Священная охота - Лоис Буджолд

— Можно, пожалуй, сказать и так.

— Скольких же людей ты убил, чтобы устроить этот спектакль? — «Так же равнодушно, как ты натравил меня на Йяду!»

— Не так много, как ты думаешь. Люди ведь умирают и сами по себе. — Губы Хорсривера скривились. — И сказать, что я скорее умер бы, чем прошёл бы через всё ещё раз, — одновременно было бы и совершенно верно, и не имело бы к истине никакого отношения.

Разум Ингри метался в поисках выхода.

— Но заклятие будет разрушено!

— Тут всё взаимосвязано. Да.

— Что же тогда случится с ними? — Ингри кивнул в сторону окруживших их призраков. — Отправятся ли они к богам тоже?

— К богам, Ингри? Здесь нет богов.

«Так и есть», — понял Ингри. Не это ли так глубоко встревожило его, как только он оказался в долине? Древнее заклятие, поддерживаемое волей этого нечестивого священного короля, создало преграду, непреодолимую для них. Похоже, так было на протяжении столетий… Война Хорсривера с богами зашла в тупик, и его воины постепенно превратились в его заложников.

Хорсривер заставил Фару опуститься на колени и сам встал на колени спиной к ней. Обвив правой рукой женщины свою шею, он слегка коснулся губами побелевших пальцев Фары. В памяти Ингри всплыло яркое воспоминание: волк, который лизнул его в ухо за мгновение перед тем, как он перерезал зверю горло…

Разрушение извращённого заклятия, на века запоздавшее очищение Кровавого Поля не казалось Ингри непростительным грехом, если не считать самоубийства Венсела. Однако пятеро богов противились этому, и Ингри не понимал почему…

«Не понимал до последнего момента».

Избавившись от тягот мира материи, учили жрецы, люди жаждут вручить свои души богам, как если бы это были объятия их возлюбленных, за исключением тех, кто отворачивается от Пятёрки и предпочитает медленное одинокое разрушение души. Боги испытывают взаимное стремление принять души к себе. Однако между Хорсривером и его воинами, обладающими духами животных, не существовало договора об одновременном самоубийстве. В момент падения своей твердыни Хорсривер замыслил убить вместе с собой и своих бессмертных заложников — свершить вечную месть, своим абсолютным отрицанием призвать смерть, уходящую за пределы смерти.

— Твоя душа истает? Погоди! Все эти души будут отлучены от богов?

— Ты задаёшь слишком много вопросов.

«Но недостаточно много!»

Ещё один вопрос с запозданием пришёл на ум Ингри. Йяда, по её словам, отдала этим воинам половину своего сердца. Они всё ещё владели ею, она каким-то образом находилась здесь. Что случится с той частью души Йяды, которую она связала с призрачными воинами, когда они растворятся в дыму? Способна ли жить женщина, имея всего половину сердца?

— Подожди, — прошептал Ингри; потом, потянувшись в глубь собственного существа, выкрикнул: — Подожди!

Словно рябь пробежала по рядам призраков, земля дрогнула, и Фара подняла глаза, ловя ртом воздух.

— И споришь ты тоже слишком много, — рявкнул Хорсривер, крепче прижимая кинжал в руке Фары к своему горлу.

Из раны хлынула кровь; Хорсривер сосредоточенно смотрел прямо перед собой, потом его губы облегчённо приоткрылись, и он повалился вперёд, выскользнув из рук Фары. Она вцепилась в древко знамени, чтобы тоже не упасть; губы её раскрылись в беззвучном крике.

Мир магии соскользнул с мира материи, разрывая соединявшие их узы, и Ингри обнаружил, что образы перед его глазами двоятся, как это было в Реддайке. Хорсривер лежал лицом вниз на могильном холме; Фара, едва не лишившаяся сознания, склонилась над ним, выронив окровавленный нож. Но над могильным холмом поднялся…

Чёрный жеребец, чёрный как уголь, как безлунная ночь в бурю… Его ноздри выдыхали пламя, от хвоста и гривы разлетались оранжевые искры. Жеребец ударил копытом по могильному холму, и отпечаток копыта вспыхнул призрачным огнём, тут же погасшим. На коне сидела человеческая фигура, ноги которой переходили в рёбра жеребца, сливаясь с ними.

Эта жестокая древняя сила ничуть не походила на жалкий зверинец Болесо.

«Я не знаю, что мне делать, и здесь, в этом месте, бога рядом со мной нет».

Ингри охватило бешенство; вырвавшийся у него испуганный стон превратился в вызывающее рычание. Он выпрыгнул из своего окаменевшего тела, приземлившись на все четыре лапы, и взрыл мощными когтями податливую землю. На этот раз превращение было полным; он не остался полуволком-получеловеком, как в Реддайке.

Жеребец фыркнул. Ингри оскалил острые клыки и зарычал. Его чуткий нос уловил в воздухе резкий запах, похожий на вонь палёной гнилой шерсти, и затряс головой, разбрызгивая слюну.

Жеребец спустился с насыпи и стал кружить вокруг Ингри, разбрасывая искры.

«Если я проиграю эту схватку, то, что вернётся в моё тело, не будет мной».

Это окажется обретший новую форму Хорсривер. В предвидении этого он и не стал связывать Ингри новыми заклятиями: Ингри сражался теперь за большее, чем просто жизнь.

«Итак…»

Ингри, в свою очередь, обошёл жеребца, низко опустив голову. Шерсть у него на загривке встала дыбом. Лапы его чувствовали влажную прохладу земли. Опавшие листья шуршали, как и в реальном мире, и волчье обоняние Ингри ловило их разнообразные запахи. Жеребец взвился на дыбы и ударил его копытами.

Ингри отскочил, но слишком поздно: одно из копыт тяжело ударило его в бок, и он с визгом покатился по земле. Как возможно, чтобы иллюзия испытывала нехватку воздуха? Ингри понял, что должен сосредоточиться так же, как во время боя на мечах; более того, теперь ему приходилось следить за четырьмя смертоносными орудиями, а не за одним.

«Что нужно сделать, чтобы убить лошадь при помощи клыков?»

Ингри попытался вспомнить собачьи бои, которые ему приходилось видеть, травлю кабанов, завершение охоты на оленя…

«Что угодно — лишь бы удалось».

Он подобрал под себя лапы и прыгнул, целясь в живот коня, вцепился в мягкую плоть и рванул её клыками. На теле жеребца осталась длинная рана, но Ингри еле успел увернуться от грозных копыт. Нечто — не кровь, а какая-то чёрная жидкость — обожгло его пасть, как когда-то обжигали красные щупальца. Нет, гораздо хуже… Из пасти Ингри хлынула обильная пена.

Призраки окружили их со всех сторон, как будто и в самом деле следили за травлей дикого зверя. На кого делали они ставки, кого подбадривали криками? На кон — и не ими — были поставлены не их жизни, а бессмертные души. То, что Хорсривер устремлялся к забвению, к разрушению своей души, было печально, но даже боги не могли спорить с его волей в этом отношении. Гораздо более страшным грехом было то, что он пренебрёг волей своих воинов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});