ЖЕРНОВА ИСТОРИИ - Андрей Колганов

Тир встретил нас привычными гулкими выстрелами Наганов, кисловатым привкусом сгоревшего пороха в воздухе и вьющимся сизым дымком. Сегодня мы, дождавшись паузы, когда одни стрелки уже закончили, а другие еще не приступили к своим упражнениям, расстреляли по горсточке холостых (быстро перемещаясь по тиру), которые раздобыла Лида, да исполнили серию из трех выстрелов боевыми. Приходилось экономить: берлинский запас подходил к концу, а "дед" (принадлежность которого к конторе Артузова уже практически не вызывала сомнений) с его обещанными патронами пока так и не объявился.

Кутаясь в свое неизменное пальтишко, которое не очень-то спасало от мороза, Лида вышла вместе со мной на улицу. Быстрым шагом мы вышли на бульвары, и по ним направились к Страстной площади. Ветер к ночи почти замер, и снег уже не падал, опуская сверху отдельными редкими снежинками. Лишь время от времени начинала виться поземка, заставляя снежинки искриться в слабом свете уличных фонарей, но быстро стихала. Свежий снег скрипел под ногами, выводя завораживающую мелодию в такт ритму наших шагов. Прохожие были довольно редки, и можно было считать, что на бульварах мы одни. Не хотелось разрушать очарование этого зимнего вечера словами, - нам и так хорошо молчалось вдвоем.

Само собой, что я не расстался с Лидой у памятника Пушкину, как бывало когда-то. Мы поднялись к ней в квартиру, и Лида, едва раздевшись в прихожей, тут же бросилась разводить примус, чтобы согреть чай. Отца ее, как обычно, дома еще не было - работа в Исполкоме Коминтерна частенько задерживала Михаила Евграфовича допоздна.

Мы поболтали с Лидой немного о работе - я вкратце рассказал ей о документах, которые запустил наверх, и теперь ожидаю реакции, она же поведала мне о своей работе в секретной части Военпрома.

- Расхлябанность страшная! - жаловалась девушка. - Большинство не имеет никакого понятия об элементарном делопроизводстве. Бумаги пишут как попало, хранят как попало. Где уж тут добиться соблюдения режима секретности!

Как недавняя студентка, Лида заинтересовалась запиской о подготовке кадров, и попросила рассказать поподробнее. Моя идея о смягчении классового подхода к подбору контингента обучающихся и об ужесточении проверки знаний при приеме в вузы была встречена ею в штыки:

- Ты что, совсем умом тронулся!? - возмущалась она. - Белоподкладочников хочешь в наши вузы натащить, а рабочую и крестьянскую молодежь - побоку? Так у тебя в специалисты одни контрики пролезать будут! Их и так среди спецов немеряно!

Так, надо срочно ставить на место съехавшие набекрень мозги.

- Не припомнишь ли, дорогая, что говорил любимый тобой Бухарин на VI съезде РКСМ летом прошлого года? Если забыла, так я напомню: "В высших учебных заведениях наши комсомольцы часто назначают профессоров, вычищают студентов, а посмотришь на успеваемость - 80 процентов неуспевающих Самодеятельности много, а действительных знаний не на грош". Это милейший Николай Иванович еще мягко сказал! У нас не учеба получается, а самообман и обман государства! Вместо спецов выпускаем заносчивых недоучек! И при таком положении ты против ужесточения контроля знаний?! Хочешь, чтобы Советский Союз не имел нормально подготовленных молодых специалистов - так и скажи, а не прикрывайся классовым подходом!

- Ну знаешь, - взвилась Лида - ты еще меня в классовые враги запиши!

- А зачем? - отзываюсь на ее выкрик. - Зачем мне тебя куда-то записывать? Ты сама себя туда определила. Глотку драть насчет классовой чистоты студентов легко, а как ты грамотных спецов из них сделаешь? Я ведь не гнать из вузов рабочую молодежь предлагаю, а тщательно отбирать из них самых подготовленных, да еще и довузовскую подготовку на рабфаках усилить. Но вот что можешь предложить ты, кроме взгляда исподлобья, да надутых губ?

Лида с полминуты сидела, не произнося ни слова, и не глядя на меня, затем все же прервала молчание:

- Надо подумать, - протянула моя отчаянная спорщица, переходя на более спокойный тон.

- Это правильно - говорю столь же спокойным тоном. - Подумать всегда полезно.

Новая пауза начала затягиваться, и мне это решительно переставало нравиться. Надо было как-то разруливать ситуацию.

- Знаешь, Лида, - оборачиваюсь к ней и придвигаюсь поближе, - а надутые губы идут тебе не меньше, чем улыбающиеся!

У нее вырывается непроизвольный смешок… И что там дальше происходило с этими надутыми губами, я рассказывать не буду. Вскоре мы просто молча сидели рядом, прижавшись щека к щеке, и впитывая тепло друг друга.

Уже когда мы втроем сидели и пили чай, с вернувшимся с работы Михаилом Евграфовичем, вспомнилось, наконец, и о той проблеме, которую хотелось решить утром.

