Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Браз писал медленно, доводя до изнеможения и себя, и свою модель: на работу у него ушло три недели. Мало кому понравился вымученный вид Антона на портрете, однако неожиданно нежными чувствами к самому художнику прониклась Маша. Когда наконец Браз 22 июля покинул Мелихово, провожать его до Москвы отправились Антон и Лика. Оттуда, распрощавшись с Ликой, Антон на два дня уехал в Петербург к Суворину. Они обсудили чеховские счета; выяснилось, что их состояние позволит Антону провести за границей месяцев восемь. Прежде чем отойти ко сну, Суворин записал в дневнике: «В субботу, 26-го [июля], выезжаю в Париж. Чехова не смог убедить ехать. Ссылается на то, что ему все равно придется осенью на зиму уезжать за границу; хочет на Корфу, Мальту, а если поедет теперь, то надо возвращаться. Говорил, что будет переводить Мопассана. Он ему очень нравится. Он научился по-французски достаточно».

Петербург, насколько мог понять Антон, ожидал увидеть его «чахоточного, изможденного, еле дышащего». (Врачи пришли в ужас оттого, что он вообще поехал туда.) Чехов избегал встречи с Александром и Потапенко[398]. Лейкин послал Антону телеграмму, приглашая в свое имение на Тосне, и 27 июля тот прибыл в гости первым пароходом. Лейкин был немало удивлен: «Вид он имеет бодрый и цвет лица недурной. Он даже поотъелся». Антон сам выбрал обещанный Лейкиным подарок — пару щенков-лаек, но пробыл у него лишь четыре часа. (Лейкин все норовил напоить Антона молоком, которого тот терпеть не мог.) Собак поручили забрать слуге Суворина Василию и переправить Ване в Москву. Торопясь в обратный путь — Антон сослался на свидание в Москве с профессором-медиком, — он потерял пенсне с дорогими линзами, которые ему подобрал доктор Радзвицкий. В Москве Антон осмотрел новое помещение под книжный магазин Суворина и не без приятности провел вечер. «Теперь испытываю позыв к труду, — написал он Суворину, — после грехопадения у меня всегда бывает подъем духа и вдохновение». Публики Чехов сторонился, однако репортеры сообщали, что его видели то в Наугейме, то в Одессе, то в Кисловодске.

Август выдался настолько знойным, что вокруг Мелихова начались лесные пожары. На солнце жара доходила до сорока пяти градусов. На деревьях пожелтели листья, выгорели пастбища. Но Антону спасать лес было уже не под силу. Он еще в Петербурге признался В. Тихонову: «Раскис я совсем. Все хочется лежать». Когда Антон присаживался отдохнуть, писать с него портреты бралась Александра Хотяинцева. Третьего августа от Лейкина прибыли новые щенки, Нансен и Лайка, — Бром принял их в штыки. Между тем Мелихово покидали последние родственники. Кузена Володю чуть ли не силой разлучили с соседской гувернанткой Мадлен и купили билет в Таганрог. На Успение Павел Егорович записал в дневнике: «Приезжих гостей не было, только Семенковичи, Француженка, Батюшка и Учитель Талежский. <…> Вечером приехал из Москвы Доктор [Свенцицкий] Викентий Антонович». На следующий день приехала и заночевала фельдшерица Зинаида Чеснокова. Вместе с доктором они пользовали кухарку Марьюшку, но в конце концов ее увезли в московскую клинику. Измученные хлопотами по хозяйству, занемогли и сами Чеховы: Маша начала принимать бром, а Павлу Егоровичу Антон дал желудочные капли. Однако иные из надоедливых гостей никак не могли расстаться с Мелиховым: то и дело туда наведывался флейтист Иваненко, положивший глаз на Марию Дроздову. («Иваненко опять приехал», — ворчливо записывал в дневнике Павел Егорович; «Иваненко говорит без умолку», — жаловался Антон в письме к Маше.) Антона уже не хватало на то, чтобы поддерживать семейную гармонию, и работник Роман снова восстал против Павла Егоровича. Тот отобразил события в дневниковой записи от 15 июня: «Роман получил три рубля. Поил мужиков и Баб на сенокосе и в трактире водкою. <…> Мужики не докосили траву». После смерти младенца у Романа с женой разладилась семейная жизнь. Другие работники тоже отбились от рук. Горничная Маша забеременела от Александра Кретова. Антон обещал собрать девушке приданое, если Кретов на ней женится, но отставной солдат к этому предложению отнесся неопределенно.

Будь Антон покрепче здоровьем, он бы прекрасно управился с мелиховским хозяйством, однако на этот раз Павлу Егоровичу, Евгении Яковлевне и Маше предстояло втроем продержаться осень и зиму. Евгения Яковлевна в письмах не упоминает о болезни Антона — она озабочена драпом на пальто, урожаем картофеля, катарактой у Марьюшки. Павел Егорович писал Ване 22 августа: «Антоша <…> скоро уедет. Здоровье его много поправилось, повеселел, перестал кашлять, а это главное. <…> Скучно нам оставаться одним, я и мать, жить в деревне. Маша будет ездить в Москву каждую неделю»[399]. Ни у кого и в мыслях не было удерживать в Мелихове Антона. Александр с головой ушел в свои новые увлечения: езду на велосипеде и пропаганду трезвого образа жизни. Вместе с врачом, психиатром В. Ольдерогге, они в Финском заливе подыскали три острова, намереваясь устроить там колонии для алкоголиков. Антон замолвил о брате словечко перед Сувориным, тот переговорил с министром финансов С. Витте, и перед энтузиастами забрезжила солидная субсидия в несколько десятков тысяч рублей. В Ярославле, ожидая первенца, Миша с Ольгой тоже надеялись хотя бы в долг получить от Антона вспомоществование.

