Земля обетованная - Владислав Реймонт

— Напротив, она показалась мне рассудительной, простой и откровенной, по-моему даже чрезмерно… Странно, отчего пан Макс отзывается о ней с такой неприязнью.

— Макс вообще склонен к предубеждениям, — сказал Кароль, хотя прекрасно знал, почему Макс недолюбливает ее.

Он отхлебывал чай из стакана, хотя пить ему не хотелось, но он боялся обидеть отказом Анку и думал об этом странном визите.

«Зачем они приходили? — ломал он голову. — А может, это сама Анка хотела познакомиться с ними поближе?»

Он с пристрастием выспросил Анку, и она со всеми подробностями до мелочей описала их визит и сама была неподдельно удивлена.

«Значит, это Мада подстроила! Девица не промах!» — подумал он с неодобрением.

Кароль еще не отказался окончательно от мысли стать зятем Мюллера, и сближение барышень поставило бы его в затруднительное положение.

— Надо будет отдать им визит, — бросил он небрежно.

— Мне бы не хотелось заводить новые знакомства.

— Понимаю. Тем более неподходящие.

— Как-нибудь на днях зайду к ним с отцом, но поддерживать отношений не стану.

Он снисходительно-брезгливым тоном заговорил об их грубых манерах, о присущей, как всем нуворишам, претенциозности, умышленно выставляя в смешном свете, чтобы отбить у Анки охоту, если у нее таковая имелась, сойтись с ними поближе. Затем перевел разговор на свои дела.

Анка внимательно слушала, с жалостью поглядывала на его утомленное лицо и темные подглазья.

— А конец скоро? — спросила она, когда он замолчал.

— Через два месяца фабрику надо пустить в ход, в крайнем случае, хотя бы один цех. А дел еще невпроворот, и я даже боюсь думать об этом.

— Но потом вы непременно должны отдохнуть.

— Легко сказать: отдохнуть! Потом дел будет еще больше. Чтобы встать на ноги, понадобятся годы напряженного труда, изворотливость, благоприятное стечение обстоятельств, обеспеченный рынок сбыта, капитал. Тогда только можно будет подумать об отдыхе.

— И всегда вести такую лихорадочную, изнурительную жизнь?

— Да, и вдобавок постоянно опасаться, как бы все не пошло прахом.

— В Курове не пришлось бы так надрываться.

— Вы это серьезно говорите?

— И я тоже так считаю, — заметил пан Адам, отрываясь от пасьянса.

— Я много об этом думала, — прошептала Анка и, склонив голову на плечо жениху, с одушевлением и тайной тоской заговорила о спокойной, мирной жизни в деревне.

Он снисходительно улыбался. «Пускай фантазирует, если ей это доставляет удовольствие», — думал он и, взяв в руку толстую косу, вдыхал дивный аромат ее волос.

— Мы так славно зажили бы там, и никто не мешал бы нашему счастью, — с жаром продолжала Анка.

Кароль сравнивал ее слова с тем, что слышал от влюбленных в него женщин, тоже мечтавших о счастье с ним. И Люция, с которой он час назад расстался, говорила нечто подобное.

Он улыбнулся и, коснувшись кончиками пальцев холодных рук невесты, подумал: они не так красивы, как у той, и не вызывают такого чувственного возбуждения.

Анка посвящала его в свои печали, сокровенные мечты, и нить ее рассказа сплеталась в красочный узор.

«Когда и от кого я все это уже слышал? А-а!» — И он вспомнил жену Ликерта и долгие вечера, проведенные с ней, вспомнил других женщин, их лица, плечи, объятия, поцелуи, заверения в любви.

Сегодняшнее свидание утомило его, и та, другая женщина еще владела всеми его помыслами; слушая Анку, он то нервно вздрагивал, то совсем обессиленный погружался в полное оцепенение, и ему чудилось, что говорит кто-то другой, что его окружает сонм оживших в воображении возлюбленных. Он видел их тонкие профили, жесты, улыбки, чувствовал их прикосновения, ему даже мерещился шорох платьев, слышались обольстительные речи. Они, словно в яви, предстали перед ним…

Он вздрогнул, обнял Анку и губами, еще горевшими от поцелуев другой женщины, прикоснулся к ее виску.

Удивленная неожиданной лаской, она повернулась к нему, и он, невольно сравнив ее с Люци, впервые заметил, что она отнюдь не красавица, хотя у нее очень милое, привлекательное и благородное лицо.

Его холодный, оценивающий взгляд смутил Анку. Она покраснела и, вынув у него из нагрудного кармана шелковый носовой платок, стала обмахиваться.

— Что это за духи? — обескураженно спросила она просто так, лишь бы что-нибудь сказать.

