Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля. - Николай Зенькович

Как всегда, текст выступления у меня был приготовлен заранее — на всякий случай. Однако я почти не заглядывал в бумажку, ибо говорил о выстраданном — о том, как за семь — восемь лет Томская область из потребляющих продовольствие перешла в разряд производящих.

Совещание в Кремле закончилось часов в шесть вечера, и я поспешил в ЦК, чтобы решить у секретарей некоторые конкретные томские вопросы. И как сейчас помню, поздним вечером добрался, наконец, до квартиры сына, который жил в Москве, чтобы навестить его перед отлётом в Томск.

Самолёт улетал утром. Билет был в кармане, и я намеревался пораньше лечь спать: ведь по томскому времени, которое опережает московское на четыре часа, уже наступила глубокая ночь.

Но в десять часов вечера неожиданно зазвонил телефон. Просили меня.

Я взял трубку, конечно, не подозревая, что этот поздний телефонный звонок круто изменит всю мою жизнь и что такие же внезапные поздневечерние телефонные звонки, словно зов судьбы, прозвучат в феврале 1984 года, в тот день, когда умер Андропов, и в марте 1985 года, в тот день, когда умер Черненко. Короче говоря, я взял трубку и услышал:

— Егор, это Михаил… Надо, чтобы завтра утром ты был у меня.

С Горбачёвым мы познакомились в начале семидесятых, случайно оказавшись в составе делегации, выезжавшей в Чехословакию. С тех пор на Пленумах ЦК КПСС, в дни партийных съездов, когда в Москве одновременно собирались все секретари обкомов и крайкомов, мы неизменно и дружески общались, обменивались мнениями по вопросам и частным, и общим. А когда Горбачёв стал секретарём ЦК, а затем членом Политбюро, да вдобавок по аграрным проблемам, я стал часто бывать у него. К тому же Горбачёв в те годы был единственным членом Политбюро, которого можно было застать на рабочем месте до позднего вечера. Это обстоятельство было немаловажным для сибирского секретаря обкома, который, приезжая в Москву, с утра до ночи мотался по столичным ведомствам, решая вопросы развития нефтехимии и пищевой индустрии, «выбивая» лимиты средств для создания современной строительной базы, центра науки и культуры, да и вообще занимаясь множеством проблем, касавшихся жизни и быта томичей.

Нетрудно было предположить, что на аграрном совещании в Кремле слово мне дали именно благодаря Горбачёву. И когда раздался тот поздний телефонный звонок, в первый момент я решил, что Михаил Сергеевич хочет высказать свои соображения в связи с моим выступлением, — по мнению тех, кто подходил ко мне после совещания, оно вышло, как говорится, к месту.

— Михаил Сергеевич, но у меня билет в кармане, вылетаю рано утром, — ответил я.

Так уж издавна повелось между нами, что Горбачёв называл меня Егором, а я обращался к нему по имени-отчеству.

— Надо задержаться, Егор, — спокойно сказал Горбачёв, и по его тону я сразу понял, что звонок никакого отношения к сегодняшнему совещанию не имеет. — Придётся сдать билет.

— Всё ясно, утром буду у вас, — без дальнейших дебатов согласился я, хотя как раз ясности-то никакой не было.

Впрочем, скажу сразу: такого рода случаи, сопряжённые с отменой вылета и сдачей авиационных билетов, — вовсе не редкость для секретарей обкомов партии, прибывавших по делам в столицу. В общем, в ту ночь я спал крепко, домыслами не мучился, а наутро, ровно в десять часов, был у Горбачёва — главный подъезд, третий этаж, справа.

