Набат-2 - Александр Гера

— Читайте, — пригласил Лаптев. — Ну и дела…

Судских и Тамура вперились в экран.

«Иисус помощник. Где будет он, уже легче найти приют, так там можно расслабиться; помни эту заповедь Соломонова круга».

— Вот какую лоцию получили в наследство христиане благодаря ненависти к ариям киевского князя Владимира. Теперь вы сами можете прочесть зашифрованный текст наставлений для тех, кто желает завладеть Россией. Указаны и сроки.

— Дурят нашего брата, — прокомментировал по-русски Лаптев. — И дурить еще будут долго.

— Не бойся, Гриша, — ответил Судских. — Нас без хрена не возьмешь, а такого количества хрена, чтобы съесть нас, на всей планете не найдешь. — И обратился к Тамуре: — Интересно мне, а как Япония избежала тесных объятий христианства? Ведь миссионеры проникали в глубь Японии, а результат их деятельности оказался невысоким?

— О, — разулыбался Тамура, — это действительно интересно. Я сегодня же расскажу вам об этом.

— Господин Тамура, а в японском переводе вам попадалась эта книжка? — спросил Судских, протягивая брошюру. — «Япония — щит арианства».

Тамура повертел ее в руках, чему-то улыбаясь. Судских ждал.

— Господин Судских, перед вами автор этой книжицы. Я написал ее лет двадцать назад, когда увлекся арийской культурой…

3 — 15

Токугава Иэмицу явно выражал неудовольствие по поводу сообщения из Нагасаки: простолюдины в Симабаре избили и выгнали сборщиков податей. Такого еще не случалось с тех пор, как глава рода великий Иэясу Токугава повелел перенести столицу в Эдо. И вообще со времен его блистательной победы при Сэкигахаре, когда Иэясу железной рукой обуздал своенравных князей-дайме и покончил тем вековые распри, не случалось такого в провинциях Японии. И не так уж тяжко живут в Симабаре, рисовый налог там не отягощает. Или опять взбунтовался негодяй Маэда?

— Скажи мне, — обратился сегун к гонцу, самураю из рода сэндайского князя Датэ Масамунэ, — кто первым создал беспорядки?

— Староста рыбацкой общины в Аони, — быстро ответил гонец и, опершись костяшками пальцев о циновку, стукнул бритым лбом о порожек пред грозным сегуном.

Ему правитель мог доверять: князь Датэ свою преданность доказал роду Токугава, в решительный час он оказался рядом.

— Чем была недовольна община?

— Э, — набирался духа гонец. — Они хотели всей общиной перейти в иную веру. Построить пагоду в честь бога Киристо и не работать в субботу. Сборщик податей, господин Нория Си-мадзу, запретил им отдыхать в шестой день недели — община не рассчиталась за подушные и водные льготы — и вызвал надсмотрщиков, тогда община взбунтовалась.

— Как это — отдыхать в субботу? — закипал гневом сегун. — Чем они лучше других крестьян?

— Староста общйны заявил господину сборщику налогов в провинции, что это великий грех…

Иэмицу вскочил и, не в силах подавить в себе великий гнев, почти забегал по залу приемов.

— Что я слышу? Жалкий староста смеет выбирать праздники! Казнить на месте с сыновьями! Общину поголовно бить бамбуковыми палками, по сто ударов каждому; кто осмелится роптать, забить на месте, имущество общины описать в казну!

Ненадолго задержавшись у склоненного гонца, он выдохнул с жаром полного гнева:

— Кто внушил им непослушание? Говори!

— Иноземные монахи из Нагасаки, — промямлил гонец.

— Опять монахи! — зашелся новым припадком гнева правитель. — Опять они вольничают! Перебить всех!

Сегун затоптался на месте, закрутился вокруг себя, сводя и разводя кулаки. В такие минуты он был особенно страшен, напоминая своего упрямого отца Иэясу. А кому нравятся вольности иноземцев? Его отец, великий полководец рода Токугава, с детства познал лишения в доме князей Имагава, где его держали заложником, сдерживался всеми силами и не позволял себе воспротивиться чужой воле — так это самурайский кодекс! Лишь после смерти могущественного Такэды Сингена отпала нужда покоряться ненавистным Имагава. Иэясу восстал, извел род Имагава под корень и занял место правителя Суруги — так это по праву победителя! Через десять лет он добил прочих приспешников Такэды при Сэкигахаре. Да, Иэясу Токугава восстал против законов, но он забирал назад принадлежащее ему по праву наследника и как награду за смелость присоединил земли покоренных, стал первым в Японии, никому больше не подчинялся, даже императору, будучи военным правителем-сегуном, но что позволяют себе жалкие простолюдины! Это какой порядок будет в стране, где толпа диктует условия и с умыслом подрывает устои державы, которая едва оправилась от междуусобиц?

Нервно расхаживая по залу, он приметил у входа меж занавесей своего наставника Сего Мацудайру. Остановился напротив. Мацудайра поклонился правителю.

— Что надобно тебе? — спросил Иэмицу.

— Отпусти гонца на время, нам надо поговорить.

Иэмицу слушался наставника. В свои тридцать три года он мог обходиться без няньки, но Мацудайра был хитер и умен, родственник, и сумел сохранить привилегии наставника при давно возмужавшем правителе. Иэясу доверял Мацудайре.

Гонца как ветром сдуло. Сегун хлопнул в ладоши и велел начальнику стражи не беспокоить их.

Друг против друга, в одних позах говорящих самураев, в одинаковых рэйфку с одинаковыми гербами, они сидели на возвышении, готовые к продолжительной беседе.

— Ты не забыл, великий сегун, что отец велел пожертвовать малым за не сравнимую ни с чем помощь?

— Нет, — угрюмо ответил Иэмицу.

Как не помнить о помощи голландских купцов в решительный час битвы при Сэкигахаре? Те сняли пушки со своих кораблей и приволокли в лагерь Иэясу. Таких его противник Исида Мацунари в глаза еще не видел. Объединенные войска Исиды дрогнули и побежали. За эту помощь Иэясу Токугава разрешил голландцам основать факторию на островке Амакуса.

— Но отец не давал им права завозить в Японию монахов, — помолчал, унимая раздражение, и добавил Иэмицу.

— И не запрещал, — уточнил Мацудайра. — Религия европейцев запутанна и страшна. У нас на Востоке достаточно улыбки Будцы или светлого лика богини Каммон, чтобы снять усталость души, суровый бог войны Хатиман не позволит воину струсить, а европейцы придумали себе бога Киристо, чтобы запугивать своих и чужих. Как ты намерен поступить, великий правитель? — поклонился Мацудайра, показывая, что в любом случае сегун прав.

— Я жестоко накажу простолюдинов, а монахов изгоню вон из Японии. Они чужеземцы.

— Ты рассудил мудро. Только узнай сначала больше о Киристо. Зная меру опасности, тебе легче будет избрать и меру защиты. Правильную и обоснованную против чужеземцев.

— Как узнать? Свои станут говорить глупости, славословя Киристо, чужие монахи особенно, китайцы льстиво обманут. Кто поведает мне правду?

— Я знаю такого. Князь Датэ Масамунэ, сподвижник твоего отца. Он отправлял своего хатамото[7] Хасэкуру Цунэнага в Европу. Тот вернулся лет десять назад, но его воспоминания свежи. Неспроста князь Датэ отказался торговать с европейцами. Они лживы и надменны со своим Киристо. Узнай сам. Датэ умер год назад, а его самурай Хасэкура, я думаю, еще жив. Пошли за ним гонца в Сэндай.

Хмурый Иэмицу согласился.

Войска под командованием его дяди Иэнобу отправились на Кюсю усмирять восставших, гонец ускакал на восток.

Весть о мятежниках в Симабаре еще не достигла Эдо, а постаревший хатамото князя Датэ Масамунэ появился в новом замке Токугава. Помня заслуги его сюзерена, Иэмицу принял Хасэкуру с почетом. Редко кому выпадала честь быть принятым в южном крыле замка, куда допускались самые именитые гости и приближенные сегуна. Усадив его рядом, Иэмицу повел разговор.

— Ты знаком с последователями Киристо?

— Да, мой правитель, — с особым почтением поклонился самурай. — Я был принят самым главным монахом в Риме. Его зовут папа, отец всех верующих в Киристо.

— Что ты можешь сказать о нем?

— Что это старый человек, которого избирают на папство из ближайших помощников, как делают это буддийские монахи. Говорил он неумно и неинтересно, во всем ссылаясь на своего Киристо, будто это не придуманный дайме с неба, а грозный земной князь. Все обязаны восхвалять Киристо и бояться его. Простолюдины и князья, кланяясь Киристо, убивают и обманывают друг друга, убивают подло, живут грязно с его именем, понятие чести у них отсутствует.

— Почему ты так зол на них? — удивился Иэмицу. — Одна желчь в твоем рассказе.

— Мне было неприятно видеть нахальство тамошних монахов, чего не скажешь о наших. Одеты они мрачно, и мысли их мрачны. За мельчайшую провинность они вызывают солдат и безжалостно сжигают в огне бедных людей. Они могут оклеветать даже князя и отобрать его земли в пользу Церкви именем Киристо. Для них правил не существует, и никому из земных князей они не подчиняются. Мне они казались жирными черными червями, на которых даже рыба не клюет. Однажды в харчевне я расплачивался за ужин и ночлег золотыми монетами. В углу дремали два монаха в черных сутанах с капюшонами. Услышав звон золота, они сразу ожили и, подскочив ко мне, стали требовать деньги, иначе меня назовут шпионом. Спасибо заступничеству судьи и моим верительным письмам от папы, когда меня приволокли в суд. Я показал их, и меня отпустили, но десять золотых присудили отдать монахам во славу святого Франциска, а пять судье за разбирательство. Больше денег у меня не осталось. Если такие грязные законы и люди, бог их не чище.