Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова ) - Виктор Гюго

Никакие мирские звуки не проникали за стены монастыря. Однако выпал такой год, когда там раздались звуки флейты. Это было целое событие, и тогдашние пансионерки должны помнить его.

Где-то по соседству играли на флейте, и все один мотив, теперь давно устаревший: „Моя Зетюльбе, приди царить в душе моей“. Это повторялось раза два-три в день. Девочки проводили целые часы, слушая музыку, монахини впали в отчаяние, юные умы работали, наказания сыпались градом.

Это продолжалось несколько месяцев. Все воспитанницы до единой были более или менее влюблены в неизвестного музыканта. Каждая мечтала, что она и есть Зетюльбе. Звуки флейты доносились со стороны улицы Прямой стены. Они отдали бы все, чтобы увидеть хоть одну секунду „молодого человека“, который так восхитительно играет и, сам того не ведая, играет в то же время на струнах их душ. Некоторые воспитанницы проскользнули через боковую дверь и взобрались на третий этаж, выходящий на улицу Прямой стены, чтобы увидеть что-нибудь. Безуспешно. Одна из них дошла до того, что просунула руку сквозь решетку над головой и стала махать белым платком. Нашлись две, еще более смелые. Они отыскали средство вскарабкаться на крышу и наконец увидели „молодого человека“. Это был старый дворянин-эмигрант, слепой и разорившийся: он забавлялся игрой на флейте от скуки.

VI.

Малый монастырь

В ограде Малого Пикпюса было три здания, совершенно обособленных друг от друга, — большой монастырь, где жили монахини, пансион, где жили воспитанницы, и, наконец, так называемый малый монастырь. Это был корпус с садом, где жили сообща старые монахини разных орденов, из монастырей, разоренных революцией; там была пестрая смесь всяких инокинь — черных, белых и серых, принадлежавших к всевозможным общинам и самого разного толка орденам. Если позволительно употребить подобное выражение — это был лоскутный монастырь.

Со времен Империи было разрешено этим бедным обездоленным женщинам приютиться под крыло бенедиктинок-бернардинок. Правительство выдавало им маленькое пособие; сестры Малого Пикпюса приняли их с готовностью. Там была самая странная путаница. Каждая соблюдала свой устав. Иногда позволяли воспитанницам, в виде особенного развлечения, посещать их; и многие молодые головы сохранили воспоминания о матери Василисе, матери Схоластике и матери Якобе.

Одна из этих пришлых монахинь оказалась почти дома. Это была монахиня из Сент-Ор, единственная, пережившая свой орден. Бывший монастырь сестер Сент-Ор занимал в начале XVIII века как раз тот самый дом, который принадлежал впоследствии бенедиктинкам Мартина Верти. Эта святая женщина, слишком бедная, чтобы носить великолепную одежду своего ордена — белое платье с пурпуровым наплечником, набожно украсила им манекен, который с удовольствием показывала всем и на смертном одре завещала монастырю. В 1824 году от ордена оставалась всего-навсего одна инокиня; теперь от него осталась только кукла.

Кроме этих достойных сестер несколько старых светских женщин добились от настоятельницы позволения, как госпожа Альбертина, удалиться от мира в малый монастырь. К числу их принадлежали госпожа Бофор Гопуль и маркиза Дюфрень. Между этими дамами была одна, известная во всем монастыре только своим необыкновенно звучным сморканием. Воспитанницы называли ее «Мадам Шумихини».

Около 1820 или 1821 года госпожа де Жанлис, издававшая в то время маленький периодический сборник под названием «Неустрашимый», просила разрешения поступить в монастырь Малого Пикпюса. Ее рекомендовал герцог Орлеанский. Великое смятение в улье; капитул струсил; госпожа де Жанлис сочиняла когда-то романы; но она объявила, что первая ненавидит их, и к тому же она достигла стадии ярой набожности. С помощью Божией, а также и стараниями принца, она поступила в монастырь. Но месяцев через шесть или семь покинула его под предлогом, что в саду нет тени. Монахини были в восторге. Будучи уже очень старой, она все еще играла на арфе, и даже прекрасно.