А Маша чувствовала себя обиженной жизнью. Обнадеженная Бразом и Хотяинцевой, она решила выучиться на художницу, но, несмотря на ходатайство Левитана, не смогла поступить в Московское художественное училище. Иосиф Браз на ее душевное движение не ответил, и тридцатичетырехлетняя Маша осталась в Мелихове вековать свой девичий век, немало отягощенный семейными заботами и мало скрашенный семейными радостями.

Пока Лика размышляла, не последовать ли ей за Антоном во Францию, Александра Хотяинцева уже собиралась в дорогу. Друзья подталкивали Чехова к отъезду. Уговоры Левитана становились настойчивей. При всей своей неприязни к немцам он поехал в Наугейм принимать ванны и заниматься гимнастикой. «Изредка совокупляюсь (с музой, конечно)», — докладывал он Антону. Пейзажи Ривьеры он находил слащавыми, душа его стремилась в волглые подмосковные леса — губительный для здоровья, но неизбывный источник вдохновения. Однако Антону он советовал: «Все в один голос говорят, что климат Алжира чудеса делает с легочными болезнями. Поезжай туда и не тревожься ничем. Пробудь до лета, а если понравится — и дольше. Очень вероятно, что я подъеду к тебе и сам». С Машей Левитан был более откровенен: «Что Вы поделываете, дорогая моя, славная девушка? Ужасно хочется Вас видеть, да так плох, что просто боюсь переезда к Вам, да по такой жаре вдобавок. Я немного поправился за границей, а все-таки слаб ужасно <…> Должно быть, допел свою песню»[400].

До самого отъезда Антон жаловался на отсутствие денег. Левитан и Ольга Кундасова вошли в его положение. Левитан обратился к Савве Морозову, а Кундасова — к редактору журнала «Детский отдых» Я. Барскову, указав толстосумам на их долг — ссудить Чехову по 2000 рублей. Однако деньги Антон принял только от Суворина и 31 августа в восемь часов утра покинул Мелихово. Ольга Кундасова помахала ему вслед. Маша довезла брата до Москвы, где его перехватила Лика, заранее упредившая запиской: «Заеду за Вами в 9 часов или 9 1/2 я думаю, что для ужина не поздно. Очень хочу и надо Вас видеть. Куда это Вы едете? Уже за границу?» На следующий день Антон выехал в Биарриц, в последний раз повидавшись с Ликой. Об этой встрече ни он, ни она никогда больше не упоминали.

Глава шестьдесят первая Пути-дороги: сентябрь — октябрь 1897 года

Четвертого сентября на Северном вокзале Парижа Чехова встретил старый таганрогский приятель Иван Павловский, в прошлом революционер, а теперь парижский корреспондент «Нового времени». Он доставил Антона к Сувориным в отель «Вандом». Суворин-старший в то время был в Биаррице, а его семейство — Анна Ивановна, Михаил и Эмили Бижон — прохлаждались в Париже. Проведя двое с половиной суток в железнодорожном вагоне и едва не задохнувшись от сигарного дыма попутчиков-немцев, Антон наконец смог перевести дух. У него снова пошла горлом кровь — обнаружив это, Анна Ивановна дала знать письмом Александру. Спустя четыре дня Антон, последовав примеру Суворина, выехал в Биарриц. Однако тот уже был в Петербурге — его вмешательства потребовали театральные дела. Суворин обещал, что с Антоном он увидится во Франции через месяц.

В Биаррице Антона поджидали друзья (а также скверная погода) — пребывавшие на отдыхе редактор «Русских ведомостей» Василий Соболевский и его гражданская жена Варвара Морозова с тремя детьми и гувернанткой. Чехову была симпатична эта пара. Они предложили Антону комнату у себя, но тот предпочел остаться в отеле «Виктория». В Биаррице было полно русских, недовольных тем, что там полно русских. Антон писал Суворину 11/23 сентября: «Plage интересен; хороша толпа, когда она бездельничает на песке. Я гуляю, слушаю слепых музыкантов; вчера ездил в Байонну, был в Casino на „La belle Helene“ <…> Жизнь здесь дешевая. За 14 франков мне дают комнату во втором этаже, service и все остальное. <…> Здесь Поляков с семейством. Гевалт! Русских очень, очень много. Женщины еще туда-сюда, у русских же старичков и молодых людей физиономии мелкие, как у хорьков, и все они роста ниже среднего. Русские старики бледны, очевидно, изнемогают по ночам около кокоток; ибо у кого импотенция, тому ничего; больше не остается, как изнемогать. А кокотки здесь подлые, алчные, все они тут на виду — и человеку солидному, семейному, приехавшему сюда отдохнуть от трудов и суеты мирской, трудно удержаться, чтобы не пошалить. И Поляков бледен».