Рено, или Проклятие - Жюльетта Бенцони

Проклятия Рено нарушили покой, царящий вокруг.

Эмир некоторое время прислушивался к ним, но, ничего не поняв, вновь направился к молодой женщине, он прикоснулся пальцем к крови на ее щеке и, очевидно, спросил, откуда она. Ронселен что-то ответил и улыбнулся, желая его успокоить. Потом он показал на Рено, который ковылял к Санси, стараясь двигаться со связанными ногами как можно проворнее. Рено не одолел еще и половины расстояния, отделявшего его от девушки, когда эмир что-то произнес, и два сарацина подошли к пленнику. Через секунду ему уже заткнули рот кляпом, а связанные руки длинной веревкой приторочили к седлу одного из всадников, за которым он вскоре потащится. Однако второй сарацин, очевидно, выразил несогласие, он поднес факел к лицу Рено, нахмурился и отдал распоряжение, которого пленник не понял. Но оно изменило его положение. Веревку отвязали от седла, самого Рено крепко связали и бросили, словно куль, на круп лошади. Теперь Рено видел только землю и ноги породистого скакуна. Он не мог разглядеть носилок с шелковыми занавесками, которые принесли слуги эмира. В них посадили Санси, которая кричала и плакала. Но вдруг ее крики прекратились так внезапно, что Рено подумал: уж не расправились ли с ней новым ударом по голове?

Не видел он и Ронселена де Фоса, стоящего возле развалин деревушки и со свирепой радостью наблюдающего, как эмир садится на точеного белого скакуна и занимает место во главе отряда, избавляя тамплиера разом и от Рено де Куртене, и от рыжей ведьмы с пронзительными глазами, которой так опасалась его сестра.

– Эльвира обрадуется, – пробормотал он. – Не скоро мы их обоих увидим. Если вообще когда-нибудь увидим.

Для де Фоса не было тайной, что малик аль-Назир Юсуф, властитель Дамаска и Алеппо, внук великого Саладина, никогда не выпускал из рук попавшую в них добычу. Де Фос не сомневался: очень скоро в живых не останется ни одного свидетеля, который знал, что произошло возле Рогов Хаттина. Слуги? Они были преданы ему душой и телом. А если?.. Вот уж о ком де Фос не стал бы думать и сожалеть.

Глава 14

«Кто ты?»

Рено прекрасно понимал, что быть перекинутым через круп лошади лучше, чем волочиться за ней по каменистой дороге, но боль есть боль, и ему все равно было больно. Мало того что его ощутимо подкидывало на каждом шагу, в запястья и в щиколотки ему больно врезались веревки, а дышать было трудно, поскольку он лежал на животе. Участь «милой дурнушки» терзала ему сердце, ненависть к де Фосу испепеляла. Но изнеможение все же взяло свое, и он погрузился в сонное забытье.

Пробуждение было болезненным, его, не утруждаясь, просто сбросили с лошади на землю. Сначала он видел полные икры и пыльные сапоги с узкими загнутыми носками, потом луч солнца ударил ему в глаза, и тут же его заслонило бородатое лицо того самого сарацина, что рассматривал его ночью возле Рогов Хаттина.

Если судить по богато украшенному оружию, то сарацин был начальником, но повел он себя весьма странно. Он присел возле Рено на корточки и на своем гортанном наречии отдал какой-то приказ, ему тут же подали мокрую губку, которой он вымыл Рено лицо, а потом стал его рассматривать с озабоченным видом. Наконец он поднялся и отдал новый приказ. Двое слуг поставили пленника на ноги и поволокли его к одной из четырех угловых башен, которые вместе с высокими крепостными стенами охраняли просторный двор. Во дворе расхаживали стражники, стояли лошади, сновали слуги, разгружая верблюдов и освобождая их от крепко перетянутых веревками тюков, бурдюков из козьей кожи, длинных свертков, закатанных в ковры, очевидно, с тканями. Похоже, сюда приходили караваны – Рено уже видел караван-сараи в Сен-Жан-д’Акр. Но постоялый двор не был бы окружен крепкими стенами и высокими башнями, скорее, этот двор был внутренним двором замка.

Рено приготовился войти в тюремную камеру и ждать смерти. Они вошли в башню, спустились вниз по лестнице с крутыми ступенями и оказались в полутемном коридоре, освещенном одним факелом. В конце коридора остановились перед низенькой дверью с металлическими петлями и большим засовом. Рено набрал в грудь побольше воздуха, ожидая, что сейчас его изо всей силы втолкнут в открывшуюся дверь, он упадет на пол и его ноющему, разбитому телу станет еще больнее. Но его без всякой грубости просто ввели в низкую и пустую комнату, освещенную окном, более узким, чем бойница. Рено оглянулся, ища цепи, крюки, подстилку из гнилой соломы… Но увидел плиточный пол и подобие кровати: раму с веревочной сеткой на деревянных ножках и даже что-то вроде покрывала. На эту кровать его и положили, освободив от веревок. После чего оба стража удалились, закрыв за собой дверь. Очень скоро дверь снова открылась, впустив чернокожего мужчину огромного роста, в руках он держал кувшин с водой, хлеб и миску с дымящимся рагу, пахнущим бараниной и луком. Не сказав ни слова и даже не посмотрев на Рено, слуга удалился, а ошеломленный Рено тоже не задал ему ни одного вопроса. Зато он спрашивал себя, чем заслужил подобное обращение: нигде и никогда с вражескими пленниками так не обходились. Но думал он об этом недолго: уж очень ему хотелось есть, пить и выспаться. Он с аппетитом поел, напился свежей воды, снял с себя пыльную пропотевшую одежду и, завернувшись в покрывало, вытянулся на веревочной сетке, которая показалась ему мягче пуха.

Он не знал, сколько времени проспал, но было еще светло, когда вновь заскрежетали засовы и разбудили его. В комнату вошел бородач, который утром умыл его, но на этот раз его сопровождал маленький человечек с седой бородкой в полосатом халате и белой чалме, в руках он нес небольшой ларчик, в котором было все необходимое для письма. К нему и обратился важный бородач с короткой фразой, и тот перевел ее пленнику:

– Кто ты?

– Рыцарь, франк, которого предал соотечественник.

– Могучий эмир Шавшан хочет узнать другое. И я повторяю: кто ты? Назови свое имя.

– Не знаю, с какой стати его интересует мое имя, но я не делаю из этого тайны. Меня зовут Рено де Куртене, я оруженосец Людовика, милостью Божией короля Франции.

– Кем был твой отец?

– Эмир слишком молод, чтобы знать его. Он был верным слугой и другом детства Бодуэна Иерусалимского, короля, страдавшего проказой. Его звали Тибо де Куртене.

– А твоя мать?

– Моя мать? Но к чему вам знать ее имя? – воскликнул Рено, обратившись прямо к эмиру. – Лучше скажите мне: что сталось с дамой, которую увезли вместе со мной?

– Это не твое дело, твое дело отвечать. Кто была твоя мать?

– Не знаю. Мой герб перечеркнут полосой, что говорит о том, что я незаконнорожденный.