- Никак не могу связаться с Лазарем Шацкиным, - пожаловался я за разговором. - В ЦК РКСМ его вечно не застать, а ловить на занятиях в Комакадемии никакой возможности нет. С работы совсем не вырваться!

- Ладно, - промолвила Лида, - если он, паче чаяния, объявится, порошу, чтобы он сам телефонировал.

Вскоре, тепло попрощавшись с уютной и гостеприимной квартирой, и еще раз обняв на прощание ее молодую хозяйку, я ушел в морозную ночь. Дома я обнаружил, что Евгения Игнатьевна, вопреки обыкновению, еще не легла спать, а гоняет чаи на кухне.

- Чего так поздно вечеряете? - интересуюсь с порога.

- Да вот, ездила к сестре двоюродной в Ново-Подрезково, умаялась с дороги-то, и захотелось чайком взбодриться, - ответила старушка.

Да, по нынешним временам - не ближний конец, особенно для пожилого человека.

- Хорошо, добрые люди подсказали, - продолжала вдова часовых дел мастера, - что нынче от нас на Виндавский вокзал проще всего автобусом добираться. Оно и дешевле выходит, чем на трамвае-то.

- Где ж тут у нас автобус ходит? - это и для меня новость. - Не замечал вроде.

- Не то чтобы у нас, - поясняет Игнатьевна, - а тут, неподалеку. Пустили автобус, новый, большущий такой, аж от Девичьего Поля прямо до Виндавского вокзала. Так он мимо нашего дома, считай, в десяти минутах ходьбы остановку имеет.

А-а, так это, наверное, вторая партия Лейландов из Британии прибыла. Ясно.

Следующий день начался с того, что мне позвонили из редакции "Социалистического хозяйства" и сообщили, что первый номер журнала за 1925 год уже вышел из печати. Не постеснявшись сгонять за журналом курьера, вскоре получил возможность взять в руки толстый том в обложке из серовато-желтой невзрачной бумаги. Когда-то, в прежней жизни, и этот номер, и множество ему подобных успели побывать у меня в руках. Но этот отличался не только более белой, еще не успевшей стать ломкой, бумагой и свежей типографской краской. Тот номер, что был известен мне, отличался от находящегося у меня сейчас на столе и по содержанию. Оно и понятно - как человек, родившийся в пятидесятые годы XX века, мог бы опубликоваться в журнале, изданном в 1925 году? Но вот, случилось же…

* * *

Хотя Иосиф Виссарионович по-прежнему был с головой погружен в решение вопросов, касающихся, прежде всего, народного хозяйства СССР (да и других проблем хватало - от развития противоэпидемической службы до конфликтов между писательскими организациями), он внимательно следил за политической обстановкой. Разумеется, неотложные проблемы частенько заслоняли собой все остальное. Чего стоила одна только засуха в Поволжье! Хотя самые острые месяцы миновали, удалось избежать и голода, и массовой распродажи скота, но оставались еще заботы по подготовке весеннего сева. Приходилось самым жестким образом контролировать и завоз семенного зерна в пострадавшие районы, и распределение семенных ссуд, да изыскивать бог знает где дополнительные корма для рабочих лошадей, чтобы они могли весной выйти в поле, не падая от бескормицы.

А тут еще и конфликт Дзержинского с Сокольниковым из-за финансирования металлопромышленности. Сокольников, конечно, по-своему прав: лишних денег в бюджете нет, а запускать печатный станок - значит похерить всю денежную реформу, подорвать устойчивость рубля и скатиться к тяжелейшим временам "военного коммунизма", когда рубль обзавелся длинной цепочкой нулей. Но ведь и Дзержинский прав - не восстановив металлопромышленность, нельзя и думать об индустриализации, вообще о каких-либо планах социалистической реконструкции народного хозяйства.

Тем не менее, несмотря на все эти заботы, Сталин не упускал из виду малейшее шевеление своих политических противников. Зиновьев, похоже, притих - больше не лезет в открытую полемику насчет построения социализма в одной стране. Почему? Отступил, убедившись, что его позиция явно не собирает поддержку большинства? Или же затаился накануне XIV партконференции, потихоньку зондируя почву, собирая сторонников, чтобы выступить затем, уже имея солидную фракцию за спиной?

Но пока - получил по носу и молчит. Однако это еще не означает спокойствия. Бурные дебаты начались вокруг идеек Преображенского насчет "закона первоначального социалистического накопления". Зря, зря Евгений Александрович вылез с этим "законом". С одной стороны, конечно, он стоит на платформе строительства социализма, и, значит, объективно идет против Зиновьева. С другой стороны, его призывы к нажиму на крестьянство совершенно несвоевременны. Если бы партия приняла его "закон" в качестве официально одобренной идеологии, это связало бы нас по рукам и по ногам в крестьянском вопросе, сделав партию заложницей открыто провозглашаемой политики строительства социализма за счет крестьян. Кроме того, Преображенский близок к Троцкому, и хотя тот пока осторожничает, неизвестно, во что все это выльется в дальнейшем.