— Кажется, фиалка.

— Не фиалка, а гелиотроп с розой! — с улыбкой возразила она и безотчетно стала рассматривать платок.

Этот изящный, шелковый платочек, обшитый кружевами, с монограммой посредине, он взял у Люции и забыл спрятать подальше.

— Да, пожалуй, и правда гелиотроп, — заметил он, отнимая у нее платок и с излишней поспешностью пряча в карман. — Никак не могу отучить Матеуша от скверной привычки душить мои вещи. Лучше бы следил, чтобы у прачки не пропадало белье! — небрежно сказал он, но почувствовал: Анка не поверила этому наспех придуманному объяснению.

Он посидел еще немного, попытался даже завязать непринужденную, доверительную беседу, но, встречаясь с недоверчиво-настороженным взглядом Анки, умолк и стал прощаться.

Анка, по обыкновению, вышла с ним на веранду, где уже поджидал Матеуш с фонарем.

— Матеуш, не душите, пожалуйста, платки пана Кароля, — сказана она тихо.

— Что вы, барышня! У нас и духов-то нет, — сонным голосом ответил тот.

Анка слегка вздрогнула, взглянув на смущенное лицо Кароля.

— Может, вы поедете завтра с нами в костел?

— Если смогу, утром дам знать.

На этом они расстались.

Анка не спеша вернулась в дом, велела погасить свет, распорядилась по хозяйству и, пожелав пану Адаму спокойной ночи, прошла к себе. Долго стояла она у окна в своей комнате и, вглядываясь в темную бездну ночи, думала о случившемся.

«Собственно, мне это уже безразлично», — прошептала она. Но на самом деле это было далеко не так; унизительные, мучительные подозрения и чудовищные факты оскорбляли ее достоинство, больно задевали, и она ничего не могла с собой поделать.

«Я не стану препятствовать его счастью», — решила она после бессонной ночи. И замкнулась в себе: гордость не позволяла ей плакать и сетовать на судьбу.

Она затаила горе в глубине души. И за завтраком была спокойна, словно ничего не произошло.

Когда служанка доложила, что пришли рабочие и непременно хотят ее видеть, Анка, не зная, в чем дело, вышла на веранду. Следом за ней выкатили пана Адама.

Празднично одетые мужики и бабы с торжественными лицами столпились на веранде.

При появлении Анки вперед выступил Соха — он теперь работал у Боровецкого возчиком — и, поцеловав ей руку и по извечному обычаю поклонившись в ноги, крякнул, утер рукавом сюртука нос и, оглянувшись на жену, громко сказал:

— Сговорились мы это промеж себя и пришли поклониться тебе, барышня, благодетельница ты наша, поблагодарить за парнишку того, что убился, а ты его выхаживала, за жену Михалову, что вдовой осталась с малыми ребятишками опосля того, как Михала лесами придавило насмерть. Низко кланяемся тебе за твою доброту, — выпалил он одним духом и посмотрел на жену и сотоварищей. А те согласно кивали головами и, точно повторяя за ним слова, шевелили губами.

Передохнув, он продолжал:

— Сироты мы несчастные, а ты, барышня, как сестра, к нам, бедным, добра. Вот и пришли мы это… поблагодарить тебя от чистого сердца. Без подарков пришли… потому как… подарки… Целуйте, стервецы, у барышни ручку да в ножки поклонитесь! — крикнул он в заключение и, не находя слов, замолчал.

После этой прочувствованной речи Анку обступили рабочие, — одни подходили к ручке, а у кого не хватало смелости, целовали в локоть.

Растроганная, обрадованная Анка от волнения не находила слов, и вместо нее к рабочим обратился пан Адам, а потом велел угостить их водкой.

Кароль, пришедший в конце этой сцены и узнавший, в чем дело, распорядился поднести им еще водки и выставить угощение. Он сердечно пожимал рабочим руки, но при этом иронически улыбался.

— Трогательная сцена! — насмешливо сказал он, когда они остались одни. — Совсем как в деревне на дожинках, только вместо песен и венка из колосьев — изъявления благодарности.

— Видно, вам нравится все осмеивать, иначе вы не делали бы этого так часто, — Анка была внешне спокойна, хотя внутри у нее все клокотало..

— Просто слишком часто для этого представляется повод.

— Благодарю за откровенность. Теперь, по крайней мере, я знаю, что мои поступки смешны, провинциальны, глупы и ничего, кроме насмешки, не заслуживают. И вы не упускаете случая дать мне это понять, потому что вам доставляет удовольствие огорчать меня, не правда ли? — сказала она с раздражением.

— Что ни слово, то обвинение, причем очень тяжкое, — заметил Кароль.