Новый рассвет - Сандра Браун

– Никогда больше так не делай. – Он обхватил губами ее рот. Его язык шарил у нее во рту без малейшей ласки или нежности. Губы Присциллы разжались, глаза вспыхнули от возбуждения.

Она скинула пеньюар. Даб потянулся к крючкам корсета. Костяшки его пальцев впивались в мягкое тело. Заветная мечта стала явью, груди Присциллы выплеснулись в его жаждущие руки, красноватые соски набухли от страсти. Он безжалостно присосался к ним, больно кусая, но их хозяйка наслаждалась этим.

Она лихорадочно скидывала с него одежду. Когда Даб остался совсем голый, они пошли к постели. Он лег на спину и усадил Присциллу сверху. Он безжалостно пронзал ее, но она скакала на нем с не меньшей свирепостью. Впиваясь друг в друга ногтями, кусаясь и тяжело дыша, они наконец достигли высшей точки, а потом долго лежали в изнеможении.

Позднее Присцилла, прикрытая тонким пеньюаром, подошла к постели с бокалом бренди. Протянула его Дабу. Тот отхлебнул, глядя, как она склоняется к нему на подушки, и раздвинул плиссированные полы неглиже.

Присцилла подняла руки над головой, потянулась и выгнула спину, не обращая ни малейшего внимания на горящий взор, который шарил по ее нагому телу.

– Нравится? – промурлыкала она.

Даб окунул палец в бренди, намазал ей сосок и облизал.

– Нравится.

Присцилла легонько положила руки ему на голову, в то время как его губы блуждали по ее телу, покусывая.

– Жаль, что это наша последняя встреча.

Даб был так увлечен своим занятием, что прошло несколько секунд, прежде чем он поднял голову и взглянул Присцилле в глаза. В них горела уже не страсть, а нечто гораздо более взрывоопасное.

– Что ты хочешь сказать?

Она оттолкнула его и встала. Подошла к туалетному столику, взяла расческу, вытащила шпильки из волос и начала лениво причесываться.

– Я продаю «Райские кущи» и уезжаю.

– Продаешь? Не понимаю. Куда ты уезжаешь?

– Это мое дело, Даб, – обратилась Присцилла к ошарашенному отражению. Даб сидел на постели голый, с идиотским выражением лица, как жаба, захваченная врасплох лучом фонаря, и был до нелепости смешон.

Присцилла решила переехать в Ларсен. Останется Грейди в живых или нет, с этих пор она сама будет наблюдать за работой лесопильной компании. Кроме того, в Ларсене живет Джейк. Он считает, что они расстались раз и навсегда, но ей-то виднее. Она не успокоится, пока он не приползет к ней в постель, как нищий, вымаливающий корочку хлеба.

– Начну заниматься другим делом.

Даб рассмеялся, встал с постели и принялся одеваться.

– Ну что ж, желаю удачи, не сомневаюсь, что в чем-то другом ты будешь так же хороша, как здесь.

Присцилла выпрямилась и горящими глазами уставилась в лицо банкира.

– Я рада, что тебе сегодня понравилось. Завтра, мистер Эбернези, вы будете смеяться не так громко. Завтрашней почтой священнику доставят письмо от меня. Я во всем покаялась, особенно в том, что сбила с пути истинного его верных прихожан.

Даб, до того натягивавший жилет, застыл на месте.

– Ты не сделаешь этого, – прохрипел он.

Присцилла нежно улыбнулась.

– Уже сделала. Я, конечно, просила его молиться за мою грешную душу. Но в то же время назвала имена. Твое открывает список и написано заглавными буквами. – Она откинула голову и вызывающе усмехнулась. – Со мной очень приятно поваляться после обеда, но, когда я просила избавить меня от этих крестоносцев, ты не захотел помочь. На людной улице ты смотришь сквозь меня. Что ж, пора тебе и всем остальным двуличным негодяям заплатить за мои услуги полной мерой.

– Проклятая сучка! – завопил Даб и шагнул к Присцилле, подняв руку.

– Если ты меня ударишь, я незамедлительно отправлюсь к священнику и продемонстрирую синяк, – торопливо сказала она.

Угроза остановила Даба. Он опустил руку, но лицо его от ярости покрылось пятнами, а грудь тяжело вздымалась. Сдерживаемая злость искала выхода.

Дрожащими пальцами он застегнул сюртук.

– Не забудь шляпу и трость, дорогой, – нежно напомнила Присцилла, когда Даб шагнул к выходу. Он захлопнул дверь, оборвав несшийся вслед заливистый смех.

Присцилла закружилась в вальсе по комнате и рухнула на постель, утонув в ворохе складок. Апоплексическое выражение на лице толстяка стоило того, чтобы много недель плести интриги, терпеть неряшливую любовь Грейди Шелдона и пренебрежительные взгляды на улицах.

Она громко рассмеялась и обхватила себя руками. Благочестивым отцам Форт-Уэрта не свалить мадам Присциллу Уоткинс.

Что касается Даба Эбернези, то от ярости весь мир перед его глазами полыхал красным огнем. Он проталкивался сквозь пьяную толпу в салуне, вглядывался в потные лица, пока не заметил человека, которого искал. Едва заметно кивнув, он вышел из «Райских кущ», а через несколько секунд в тени на тротуаре к нему подошел мужчина. Разговор был кратким, указания – исчерпывающими.

Мужчина вернулся в салун, а Даб Эбернези направился туда, где в нескольких кварталах от борделя стояла его коляска. Он залез в нее и прищелкнул языком, понукая лошадь. Сквозь благоухающую ночь он поехал домой, где его ждала семья.

Пастилка Долтон проснулась раньше обычного. Еще не занялась заря, а она уже ворочалась с боку на бок. Во рту было кисло, боль в левой руке не давала уснуть.

Она с трудом села на край кровати. Трясущимися руками обхватила голову и согнулась пополам, пытаясь сползти с продавленного матраца, на котором много лет ублажала несчетных мужчин.

Что же она вчера съела, отчего так болит сердце? И когда она вообще ела в последний раз? Получив награду, она всю ее потратила на виски.

Пастилка спустилась по темной лестнице, решив, что нужно пройтись в уборную. Пробравшись по полутемным залам, вышла через черный ход и ступила на узкую травяную дорожку, ведущую к уборной. Холодная роса леденила босые ноги. Она подхватила подол халата и пошла на цыпочках. Когда она подняла глаза, чтобы оценить, далеко ли осталось идти, в горле ее застыл вопль.

В сером свете промозглого утра глазам Пастилки предстало жуткое зрелище, казавшееся фантасмагорическим видением.

Хозяйка «Райских кущ» была распята на стене уборной. Железный ошейник, послуживший орудием казни, был закручен вокруг ее шеи. Лицо посинело. Губы и высунутый изо рта язык неестественно багровели. Глаза безобразно выкатились. Пряди пепельных волос шевелились на ветру, вселяя ужас, как бородатый испанский мох, свисающий с сучьев мертвого дерева. Руки и ноги были распростерты по обшарпанной стене уборной. Там, где ладони и ступни были пробиты гвоздями, на них ржавыми потеками запеклась кровь.

Присцилла была абсолютно голая.

Пастилка хотела закричать. Но из горла вырвалось лишь хриплое карканье, дикая боль пронзила левую руку, как если бы ее вдруг оторвали. Она попыталась бежать, но колени подогнулись. Сердце, истощенное многолетними возлияниями, перестало биться еще до того, как мягкая влажная земля приняла упавшее тело.