Том 2. Черемыш, брат героя. Великое противостояние - Лев Кассиль

Двадцать шестого августа мы провожали Федьку. Полярная осень подарила Федьке один из своих лучших дней. Воздух был прозрачен так, что даже на большом расстоянии все виделось резко, отчетливо, словно высеченное из камня. Вода в бухте была зеркально спокойная, скалы розовые. Белые чайки вертелись над нами, и слабый ветер едва шевелил нарядные флаги Военно-Морского Флота – белые с синей полосой понизу и красными эмблемами – и пестрые сигналы Свода на кораблях.

Сколько всякой снеди натащили подводники Федьке на дорогу! Сколько банок со сгущенным молоком, консервов, шоколадных кубиков! Командир катера, на котором Федька «отправлялся в науку», уже заявил, что если товарищи командиры будут нести еще довольствие, то пускай они тогда закажут специальную баржу, а на катере он базара разводить не может.

Потом все прощались с Федькой. Он был хмур и казался похудевшим в новой просторной курточке, на которую перешили все знаки со старой.

– Ну, смотри ты у нас там, Федор, – напутствовал его Звездин. – Учиться так учиться, а иначе браться не стоит. Хоть ты теперь и отпрядыш, как у нас поморы говорят, отскочил от нашего берега, но породу свою соблюдай – помни, что ты Федор Толбеин с подплава.

– А, ей-богу, какие тут разговоры! – забормотал Фальковский, беря Федьку за обе щеки. – Поезжай, поезжай, Федька! Терпеть не могу этих расставаний – только настроение портишь себе… Ну, двигай, двигай, Федька, давай ходу! Вот тебе еще плиточка шоколада.

И Фальковский сунул в руку Федьке большую плитку.

На катере включили мотор, из-под кормы кругами пошла вода и пена. На мачте взлетели три флажка – позывные.

При выходе из гавани у сторожевого поста на высокой мачте подняли золотистый флаг «добро». Это был знак согласия, разрешение на выход из гавани.

Маленький буксир стал оттаскивать в сторону сети и боны заграждения. Буксирчик был похож на дворника, торжественно открывающего ворота для выезда хозяина со двора. Он оттащил заграждение в сторону, и катер, на котором стоял Федька Толбеин, питомец подплава, единственный и последний мальчишка во всей морской округе, ушел в открытое море.

Молча стояли на пирсе знаменитые подводники – Герои Советского Союза Звездин, Сухарьков, Фальковский. Долго стоял и я с ними, глядя вслед катеру, который уносил от нас нашего Федьку.

– Ничего не поделаешь, Федька должен учиться, – сказал Звездин.

– Что говорить… – отозвался Фальковский, встрепенувшись, но не отворачиваясь от моря. – Ясно, Федька должен учиться, а мы должны воевать. Все-таки я завтра на одной торпеде своей, как хотите, а напишу… Только как бы это потолковее выразить? «За будущее Федьки», что ли? Понимаешь? Или «во имя», что ли?… А, и так понятно! Просто напишу: «Чтоб Федьке было хорошо»… И пусть ему будет хорошо…

У выхода из гавани буксир поставил на место заграждение.

Катер давно уже скрылся за скалами мыса, с мачты у сторожевого пункта спустили флаг «добро», а мы все стояли на берегу и смотрели в море – моряки, мужчины, отцы, давно не видевшие своих детей.

…Однажды на базу подлодок прилетел Герой Советского Союза Павел Свистнев, тот самый, что помог нам отыскать и спасти Федьку, когда он потерялся в сопках, выслеживая немецкого парашютиста.

Гидросамолет, известный под именем «Каталина», сел в бухте, взрыл серую осеннюю воду, качнул крыльями, по очереди коснувшись поверхности моря левым и правым поплавками, похожими на огромные коньки, притих, потом снова взревел моторами и зарулил к берегу. День был ветреный, в бухте гуляла крупная волна.

Два катера помчались навстречу гидросамолету, зачалили его концами за крылья и торжественно, словно под руки, повели большую машину к набережной. Потом под летающую лодку подвели специальную тележку, натянули тросы, и гидросамолет вылез на сушу. С него капало. В хвосте круглого темно-зеленого тулова открылся люк, появились большие ноги в теплых мохнатых унтах, и Свистнев соскочил на землю. Его встречали подводники и летчики, с нетерпением ждавшие прибытия «Каталины». Гидросамолет должен был доставить запасные детали для истребителей.

Сейчас же приступили к разгрузке. Полчаса вытаскивали из огромной машины пропеллеры, округлые плоскости, части моторов, глянцевитые рули, элероны и ящики с надписями: «верх» и «низ», «обращаться с осторожностью». Потом из люка под хвостом показались маленькие барахтающиеся ноги, которые никак не могли достать до земли.

– Явление последнее, – сказал Свистнев, – те же и он.

