Зороастр - Гюстав Флобер

— Что может сделать искусный полководец, не имея покорного ему войска?! — воскликнул Нагезон, сын Амминадава.

Когда совещавшиеся разошлись, Моисей попрощался с сестрой. Она знала, что брату предстоят большие опасности и, со свойственной ее полу нежностью, высказала великому вождю свое беспокойство.

Тогда брат с укором посмотрел ей в глаза, а правую руку поднял к небу.

Мирьям поняла Моисея, поцеловала ему руку и сказала.

— Ты находишься под защитой Всевышнего и я ничего не боюсь!

Он поцеловал сестру в лоб, затем попросил ее принести дощечку, написал на ней несколько слов и бросил ее в дупло.

— Это для Осии, — нет, для Иисуса Навина, если он явится во время моего отсутствия. Господь Бог предназначил его для великого дела.

Моисей ушел, а Аарон остался с сестрою; последний, как старший в роде, объявил Мирьям, что за нее сватается достойный и прекрасный человек.

— Я знаю, — отвечала она.

Брат с удивлением посмотрел ей в глаза и продолжал серьезным голосом.

— Это твоя воля и ты можешь делать, как хочешь: твое сердце принадлежит твоему Богу и твоему народу и твой муж обязан, как и ты сама, служить обоим. Муж и жена составляют одно целое; их мысли, чувства, желания, всегда должны стремиться к одной и той же цели.

Сказав это, Аарон удалился.

Мирьям также думала идти домой, полагая, что, быть может, там она понадобится перед выступлением, но тут произошло нечто такое, что удержало ее у сикоморы.

Она забыла о необходимости уложить свои пожитки;· она была равнодушна до мирской суеты, так как тут дело шло о таких вопросах, которые всецело наполняли ее душу! Об остальном позаботится Елизева, затем жена Нагезона и верные прислужницы, а здесь дело шло о более важном — о благе ее народа.

К старейшинам присоединились еще некоторые из уважаемых в народе людей и также поместились под сикоморою, в то время как Гур и Моисей уже ушли.

Между прочим, появился и сын Гура, Ури, и стал рассказывать, что слышал в Мемфисе, будто фараон намерен сделать большие льготы евреям, обеспечить будущность их детей, лишь бы только Моисей согласился вернуться обратно в Египет со всем народом, после того как он принесет жертву своему Богу в пустыне. Фараон послал даже человека, который должен вступить в переговоры с великим вождем еврейского народа.

Подобные известия Ури еще не решался сообщить своему отцу, но они были приняты старейшинами весьма благосклонно, так как они думали этим путем избавить евреев от лишних тревог и беспокойства. Едва Ури только кончил свою речь, как заговорил Нун, отец Осии.

Добродушное лицо старика воспылало гневом: он заявил, что Моисею уже сообщали об этом и он окончательно отказался, так как в таком случае все его труды пропадут даром и, кроме того, он не смеет ослушаться воли Всевышнего.

В заключение Нун вскричал, сверкая глазами:

— Что это за речи? Мы не имеем права снова связывать концы веревки, которую порвал сам Бог. А разве можно верить словам фараона, который столько раз обманывал и Моисея и нас. Ты, Ури, хочешь снова посадить нас в клетку, из которой мы освободились чудом, совершенным Самим Богом. Неужели следует предпочитать перстень поддельного золота царским сокровищам, которые нам дает Сам Бог. О ты, пришедший от Египтян… я хотел бы…

При этом разгневанный старик поднял кулак, но прежде чем он успел высказать угрозу, вертевшуюся у него на кончике языка, он опустил руку. Гавриил, старейшина из племени Завулонова, обратился к Нуну с следующими словами:

— Вспомни о твоем собственном сыне, который еще до сих пор находится среди врагов нашего народа.

Эти слова ошеломили старика, но не надолго; он скоро пришел в себя и, возвышая голос, чтобы заглушить речи тех, которые выражали Гавриилу свое неодобрение, и других, принявших сторону старейшины колена Завулонова, он воскликнул:

— Да, я имею право так говорить, потому что оставил в Египте обширные, принадлежащие мне, пастбища и, быть может, потеряю и хорошего сына.

Затем он несколько раз вздохнул, посмотрел более мягким взором на Ури, побледневшего во время его грозной речи, и сказал:

— Ты также хороший и покорный сын, так как оставил свое выгодное мастерство и дом в Мемфисе, желая повиноваться воле отца; благословение Всевышнего снидет на тебя. Хотя ты и послушался приказания, но все же не должен посягать уничтожить то, что нам удалось сделать с помощью Всевышнего. Тебе же Гавриил, скажу я, что мой сын, хотя и находится теперь среди наших врагов, но он не замедлит явиться сюда также, как и Ури, первенец Гура. Если же Осия до сих пор не пришел еще, то, вероятно, на это есть уважительная причина, стыдиться которой он не может, точно также, как и я, его отец. Я знаю его и доверяю ему и все рано или поздно узнают, что его задержало.

