очень больно, то зато и платила довольно щедро; вот почему многие из ее бывших жертв приходили к ней снова, если и не с большим удовольствием, то с полной уверенностью, что ценою нескольких рубцов на ягодицах они найдут верный заработок.

В один прекрасный день, прогуливаясь по городу, она встретила молодого суданского негра, который танцами и разными штуками на террасе одного кафе забавлял добрых буржуа, сидевших за кружкой пива, и зарабатывал несколько грошей.

Он был безобразен, маленького роста, но мускулистый, и во время своих хореографических упражнений особенно соблазнительно вертел ягодицами, которые у него были очень полные. Вдова пришла в восторг. Она обратилась к Николини и поручила ему добыть ей этого негра, так как ей сильно хотелось посмотреть, какие следы оставят удары розог на черной лоснящейся коже негра, которая не может краснеть, как у других.

В сделанном ему предложении негр обратил внимание только на одно обстоятельство – что ему предлагают дать денег; он решил, что дама просто хочет заставить его играть и танцевать у себя на дому, чтобы развлечь себя и своих гостей.

Вот почему он пришел к вдове в веселом настроении. Старый лакей, по его словам, ввел его в большую комнату, довольно скромно меблированную.