В ту же минуту из люка выпал на землю мальчишка лет восьми, худенький, остроносый, безбровый, в сбившейся на лоб огромной пилотке.

– Федька, – воскликнул Фальковский, – честное слово, Федька! Как вам это нравится?

Свистнев, крайне довольный эффектом, который произвел его маленький пассажир, весело оглядывал нас:

– Видели, кого доставил вам?

– И видеть не хочу, – пробормотал Звездин и мрачно отвернулся.

Федька поднялся с земли, отряхнул пыль с колен, одернул рукава куртки с бесконечными нашивками минерa, связиста, артиллериста, комендора, электрика, баталера, сигнальщика.

– Здравствуйте… Это я.

– Вижу, что ты, – проговорил Фальковский.

– Они меня с собой прихватили, – продолжал Федька, мотнув головой в сторону Свистнева. – Я попросился, они и взяли.

– Ах, Федя, Федя! – И Фальковский, отойдя в сторону, махнул рукой.

– А ты тоже хорош! – тихо проворчал Звездин, глядя на Свистнева. – На какого шута ты его приволок? Мы парня учиться определили, а ты…

– Какое там учиться… Ты погляди сам, прямо захирел малый, тоскует по морю. Он уже два раза из интерната бегал, еле отыскали его. А тут как раз я прилетел. Детали брал, запчасти. Ну и вижу, страдает мальчишка. Жалко мне его стало, да и вы тут, знаю, все соскучились по нему, по чертенку. Верно ведь?

– Ну-ну, нас хоть не жалей, пожалуйста. Одного пожалел – и хватит. Что-то больно ты жалостливый стал!

Звездин сердито поглядел на Федьку, резко повернулся и зашагал к выходу из базы. Федька растерянно посматривал на нас: должно быть, он не ожидал такой встречи. Фальковский сжалился и подошел к нему.

– Ах ты, велика Федора! – сказал он. – Эх ты, царь Федор! И что мне с тобой делать, темно и непонятно… Ну, иди пока к Дусе, а там разберемся. Не было у бабы хлопот, так купила поросенка.

Все мы очень соскучились по Федьке. Часто по вечерам в кают-компании подплава командиры вспоминали нашего питомца: «Как там Федька наш двигает науку? Вот завтра уходим в море, надо бы ему к торпеде руку приложить…» Но сейчас неожиданное возвращение Федьки всех расстроило. Мы рассчитывали, что Федька приедет честь честью, как полагается, на каникулы и подводники будут хвастаться его школьными успехами, а он просто-напросто удрал.

На другой день Федька, как бывало, явился на базу, но его задержал у входа часовой.

– Стой, ты куда?

– На подплав. Не видишь?

– Видеть-то ясно вижу, а пропуск у тебя есть?

– Дядя, вы же меня знаете! Я Федька. Я тут с подплаву… Вы что, не признали? Это же я.

Часовой посмотрел на Федьку, как будто видел его в первый раз:

– Что-то не признаю. Был тут, правда, у нас один мальчонка. Федей звали. Такой справный, дисциплину понимал, к службе морской уважение имел. Да того мальчонку в учение откомандировали. Того знаю, того и так пропущу, без документа. А тебя, который самовольничает, – такого в первый раз вижу у нас на подплаве.

Ошеломленный Федька отошел от ворот базы, походил немножко около моря, скучного, осеннего, потом снова вернулся к часовому.

– Дяденька, вы меня только пропустите. Меня Фальковский знает, и Звездин, все!

– Не было такого приказа пускать тебя.

На Федькино счастье, пришел Фальковский.

– Скажите – я с вами, – зашептал Федька своему любимому командиру.

– Ладно, – сказал Фальковский часовому, – пропустите. Со мной.

И Федька снова очутился на знакомом дворике подплава. Все здесь было как прежде. Краснофлотцы везли на тележках торпеды. Но когда Федька по старой привычке подошел к одному из снарядов, высокий краснофлотец, который обычно любил возить Федьку верхом на торпеде, сумрачно поглядел на него и прикрикнул:

– А ну, руки прими, не трожь торпеды!

– Я же только расписаться.

– Без твоей расписки дело обойдется, – сказал краснофлотец. – Ты сначала выучись, как писать, а то у тебя буквы на карачках ходят, над твоими буквами люди смеяться станут. Что это, мол, у них там за неграмотные на подплаве, корову с мягким знаком пишут? Ты бы вот сперва пограмотнее стал в школе, а потом бы уж расписывался. А пока что не приказано тебя к этому делу допускать. Тут война идет, серьезный разговор… А ну, ходи, не мешайся тут! Видишь, люди делом заняты. Чего стал?

А толстый механик, в эту минуту вылезший из люка крейсерской лодки Звездина, прыснул в свой замасленный кулак и крикнул громко издали, так, что слышали все, кто был на базе: