Диккенс - Максим Чертанов

Он не ошибся: хотя разгромленное движение фениев в 1867 году почти умерло, в 1870–1880-х годах фении все более втягивались в террористическую деятельность. Но чтения прошли как обычно. Как же можно злиться, когда тебе читают такие волшебные слова, что забываешь все плохое и ежишься от удовольствия:

«И мало того что чашки весов так весело позванивали, ударяясь о прилавок, а бечевка так стремительно разматывалась с катушки, а жестяные коробки так проворно прыгали с полки на прилавок, словно это были мячики в руках самого опытного жонглера, а смешанный аромат кофе и чая так приятно щекотал ноздри, а изюму было столько и таких редкостных сортов, а миндаль был так ослепительно-бел, а палочки корицы — такие прямые и длинненькие, и все остальные пряности так восхитительно пахли, а цукаты так соблазнительно просвечивали сквозь покрывавшую их сахарную глазурь, что даже у самых равнодушных покупателей начинало сосать под ложечкой!..»

В Америке, куда Диккенс все-таки поедет, ему суждено потерять записную книжку за 1867 год; ее потом нашли, и из нее мы знаем, что в марте он разрывался между посещениями Эллен в Слау и чтениями в Ирландии и Норидже, а в апреле у него был перерыв в чтениях между 12-м и 25-м числами, — почти три недели он провел с Эллен, которая была нездорова. (Записи краткие: «прогулка с Н[елли]», «долго ждал Н», «болезнь Н» и проч.) Может, и прав был Пирсон, предположив, что Эллен была опять беременна? Но если и так, то, видимо, все закончилось выкидышем.

Летом он жил в Гэдсхилле, готовясь к поездке в Штаты, Долби прикинул, что чистая выручка составит 15 тысяч 500 фунтов стерлингов (на самом деле Диккенс заработает 20 тысяч фунтов). Форстер, Уиллс и все родные пытались отговорить его от поездки, но искушение было слишком велико. Его зять (муж Кейт) не мог заработать на жизнь. Были нуждающиеся невестки и осиротевшие племянники и племянницы. Надо было обеспечивать Джорджину, Мэйми, Эллен, которая ради смертельно скучной и унизительной жизни посещаемой любовницы отказалась от попытки получить профессию и от общения с людьми. (В июне он перевез Эллен еще ближе к себе — в район Пекхем в юго-восточном Лондоне, в комфортабельный дом под названием Виндзор Лодж, и опять платил за все под именем Трингема и жил там под этим именем по несколько дней в неделю. Как его соседи не узнавали? Ну, телевидения все-таки не было, а портреты в газетах не всякий запоминает, да он давно уже и не позировал, а за последнее время сильно постарел — вполне могли не узнавать.)

13 июня он сообщил Филдсу, что едет и что Долби прибудет в Бостон заранее, в августе, чтобы все разузнать и подготовить; планировалось провести 80 чтений по всей стране. Готовясь к поездке, он также написал за лето грустную повесть «Объяснение Джорджа Сильвермена», применив крайне оригинальное начало, сделавшее бы честь любому постмодернисту:

«ГЛАВА ПЕРВАЯ

Случилось это так…

Однако сейчас, когда с пером в руке я гляжу на слова и не могу усмотреть в них никакого намека на то, что писать далее, мне приходит в голову, не слишком ли они внезапны и непонятны. И все же, если я решусь их оставить, они могут послужить для того, чтобы показать, как трудно мне приступить к объяснению моего объяснения. Корявая фраза, и тем не менее лучше я написать не могу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Случилось это так…

Однако, перечитав эту строку и сравнив ее с моим первым вступлением, я замечаю, что повторил его без всяких изменений. Это тем более меня удивляет, что использовать эти слова я собирался в совсем иной связи. Намерением моим было отказаться от начала, которое первым пришло мне на ум, и, отдав предпочтение другому, совершенно иного характера, повести объяснение от более ранних дней моей жизни. Я предприму третью попытку, не уничтожая следов второй неудачи, ибо нет у меня желания скрывать слабости как головы моей, так и сердца».

Джорджа Сильвермена, ребенка, выросшего в крайней нищете, попечитель-священник определяет на ферму, там его не мучают, но и не любят, и он вырастает угрюмым волчонком; попечитель отдает его в школу, допекает благочестием и таскает на собрания своей общины:

«Прежде чем я вынужден был признать, что вне стен своей молельни эти братья и сестры были не только ничем не лучше остальных представителей рода человеческого, но даже, мягко выражаясь, не уступали в греховности любому грешнику, когда дело касалось обвешивания покупателей и загрязнения уст ложью, — повторяю, прежде чем я вынужден был признать все это, их витиеватые речи, их чудовищное самомнение, их вопиющее невежество, их стремление наделить верховного повелителя земли и неба собственной низостью, скаредностью и мелочностью поражали и пугали меня. Однако, поскольку они утверждали, что осенены благодатью и что лишь глаза, затуманенные своекорыстием, могут этого не заметить, я некоторое время переживал несказанные муки, без конца спрашивая себя, не тот ли своекорыстный дьявольский дух, который владел мною в детстве, мешает мне воздать им должное».

Джордж, все такой же сумрачный волчонок, отучился в Кембридже, он рукоположен, получил приход, влюбился в богатую девушку, на сей раз счастливо: «Быть может, она преувеличивала мои знания и полюбила меня за них; быть может, она чересчур высоко оценила мое желание служить ей, и полюбила меня за него; быть может, она слишком поддалась тому шутливому сочувствию, которое не раз высказывала, сетуя, как мало у меня того, что слепой свет зовет мудростью, и полюбила меня за это; быть может — конечно, так! — она приняла отраженный блеск моих заимствованных познаний за яркое чистое сияние подлинных лучей; но, как бы то ни было, тогда она любила меня» — но, боясь показаться своекорыстным, уговорил ее полюбить другого и обвенчал пару; ему же осталось лишь кладбище — «приют, равно открытый для счастливых сердец, для раненых сердец и для разбитых сердец».

Еще они с Коллинзом написали на скорую руку рождественскую повесть «Проезд закрыт» для «Круглого года»; в августе Диккенс, по-прежнему хромая и передвигаясь с помощью палки, потащился с Долби в Ливерпуль, чтобы самолично посадить его на пароход в Америку и дать последние инструкции, главнейшая и наитайнейшая из которых заключалась в том, чтобы как-то разведать возможность приезда Эллен. В Ливерпуле нога его так распухла, что по возвращении в Лондон пришлось обращаться к выдающемуся хирургу Генри Томсону: тот диагностировал бурсит большого пальца стопы, осложненный рожей, и предписал носить эластичный чулок и тапочек вместо сапога или ботинка. Боль была такая, что Диккенс в дополнение к хересу и шампанскому на ночь стал принимать лауданум — убийственное сочетание даже для здорового. 9 августа он писал Долби: «Мадам посылает Вам привет и надеется встретить Вас, когда Вы вернетесь. Она очень надеется на положительный ответ и готова к переезду через Атлантику под Вашей опекой. К этому я всегда добавляю: „Если я поеду, моя дорогая, если поеду“».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});