Шевалье (Рыцари). Книги 1-3 - Жюльетта Бенцони

с населением завоеванной местности, особенно если речь шла о людях греческого или сирийского происхождения, желая показать, что пришел к ним освободителем, а потому им не следует его опасаться, не стоит бояться ни за свою жизнь, ни за свое добро. И, разумеется, греки тотчас предложили защитникам города сдаться. Видя это и совершенно не желая оставлять в городе людей, способных нанести ему удар в спину, Балиан созвал их вместе, велел собрать им все свое имущество и выпроводил из города. Мария Комнин была по происхождению гречанкой, и Саладин написал ей, предлагая вместе с детьми перейти под его покровительство, но она отказалась покинуть мужа, которого по-прежнему нежно любила.

После этого началась осада, и вскоре стало понятно, что она будет трудной. Саладин хотел вернуть свои святилища — Харам-эш-Шариф (Купол Скалы) и Дальнюю мечеть. Франки же намеревались защищать город, который для них был не третьим, а первым и единственным, трижды священным вместилищем гробницы Иисуса. Они не уступят без сопротивления, пусть даже их всего чуть более шести тысяч воинов — и это в городе, в котором до Хаттина насчитывалось около сотни тысяч жителей! — против огромного войска султана. Но вера их была крепка, и турки это почувствовали.

Балиан д'Ибелин и его люди не сидели сложа руки и до того, как флаги Пророка показались на склонах Иудейских гор. Рвы были углублены, ворота укреплены, камнеметы и катапульты установлены на стенах, туда же стаскивали камни, бревна и котлы для кипящего масла, а самые широкие проходы сильно сужали. Мужчинам помогали женщины и дети. Под пение гимнов каждый делал все, что мог, ради спасения своего города.

Осада была довольно короткой — она продолжалась всего пятнадцать дней, — но на редкость яростной. Саладин выставил две большие осадные машины против защитников на укреплениях. Франки держались стойко, а кое-где даже переходили в наступление. В какой-то момент султан усомнился в успехе своего предприятия: в этих людях и впрямь жила вера, способная сдвигать горы. Кроме того, говорили, будто в городе случилось чудо, а это — лучшее ободрение для воинов. На стенах можно было видеть священников с крестами: пренебрегая опасностью, они пришли, чтобы поддержать мужество сражающихся.

Увы, надолго их не хватило. Египетским саперам Саладина, работавшим под прикрытием осадных машин, удалось пробить в стене брешь. И тогда военачальники защитников города решились на столько же смелый, сколько и отчаянный шаг: попытаться под прикрытием тьмы произвести массовую вылазку и прорваться — или погибнуть с оружием в руках.

Вмешался Гераклий. Смерть Аньес и совершившееся чудо глубоко потрясли этого почти неверующего священника, но все же не изменили его настолько, чтобы заставить желать для себя мученического венца. Как и все трусы, он нашел весомые аргументы: из-за вылазки останутся беззащитными те, кто не сражается, и в первую очередь — дети, которых Саладин не преминет обратить в ислам и тем самым погубит их души.

Балиан, смирившись, попросил султана о встрече и отправился в его лагерь, взяв с собой только Тибо и своего летописца Эрнуля. Он готов был сдать город, если в обмен всем его жителям беспрепятственно позволят уйти.

Первая неожиданность встретила послов, едва они вошли в большой желтый шатер: султан решил воспользоваться услугами переводчика, и переводчиком этим был Онфруа де Торон, не очень отважный, но очень образованный супруг Изабеллы. Ответ Саладина, произнесенный его нежным голосом, звучал так странно, что тот, не вытерпев, сам закончил свою речь, сводившуюся к отказу: он хотел, чтобы город сдался на милость победителя.

— Я поступлю с вами в точности так же, — прибавил он, — как ваши отцы поступили с нашими: они все были убиты или обращены в рабство.

Балиан д'Ибелин, стараясь обуздать гнев, ответил:

— В таком случае мы сами зарежем наших жен и сыновей и сожжем город; мы разрушим Храм и все святилища, которые были и вашими. Мы убьем пять тысяч мусульман, которые сейчас у нас в плену, и вьючных животных тоже; затем мы выйдем из города, и будьте уверены, что ни один из нас не падет, не убив перед тем хотя бы одного из ваших. Вот тогда, султан, ты сможешь войти в Иерусалим, но к тому времени от него останется груда залитых кровью руин.

Наступило тяжелое молчание — его тяжесть была весом тысяч человеческих жизней. В обоих лагерях все затаили дыхание. Затем Саладин вздохнул и прежним своим бархатным голосом произнес:

— Возможно, у меня есть средство сделать тебя сговорчивей, если только ты любишь своего Бога так, как говоришь...

Он хлопнул в ладоши, и полог тотчас поднялся, пропуская высоченного мамелюка, несущего в обеих руках резной золотой шедевр, внутри которого было орудие казни Христа: перед франками был Истинный Крест.

Едва удержавшись, чтобы не вскрикнуть от изумления, Тибо, как и оба его спутника, почти машинальным — настолько оно было для них привычным и естественным — движением опустился на колени. У всех троих на глаза от боли выступили слезы, которые они изо всех сил старались скрыть: удар оказался страшным, они были совершенно уверены, что их божественный символ надежно спрятан. Сердце у Тибо колотилось так, что едва не выпрыгивало из груди, а его смуглое лицо приобрело пепельный оттенок.

— Я верну его тебе в обмен на город! — совершенно спокойно произнес Саладин. — Можешь его забрать и уйти куда тебе будет угодно со всеми теми, кто пойдет с тобой. И не бойся, я позабочусь о твоей жене и детях, они в полной безопасности будут доставлены к родным.

Но Балиан, дрожа всем телом от жестокой муки, уже встал. Взгляд его темных глаз, мерцающих от слез, был твердым и решительным, как и его голос.

— О тебе говорят, что ты — человек верующий, что ты боишься своего Бога и соизмеряешь с ним свои мысли и действия. Я не буду вступать с тобой в сделку. Мне слишком больно видеть у тебя в руках Святой Крест. Если у тебя благородная душа, как утверждают некоторые, ты не сделаешь его предметом мучительного для меня торга...

Саладин хотел ответить, но тут вмешался Тибо:

— Дайте мне одну минуту, мессир Балиан...

Ему позволили подойти к большому золотому кресту, украшенному камнями. Он снова опустился на колени, потом, внимательно рассмотрев крест, поднялся:

— Успокойтесь, Балиан д'Ибелин. Вам не придется класть на чаши весов вашу веру и вашу честь. Это — не Истинный Крест!

Саладин тотчас отозвался:

— Тебе, неверный, наглости не занимать! Как