Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор

— Гуроны, — сказал он, — земля очень обширна, Великие Озера тоже обширны; за ними достаточно простора для ирокезов; на этой стороне достаточно простора для делаваров. Я Чингачгук, сын Ункаса, родич Таменунда. Это моя невеста; этот бледнолицый — мой друг. На мое сердце легла тяжесть, когда я потерял его. Я последовал за ним в ваш лагерь поглядеть, чтобы с ним не случилось ничего худого. Все делаварские девушки поджидают Уа. Они дивятся, почему ее нет так долго. Позвольте распроститься с вами и идти нашей дорогой.

— Гуроны, это ваш смертельный враг, Великий Змей, которого вы ненавидите! — крикнул Терновый Шип. — Если он вырвется отсюда, кровью будет отмечен каждый след ваших мокасин отсюда до самой Канады. Я гурон и душой и телом.

С этими словами изменник метнул свой нож в обнаженную грудь делавара. Быстрым движением руки Уа-та-Уа, стоявшая рядом, отклонила удар, и опасное оружие вонзилось острием в ствол сосны. В следующий миг такое же оружие блеснуло в руке Змея и погрузилось в сердце предателя. Не прошло и минуты с тех пор, как Чингачгук ворвался в круг, и вот уже Терновый Шип, сраженный наповал, рухнул, как бревно. События следовали с такой невероятной быстротой, что гуроны еще не успели прийти в себя. Но гибель Тернового Шипа заставила их опомниться. Раздался боевой клич, и вся толпа пришла в движение. В этот миг из леса донеслись необыкновенные звуки; все гуроны — и мужчины и женщины — остановились, насторожив уши, с лицами полными ожидания. Звуки были мерные и тяжелые, как будто по земле молотили цепями. Что-то показалось между деревьями, и вскоре на опушке леса появился военный отряд, маршировавший ровным шагом. Солдаты шли в атаку, пурпур королевских мундиров алел среди ярко-зеленой листвы. Трудно описать сцену, которая последовала за этим. Гуроны смешались в беспорядке. Паника и отчаяние овладели ими; лихорадочно пытались они как-нибудь спастись. Из глоток гуронов вырвался яростный вопль; ему ответило веселое "ура". Ни один мушкет, ни одна винтовка еще не выстрелили, хотя твердый и мерный топот продолжался, и было видно, как перед шеренгой, насчитывавшей не меньше шестидесяти человек, сверкают штыки. Гуроны очутились в очень невыгодном положении: с трех сторон их окружала вода, а с четвертой путь к отступлению был отрезан грозным, хорошо обученным врагом. Воины бросились к своему оружию, и затем все находившиеся на мысу мужчины, женщины, дети — начали искать прикрытия.

Среди всеобщей отчаянной сумятицы только Зверобой сохранил хладнокровие и присутствие духа. Прежде всего он поспешил спрятать Джудит и Уа-та-Уа за древесными стволами и стал отыскивать Хетти, но ее увлекла за собой толпа гуронских женщин. Потом охотник бросился к флангу отступающих гуронов, бежавших к южной оконечности мыса в надежде спастись по воде. Зверобой улучил минуту, когда два его недавних мучителя оказались на одной линии, и его карабин первый нарушил тишину этой ужасной сцепи. Пуля пронзила обоих. Это вызвало беглый огонь со стороны гуронов: в общем шуме раздался боевой клич Змея. Вышколенные солдаты не ответили на огонь гуронов. Один только выстрел раздался из рядов англичан: это выпалил Непоседа. Англичане двигались молча, если не считать короткой и быстрой команды и тяжелого, грозного топота марширующих войск. Затем послышались крики, стоны и проклятия, которыми обычно сопровождается штыковой бой. Это страшное, смертельное оружие пресытилось мщением. Разыгравшаяся здесь сцена принадлежала к числу тех, которые часто повторяются и в наши дни и во время которых ни возраст, ни пол не избавляют людей от дикой расправы. 

 ГЛАВА XXXI

Утром цветы живут,

Но умирают в ночь.

Все, что творится тут,

Завтра уходит прочь.

Молния блещет так:

Вспышка — и снова мрак!

Шелли [Перевод А. Тарковского]

Вряд ли стоит подробно рисовать перед читателем картину, которую представляла собой земля, избранная злополучными гуронами для их последней стоянки. К счастью для людей чувствительных или не слишком смелых, стволы деревьев, листва и дым скрыли большую часть происходившего, а ночь вскоре распростерла свой покров над озером и над всей бесконечной пустыней, которая в ту эпоху с незначительными перерывами тянулась от отмелей Гудзона до берегов Тихого океана.

