Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) - Мэри Рено

Ни один муж не солжет, когда его слушают дочери Ночи. И я проговорил:

– Он всегда боялся меня. Из страха он пытался убить меня, когда я впервые приехал к нему победителем с Истма.

Она кивнула. Действительно, вести не проходили мимо нее.

– Но когда он узнал, что я сын ему, оба мы поступили подобающим образом. Я сражался за него, он воздавал мне почести. Казалось, мы любим друг друга, как и должно быть. Он приглашал меня сюда – и ты видела нас вечерами, за разговорами у очага.

Я повернулся к постели. Кровь остановилась и теперь только влажно блестела на его щеке.

– Если бы я хотел отцу зла, зачем мне было спасать его на поле битвы? На Соунии его пронзили бы копьем, если бы не мой щит. Но он по-прежнему боялся меня. Потом я отправился на Крит, но чувствовал, что страх еще сидит в нем. Что ж, теперь можно сказать, у него была на то причина. Он подвел меня с кораблями. Но это уже между нами. На его месте я умер бы со стыда.

Собственные слова, сорвавшиеся с языка, потрясли меня. Не подобало говорить такое перед лицом покойного, в присутствии дочерей Ночи. Нечто холодное коснулось моей руки. Я отдернул ее, но это был всего лишь нос белого пса. Он прижался к моему бедру, и тепло его тела успокоило меня.

– Когда настало время поднимать паруса, я принялся молить Посейдона о знамении. Я хотел оказаться перед отцом неожиданно, чтобы он не мог знать о моем возвращении, хотел подтвердить, что я пришел с миром, не затаил зла на него, что не тороплюсь взять царство в свои руки. Я молился, и бог послал мне такой знак.

Хранительницы усопших в молчании внимали моим словам. Речи не смоют крови, все равно настанет расплата. И все же я хотел поговорить с ним – как муж с мужем. Я боялся, что на такой поступок толкнет его страх, однако подвигла скорбь. Он был мягок – под наросшей сверху оболочкой. Но так ли? Как истинный царь, в скорби или нет, он должен был назвать наследника, распорядиться царством, не оставляя после себя хаоса. Он это знал. Должно быть, бог действительно призвал его.

Я поглядел на Микалу; теперь это была просто старая рабыня родом из берегового народа. Я пожалел, что сказал так много.

Она проковыляла к одру и, взяв оставленный женщинами кусок ткани, вытерла лицо покойного. А потом повернула ладонь – непослушную, потому что труп уже начинал остывать, – заглянула в нее, положила на прежнее место и взяла мою. Пальцы ее, казалось, сохранили холод прикосновения к мертвецу. Между нами, скуля, втиснулся пес. Она прогнала его и отряхнула одежду.

– Да-да, судьба была сильнее его. – В ее водянистых глазах вспыхнул меркнущий огонек. – Следуй своей судьбе, но не выходи за пределы ее, чтобы не попасть во тьму. А правду и смерть принесет тебе с севера падающая звезда…

Она скрестила на груди руки и покачнулась, в голосе ее был стон, словно о мертвом. А потом выпрямилась и воскликнула:

– Не выпускай же быка из моря!

Я ждал, но продолжения не последовало. В глазах снова не было мысли. Шагнув к ней, я подумал: «Зачем? Она потеряла рассудок».

Отвернувшись, я услышал рычание. Пес оскалил зубы, поджал хвост, шерсть на шее и хребте поднялась, обнажив темные корни. Сухими листьями прошелестели старые ноги, Микала исчезла.

Знать ожидала меня. Я вышел, собака жалась ко мне. Она была на моей стороне, и я не стал прогонять ее.

Глава 2

Я похоронил отца с должными почестями на склоне холма Ареса рядом с другими царями. Гробницу его облицевали тесаным камнем, шляпки гвоздей были сделаны в форме бутонов и позолочены. Питье и еду оставили в расписных сосудах, подставки украсили слоновой костью. Я велел сделать прекрасную высокую погребальную колесницу. Тело отца завернули в расшитое золотыми львами покрывало. В могилу положили украшенные эмалями сундуки, самые богатые меч и кинжал, два больших золотых кольца и ожерелье – знак власти. Когда над склепом насыпали курган, я принес на нем в жертву восьмерых быков и боевого коня – чтобы возил его на себе в подземном царстве. Земля вбирала в себя кровь, и женщины завели погребальную песнь, восхваляя усопшего. Охотничий пес Актис последовал за мной к могиле, но он заскулил при виде крови, и я велел увести пса, вместо него принесли в жертву двух гончих из дворца. Если бы он скорбел до конца, я отослал бы пса вниз к отцу, но зверь сам выбрал меня.

Люди принялись утаптывать холм над могилой. Лишь дверь осталась открытой в дромосе, чтобы усопший мог видеть игры, дающиеся в его память. Пение вздымалось и утихало, и вслед за ним переступали и топали люди, двигаясь словно ток крови за ударами сердца. Я стоял забрызганный жертвенной кровью и думал об отце, о том, каким он был. Он получил мою весть. И знал, что если высадится на Крите, то рабы устроят бунт, а мы, прыгуны, захватим Лабиринт. Я предложил ему победу и славу, сокровища, скопленные за тысячелетия, но он не протянул к ним руки. Вот этого я не понимаю и не пойму никогда: как может муж желать и ничего не делать.

Как бы то ни было, он умер. И вожди всей Аттики сходились целый день ради погребального пира и завтрашних игр. С крыши дворца видны были поднимающиеся по горным склонам отряды копейщиков. Вились султаны за шлемами колесничих, спешивших по равнине, а пешие воины поднимали клубы пыли своими ногами. Но я помнил, как смотрел из Лабиринта на проложенные от побережья до побережья дороги, которые можно было пройти безоружным. И отряды эти казались мне далеко не такими грозными, какими считали их, должно быть, сами эллины.

Они собирались вооруженными до зубов, имея на то причины. Эти хозяева Аттики так и не узнали единого закона. Шли победители-эллины, наша родня, колесничие с далекого севера – этих было видно издалека, прочие расступались, давая им дорогу; шли и сыны берегового народа, засевшие в удобной долине или горной крепости и сумевшие договориться с победителями; подходили и пираты с мысов, обзаведшиеся несколькими полями, но не отказавшиеся от своего дела; шли люди, выдвинутые мной и отцом, – они помогли нам в борьбе с паллантидами и получили за это долю добычи.

Все они, если уж на то пошло, признают меня Верховным царем, последуют за мной на войну и не примут у себя моего врага. Некоторые из них выплачивали царскому двору или его богам дань скотом, вином или рабами. Однако все они правили своими землями по закону предков и не желали, чтобы в их дела вмешивались. Соседи придерживались других обычаев, нередко в их жилах текла и иная кровь, так что распри тянулись поколениями и щиты нужны были не только для виду.

Я глядел на них с высоких утесов Скалы – крепости, никогда не бывавшей в руках врага. Только она, одна она, делала Верховным царем отца, да и меня самого. Если бы не твердыня, я был бы таким же, как они, – предводителем горстки копейщиков, владельцем нескольких лоз и олив и жалкого стада, которое приходилось бы стеречь ночами от набегов соседей. И ничего больше.