Конечно, можно было бы прийти и пораньше — прямо к девяти часам. Но, повторяю, я оставался в полном неведении относительно истинных целей приглашения, а по собственному опыту знал, что у каждого руководителя рабочий день начинается со знакомства с обстановкой, чтения экстренных сообщений и перекройки заранее спланированного распорядка в том случае, если возникали непредвиденные обстоятельства. К тому же был четверг, на одиннадцать часов назначено заседание Политбюро. Это я, разумеется, учитывал, ибо знал, что время заседаний ПБ соблюдается неукоснительно: именно по четвергам и именно в одиннадцать часов — такой порядок был заведён ещё при Ленине и в целом сохранялся почти до XXVIII съезда КПСС.

Поскольку точного часа встречи Горбачёв мне не указал, исходя из всего вышесказанного, я и решил, что для него самым удобным временем будет десять утра. И, как говорится, с боем часов открыл дверь его приёмной.

С этого момента и начались для меня новый отсчёт времени, новая пора жизни, перед которой поблек даже бурный томский период.

Горбачёв принял меня моментально и, поздоровавшись, сразу огорошил:

— Егор, складывается мнение о том, чтобы перевести тебя на работу в ЦК и утвердить заведующим организационно-партийным отделом. Вот что я пока могу тебе сказать. Не больше. Всё зависит от того, как будут развиваться события. Тебя пригласит Юрий Владимирович для беседы. Он меня просил предварительно с тобой переговорить, что я и делаю. Это поручение Андропова.

Честно говоря, внутренне я испытал определённое замешательство. Вопрос был не таким уж простым, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что заведующим орготделом в ту пору был И.В. Капитонов. Конечно, Политбюро вправе своим решением заменить его, но ведь Капитонов — секретарь ЦК, и тут уже правомочен только Пленум ЦК. Кроме того, второй секретарь ЦК КПСС Черненко в это время находился в отпуске, при нём Горбачёв вряд ли смог бы так решительно вмешаться в кадровые вопросы, тем более что речь шла о заведующем орготделом. Среди членов Политбюро существовала негласная, но нерушимая субординация — не вмешиваться в кадровые вопросы, если они не входят в твои обязанности. Этот порядок, кстати, неукоснительно соблюдал впоследствии и я сам, он в значительной мере исключал возможность целенаправленного воздействия на подбор кадров со стороны каждого члена ПБ в отдельности, оставляя это право за генсеком и, разумеется, за всем Политбюро в целом, так как окончательное решение принималось коллегиально.

Поскольку события явно развивались нестандартно, мне стало ясно, что Горбачёв пользуется доверием Андропова.

Однако ко всем этим сиюминутным оценкам ситуации примешивались и соображения иного порядка.

Кем был Лигачёв? В общественном сознании второй половины 80-х годов он слыл твердокаменным марксистом-ортодоксом, антиподом демократу Яковлеву, противником реформ. Но это было не так. Начинал Егор Кузьмич ярым хрущёвцем, был в одной команде с Фёдором Бурлацким, Георгием Арбатовым и другими творцами «оттепели». Более того, он фигурировал даже как «троцкист», чем был, наверное, мил Никите Сергеевичу, который сам длительное время разделял взгляды Троцкого.

— Впервые на работу в ЦК меня пригласили в 1961 году, — продолжает свой рассказ Егор Кузьмич. — Это был период, когда былые, ещё сталинских времён, обвинения в троцкизме, угрожающе обрушивавшиеся на меня, уже не «портили биографию» и не препятствовали работе в центральном аппарате. Не вдаваясь здесь в подробности, упомяну, что в 50-х годах я был секретарём райкома партии в том самом районе Новосибирска, где создавался знаменитый Академгородок. Весь стартовый период Академгородка бок о бок работал с академиками Лаврентьевым, Христиановичем, Марчуком, Будкером и другими выдающимися советскими учёными, от которых многому, очень многому научился. Впоследствии меня избрали секретарём Новосибирского обкома партии по идеологии, и уже с этой должности пригласили в ЦК — заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды Бюро ЦК КПСС по РСФСР. А затем, после очередной реорганизации, потрясавшей в те годы партаппарат, утвердили замзавом орготделом этого же бюро.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});