Тут старик остановился, чтобы перевести дух и поправить спустившиеся ему на лоб седые волоса; все хранили молчание; несколько минут спустя, Нун снова заговорил, обращаясь к Ури:

— Меня рассердило то, что ты показал такое маловерие; разве Господь недостаточно силен, чтобы избавить нас от всех бедствий, если только мы будем этого достойны? Никто не должен думать о возвращении в Египет; вы слышали, что сказал Моисей: если кто осмелится предлагать вернуться обратно, тот будет считаться злейшим врагом своего народа.

Тогда Ури подошел к старику и, протягивая ему руку, сказал:

— Не нужно никаких переговоров с египтянами. Я благодарен тебе, Нун: ты открыл мне глаза. Вероятно, и для меня наступит час, когда ты или кто-либо другой, знающий более чем я о Боге нашем, научит меня всему.

Затем он удалился со стариком, положившим ему на плечо руку, Мирьям же с восторгом выслушала последнее желание Ури — научиться познавать Бога, и ее душа так была полна благоговения к Всевышнему, что пророчице хотелось поделиться с кем-нибудь своими чувствами: кроме того, она обладала даром слова и ее речи глубоко западали в души слушателей; но в данную минуту она должна была молчать, в силу обычая; ей это было больно, но пришлось покориться. Затем Мирьям снова вышла на луг, желая узнать, не приехал ли Осия, но его еще не было, и пророчица, грустная и встревоженная, пошла домой и уселась на кровле вместе со своими друзьями… Но тут, казалось, никто не вспомнил о ней во время ее отсутствия, даже бедная Мильха! И Мирьям чувствовала себя покинутой и одинокой…

Когда же приедет Осия, когда кончится ее жизнь между чужими людьми, под чужой кровлей?…

Моисей и Аарон, взяв с собою внука Гура, удалились, но не сообщили Мирьям, сердце которой так страдало за евреев, куда народ направит свой путь.

Почему родилась она женщиной с умом и душою мужчины?

Затем Мирьям стала раздумывать, кто из этих добрых, окружавших ее людей, был к ней особенно привязан и ей казалось, что все к ней совершенно равнодушны, хотя и обращаются с нею дружелюбно и приветливо. Действительно, дети Елеазара жались все к дедушке и бабушке и Мирьям никогда не умела привлечь к себе ребятишек. Елизева распоряжалась хозяйством, указывала слугам, что следует взять с собой в дорогу и что оставить, Мильха сидела с кошкой на коленях и смотрела вдаль; два старших мальчика вышли на улицу; никто не обращал внимания на Мирьям, никто не говорил с ней.

Во время ужина Мирьям принуждала себя быть веселою, чтобы не портить радостного настроения детей, смотревших на предстоящее путешествие, как на особенное удовольствие, и, когда все встали из-за стола, она опять вышла на улицу.

Закутавшись в покрывало, Мирьям прошла опять в стан, но и там все шло своим обыкновенным порядком; только кое-где раздавалось благочестивое пение, а то все большею частью, или бранились, или вздыхали о своей неизвестной судьбе. А в тех местах, где Мирьям слышала, как бранили ее братьев, она ускоряла шаги. Пророчица боялась, что завтра, при выступлении в дальнейший путь с восходом солнца, число недовольных возрастет до такого количества, что осилит приверженцев ее братьев.

Она знала хорошо, что народ должен пробраться вперед, но ее заботила встреча с войсками фараона:

— Если сам Господь не поможет еврейским пастухам и рабочим, то им не устоять против хорошо обученных воинов.

Во всех концах стана были расставлены часовые с приказанием, лишь только заслышат приближение неприятеля, то затрубит в рог и тогда все мужчины, способные носить оружие, должны собраться в назначенном месте.

А Мирьям между тем все прислушивалась, не раздастся ли конский топот и не явится ли египетский воин, которого она ждала с таким нетерпением. С этою целью она все ходила у северной стороны еврейского стана, близ дороги, ведущей в Танис. В этом месте, по приказанию Моисея, были разбиты палатки тех евреев, которые считались наиболее искусными в военном деле. Здесь Мирьям думала найти полную уверенность людей в своей силе и храбрости, но лишь только она стала прислушиваться к разговорам сидевших около сторожевого огня воинов, как узнала, что известие о намерении фараона, сообщенное Ури проникло и туда. Большая часть этих людей были мужьями и отцами; все они оставили имущество в Египте: кто дом, кто землю, кто мастерство, а кто и просто службу; многие из них не прочь были бы снова вернуться в Египет. Мирьям, слушая это, готова была идти к ним, утешить их, уверить их в благости Божией и заставить беспрекословно повиноваться приказаниям Моисея, но и здесь, в стане, как и там, под сикоморой, она обязана была молчать.