Солженицын. Прощание с мифом - Александр Островский

Только уединившись в штате Вермонт, Александр Исаевич снова сосредоточился на «Красном колесе». Здесь, пишет он, «за это лето в прудовом домике я написал весь столыпинско-богровский цикл» к уже изданному роману «Август Четырнадцатого» (18). Речь идет о главах 8-я и 60–73-й, посвященных П. А. Столыпину (19). В начале 1977 г. была написана глава «Этюд о монархе», после чего принято решение сделать роман двухтомным (20).

Стремясь не привлекать к себе внимания, осенью 1976 г. А. И. Солженицын снова побывал в Нью-Йорке, посетил Колумбийский университет, «поработал еще в архиве Магеровского» (21). В Нью-Йорке в последний раз встретился с Е. Г. Эткиндом (22). Затем в студенческие каникулы «неделю» провел в Йельском университете (23).

По утверждению А. И. Солженицына, в результате знакомства с американскими архивами, особенно с архивом Гуверовского института, в его представлениях о русской революции произошел радикальный переворот.

«…хотя уже сорок лет я готовился писать о революции в России, — отмечает он, — вот в 1976 наступило 40 лет от первого замысла книги — я только теперь в Гувере — в большом объеме, в неожиданной шири — получил, перещупывал, заглатывал материал. Только теперь обильно его узнавал — и, по мере как узнавал, происходил умственный поворот, какого я не ожидал… Я был сотрясен. Не то, чтобы до сих пор я был ревностный приверженец Февральской революции или поклонник идей ее, секулярный гуманист, — но все же 40 лет я тащил на себе всеобще принятое представление, что в Феврале Россия достигла свободы, желанной поколениями, и вся справедливо ликовали, и нежно колыхали эту свободу, однако, увы, увы — всего 8 месяцев, из-за одних лишь злодеев — большевиков, которые всю свободу потопили в крови и повернули страну к гибели» (24).

И далее: «А теперь я с ошеломлениеем и уже омерзением открывал, какой низостью, подлостью, лицемерием, рабским всеединством, подавлением инодумающих были отмечены и и составлены первые же, самые „великие“ дни этой будто бы светоносной революции и какими мутными газетными помоями все это умывалось ежедневно. Неотвратимая потерянность России — зазияла уже в первые дни марта. Временное правительство оказалось еще ничтожнее, чем его изображали большевики…» (25).

«И как же, как же я этого не видел 40 лет?..  — удивляется Александр Исаевич, — Если бы в жизни я занят был только писанием своих книг, то это открытие, хоть теперь-то сделанное, за эти два месяца в Гувере, меня бы не обескуражило… А я все эти годы, в самое резкой схватке с большевицким режимом, и кроме этого ненавистного врага не замечал никого, ничего — чьим же единодушием был широко поддержан и чьей же волной вознесен, если не этой же, такой же „февральской“ публики — и у нас в Союзе, и на Западе?.. И что ж — я с такими заодно?» (26).

Если мы вспомним слова А. И. Солженицына из его «Письма вождям» о восьми месяцах «демократии» в 1917 г. как позоре кадетов и социалистов, то придется констатировать, что переворот в его взглядах на Февральскую революцию произошел еще дома. И приведенная здесь тирада имела своей целью лишь одно — показать, что глаза на Февральскую революцию у него открылись якобы только на свободном Западе. Приведенные выше слова важны и в другом отношении. Произнося их, А. И. Солженицын тем самым окончательно отмежевывался от тех своих либерально-социалистических стороников и покровителей, благодаря которым ему удалось получить Нобелевскую премию и вознестись на вершину мировой славы.

«А 1 января 1977, — пишет он, — начал работу… И положил себе: ну, теперь только работа… На самом деле год оказался растереблен отвлечениями и расстройствами. Но и несмотря на то, он удался успешным — и рекордным по числу написанных страниц, и в нем же я выработал новую для меня методику „Марта Семнадцатого“» (27).

Что отвлекало его от работы? Оказывается, в июле 1977 г. он был обвинен в уклонении от уплаты налогов, ему был предъявлен довольно крупный счет — 4 млн. швейцарских франков. Эта история сразу же попала в газеты и привлекла к себе широкое общественное внимание (28). Объясняя ее, А. И. Солженицын пишет, что еще в январе 1974 г. он публично заявил о передаче всех гонораров от издания «Архипелага» на дело помощи политическим заключенным в СССР. С этой целью был создан Русский общественный фонд и Ф. Хеебу было дано поручение, чтобы гонорары от «Архипелага» зачислялись на счет фонда. Однако, оказывается, переводя деньги на этот счет, некоторые издательства указывали фамилию А. И. Солженицына как их получателя. В связи с этим налоговые службы обратили внимание на маленькую мелочь, которую «упустил» опытный адвокат Ф. Хееб: оказывается, А. И. Солженицын забыл юридически оформить передачу своих гонораров Фонду. Он-то полагал, что на свободном Западе, где не было бездушного советского бюрократизма, вполне достаточно его публичного заявления. А чиновники, склонные, оказывается, к бюрократизму и на Западе, усмотрели в этом стремление нобелевского лауреата скрыть часть своих доходов и тем самым уклониться от уплаты налогов (29).

«По совету Видмеров, — пишет А. И. Солженицын, — пригласил я нового адвоката — …Эриха Гайлера… Теперь, чтобы не случились подобные неприятности в будущем, пришлось составить акт дарения от нынешнего числа,[45] но уже не только гонораров, а самого „Архипелага“, т. е. авторского копирайта. То есть не оставалось выхода как мне, писателю, лишиться права распоряжаться судьбой, изданиями своего собственного произведения: уже никогда я сам не имею права решить вопрос о печатании „Архипелага“: это может решить только Русский общественный фонд» (30).

Писателю можно было бы посочувствовать, если бы мы не знали, что он сам был учредителем Фонда. Поэтому как автор распоряжаться гонорарами от «Архипелага» он больше не мог, а как учредитель фонда имел к этому самое непосредственное отношение. Да и президентом фонда был не чужой человек — как ни как — собственная жена.

«Жестокая эта суматоха, — сетует Александр Исавич на западный бюрократизм, — растянулась в бурной стадии — на полгода, в кропотливой — дотянет еще на полтора, наверно» (31).

«…в феврале 1978 — пишет А. И. Солженицын, — цюрихские финансовые власти признали и дали газетное коммюнике, что со стороны Солженицына не было никакого злого умысла, а лишь могла быть ошибка, размеры которой продолжают выясняться… Через 19 месяцев дело кончилось признанием полной моей невиновности и было закрыто» (32).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});