Ошибка архитектора - Эйлин Торен

нервничать.

Спустившись вниз, он нахмурился и прислушался. Только стихия. Но пёс всё равно что-то слышал — быть не может, что у псины слух лучше, чем у палача. Идеального создания для убийства.

Он вышел за дверь и моментально промок от попытавшейся его смести стихии. Всмотрелся вниз — только тьма и буря в ней.

Но уйти почему-то не получалось. Его тянуло туда вниз, к морю. И он двинулся туда, ведомый призрачной надеждой, болью и пустотой, что была в нём без неё.

На берегу было пустынно, так же как и всегда. Он осмотрелся. Ничего.

Из-за спины выскочил выбравшийся из дома пёс и побежал вперёд.

Он побежал за псом.

Её тело было наполовину в воде, с невероятным количеством резанных и колотых ран на руках и ногах, и, вполне возможно, что её выдернули прямо из самого того боя, начало которого он видел в главной зале высшей директории.

— Бэлл, — выдохнул и поднял её на руки.

— Смерть, — прошептала она, хватаясь за него.

— Я, это я, любимая моя, я…

И он понёс её к дому. Пёс бежал впереди, убегая и возвращаясь, подвывая и скуля, словно тоже ждал её прихода.

Её всю трясло, кровь моментально впиталась в его одежду.

— Сейчас, сейчас, потерпи немного…

Она была раненой вне директории, при переходе могло случится всё что угодно — переход нужно осуществлять целым, а тут об этом и речи не было.

Положив её на пол у очага он закинул в него поленья, чтобы стало теплее, потом снял с неё одежду. Ноги не было… это была настоящая третья, значит у инквизитора получилось её вытащить. И плевать, что они могут быть заперты в этом ничто, лишь бы она не впала в “пустынное” пограничное состояние — не умрёт, потому что бессмертна, но и в сознание не придёт, и будет бродить только внутри миров, смертной душой, без возможности выбраться.

Нет, он это переживёт, будет находить её ещё тысячи раз, но дело не в нём, а в ней…

— Забери меня, первый, — тихо прошептала она мольбу о смерти.

— Нет, нет, всё будет хорошо, — ему стало страшно, как тогда когда потерял.

— Ты ведь можешь. Твоё право.

— Ты моя жизнь. Не будет тебя и меня не будет. Я потерял второго и четвёртого. Тебя не потеряю. Ты всё, что у меня есть.

И он снял мокрую одежду, взял её на руки и поднялся с ней наверх.

— Сейчас согрею, потерпи…

Растирая её руки, пальцы, ноги, он всё не мог унять собственную дрожь. Словно это снова обман, ложь и её здесь нет.

— Третья. Белл? — позвал он. Она застонала, с трудом открыла такие же как у него глаза. — Не оставляй меня, любимая.

— Прости…

— Нет, это ты меня прости. Ты можешь всё, всё… и всё, что ты делаешь прекрасно. И то, как ты любишь меня, тоже. Я сделал тебе больно. Мне было страшно. Я боялся, что потеряю тебя. Прости меня.

— Я люблю тебя, первый.

И он подался вперёд, подтягивая её к себе, обнимая и прижимая, стараясь согреть теплом своего тела. Уже к рассвету, она стала теплее и дыхание её стало ровным.

Она пошевелилась, открыла глаза, провела рукой по его щеке, и он отдал себя на волю тянущего в бездну желания обладания. Они так давно не были вместе в этом своём истинном обличье. Целуя каждую её рану, шепча просьбы о прощении, он чувствовал, что теряет себя.

А мир снаружи пришёл в движение, наконец…

Третья застонала, когда они стали едины, вцепилась в него со всей силой, что в ней была, причиняя нестерпимую, но такую полную торжества боль.

Нашёл, он её вернул… теперь не отпустит. Она простила, а значит всё теперь будет иначе, в каком бы обличье они не были друг с другом — и скорее всего этот смертный мир заберёт палачей внутрь себя теми, кем они и были в нём.

Но было не важно. Первый палач был счастлив.

Почувствовав шевеление Рэндан открыл глаза. Его накрывала волна ярко-рыжих волос. Он пошевелил рукой, которая обнимала её за талию. Эйва застонала.

— Шельма моя, — Рэндан словно не видел её сотню лет.

— Ммм?

— Иди ко мне, — и он подался вперёд, чтобы поцеловать её в плечо, шею, за ухом.

— Нет, Рэндан, ужасный ты, — запротестовала она, — отстань, всю меня измучил уже, дай поспать.

— Нет, потом, — и желание было таким острым, таким неутолимым.

— Ну же, только под утро угомонился, как дождь этот пошёл никак от меня отстать не можешь, словно век не виделись.

— Может и не виделись, — ответил он. — Я так чувствую.

— А я умру от того, что там уже ничего не чувствую, — фыркнула Эйва. — Сотрёшь меня… что делать будешь?

— Страдать. А потом умру, — прошептал он и перебрался ниже, подтянул к себе. — Давай всё зацелую и пройдёт.

Эйва взвизгнула, смеясь, потом выгнулась, отдаваясь навстречу его рукам.

— Иди лучше кур кормить и козу доить… низшие тебя утащи…

И она ворчала, ругаясь на него, но дыхание было тяжёлым, утягивающим в омут.

— Моя шельма… моя… — хрипел в неё Рэндан, когда она пошла дрожью в его руках, поджала пальцы ног.

— Ненавижу тебя, — задыхалась Эйва от конца.

— Нет… не ненавидишь, — отпустил он и нагнулся, чтобы поцеловать живот, потом грудь. — Жить не можешь.

— Не могу, — ответила она, обнимая его и отвечая на поцелуй, когда он добрался до её губ.

И внизу, в погребе, скисла похлёбка, ветер беспощадно трепал гамак из сетей, в скалах жались друг к другу и орали ошалелые неугомонные чайки, а из того дома, что был вот там недалеко так же на берегу, выглянул на улицу старый почти беззубый рыбак, глянул на море и небо, ругнулся, понимая, что дождь будет идти весь день и в море выйти не получится.