Перенесем действие нашей повести на другой день, когда на землю вновь вернулся свет, такой ласковый и улыбающийся, как будто не произошло ничего особенного.

Когда на следующее утро встало солнце, на берегах Мерцающего Зеркала уже исчезли все следы борьбы и тревог. Ужасные события минувшего вечера не оставили ни малейшего отпечатка на неподвижной глади озера, и часы продолжали неутомимо бежать спокойной чередой, ни в чем не нарушая порядка, начертанного природой. Птицы по-прежнему колыхались на воде или парили над вершинами горных сосен, готовые броситься вниз на добычу по непреложным законам своей природы. Короче говоря, ничто не изменилось, если не считать того, что в "замке" и вокруг него закипела жизнь. Перемена, происшедшая там, поразила бы даже самого рассеянного наблюдателя. Часовой в мундире королевского стрелкового полка мерной поступью расхаживал взад и вперед по платформе, а человек двадцать солдат толпились вокруг дома или сидели в ковчеге. Ружья, составленные в козлы, находились под охраной другого часового. Два офицера смотрели на берег в столь часто упоминавшуюся нами подзорную трубу. Их взгляды были прикованы к тому роковому мысу, где между деревьями еще мелькали красные мундиры: это солдаты рыли могилы, совершая печальный обряд погребения. По некоторым рядовым было видно, что победа досталась не без сопротивления. У младшего офицера, рука висела на перевязи.

Его товарищ, командовавший отрядом, более счастливо отделался. Он-то и смотрел в трубу, наблюдая за берегом.

Сержант подошел с рапортом. Он назвал старшего офицера капитаном Уэрли, а младшего — прапорщиком Торнтоном. Вскоре читателю станет ясно, что капитан и был тот самый офицер, чье имя упоминалось с таким раздражением в последнем разговоре между Джудит и Непоседой. Это был мужчина лет тридцати пяти, краснощекий, с резкими чертами лица. Его военная выправка и элегантный вид легко могли пленить воображение такой неопытной девушки, как Джудит.

— Должно быть, Крэг осыпает нас благословениями, — равнодушно заметил капитан, обращаясь к прапорщику и складывая трубу, которую затем передал своему денщику. — И, говоря по правде, не без оснований: конечно, гораздо приятнее быть здесь и ухаживать за мисс Джудит Хаттер, чем хоронить индейцев на берегу, как бы ни был романтичен окружающий пейзаж и блистательна одержанная победа… Кстати, Райт, ты не знаешь, Дэвис еще жив?

— Он умер десять минут назад, ваша честь, — ответил сержант, к которому был обращен этот вопрос. — Я сразу понял, чем это кончится, когда увидел, что пуля попала ему в живот. Я еще не встречал человека, который мог бы выжить, после того как ему просверлили дыру в желудке.

— Да, после этого будет не до лакомств, — заметил Уэрли, зевая. — Но знаете, Артур, две бессонные ночи подряд чертовски действуют на способность человека. Я поглупел, словно голландский священник на Мохоке. Надеюсь, рука вас не очень беспокоит, милый мальчик?

— Как видите, она заставляет меня немножко гримасничать, сэр, — ответил юноша смеясь, хотя его физиономия морщилась от боли. — Но это можно вытерпеть. Надеюсь, Грэхэм скоро улучит несколько минут, чтобы осмотреть мою рану.

— А ведь эта Джудит Хаттер премилое создание, Торнтон, и не моя вина, если ее красотой не будут восхищаться в лондонских парках, — продолжал Уэрли, мало интересовавшийся раной своего собеседника. — Ах, да! Ваша рука! Совершенно верно! Ступайте в ковчег, сержант, и скажите доктору Грэхэму, что я приказал ему осмотреть рану мистера Торнтона, как только он управится с бедным малым, у которого перебита нога… Прелестное создание! Она была похожа на королеву в своем парчовом платье. Я вижу, здесь все изменилось: отец и мать умерли, сестра умирает, если уже не умерла, из всего семейства уцелела только наша красавица. Если брать на круг, это была очень удачная экспедиция, и обещает она закончиться гораздо приятнее, чем обычно кончаются стычки с индейцами.