Уходя, она оставила по себе память в своей келье. Госпожа Жанлис была женщина суеверная и латинистка. Эти два слова полностью ее характеризуют. Несколько лет тому назад еще можно было видеть в маленьком шкафчике, где она обыкновенно прятала деньги и драгоценности, записочку, заключавшую следующие пять стихов, написанных ее рукою красными чернилами на желтой бумаге. По ее мнению, эти стихи обладали свойством отпугивать воров:

Imparibus meritis pendant tria corpora ramis:Dismas et Gesmas, media est divina potestas.Alta petit Dismas, infelix, infima, Gesmas.Nos et res nostras conservet summa potestas.Hos versus dicas, ne tu furto tuo perdas[36].

Эти стихи VI века на латыни возбуждают вопрос — как звали разбойников на Голгофе: Димас и Гестас, как думают обыкновенно, или Дисмас и Гесмас. Это написание отвергает претензию, заявленную в прошлом столетии виконтом Гестас на происхождение от нечестивого разбойника.

Монастырская церковь, устроенная так, что служит как бы стеной между большим монастырем и пансионом, само собой разумеется, была общей и для большого монастыря, и для пансиона, и для малого монастыря. Сюда допускалась даже публика через особый вход, проделанный на улицу. Но все было расположено таким образом, что ни одна из обитательниц монастыря не могла видеть ни одного постороннего лица. Представьте себе церковь, клирос которой, как бы схваченный и согнутый исполинской рукой, не образует, как в обыкновенных церквях, продолжение за престолом, а род залы или темной пещеры направо от священника; предположите, что зала скрыта занавесом в семь футов высотой; там, во мраке этой завесы, скучены на деревянных сиденьях налево монахини, образующие хор, направо пансионерки, а посередине послушницы и сестры, и это даст вам некоторое понятие о том, как монахини Малого Пикпюса присутствовали при богослужении. Эта пещера, называемая клиросом, сообщалась с монастырем коридором. Церковь получала свет из сада. Когда монахини присутствовали на службах, на которых, согласно уставу, они обязаны хранить молчание, публика узнавала об их присутствии только по стуку палочек у церковных стульев, поднимавшихся и опускавшихся.

VII.

Несколько силуэтов среди мрака

В течение шести лет, с 1819 по 1825 год, настоятельницей монастыря была девица де Блемёр, названная по пострижении матерью Иннокентией. Она принадлежала к семейству Маргариты де Блемёр, автора «Жития Святых ордена Святого Бенедикта». Она была выбрана во второй раз. Это была женщина лет шестидесяти, приземистая, дородная, с голосом как у «надтреснутого горшка» — говорится в том же письме, о котором мы упоминали выше; впрочем, добрейшая душа, единственная веселая во всем монастыре и за это любимая до обожания.

Мать Иннокентия наследовала качества своей родственницы Маргариты, настоящей учредительницы ордена. Она была женщина ученая, начитанная, книжница, знаток истории, нашпигованная латынью, греческой и еврейской эрудицией; она скорее была бенедиктинец, а не бенедиктинка.

Помощницей настоятельницы была старая, почти слепая монахиня, мать Синерес. Самыми почитаемыми среди «гласных» монахинь были: мать святая Онорина, казначейша, мать святая Гертруда, начальница над послушницами, мать Аннунсиата, заведующая ризницей, единственная злая во всем монастыре; затем мать святая Мехтильда (девица Говен), совсем еще молодая, обладающая чудным голосом; мать Ангела (девица Друе); мать святая Иозефа (девица Коголуддо); мать святая Аделаида (девица д'Оверне); мать Мизерикордия (девица Суфуентес, которая не в состоянии была выносить суровостей устава); мать Милосердия (девица Мильтиер, принятая в общину шестидесяти лет, вопреки уставу; очень богатая); мать Провиденция (девица Лодиньер); мать святая Седина (сестра скульптора Сераччи), сошедшая с ума; мать святая Шанталь (девица де Сюзон), тоже сошедшая с ума.

В числе красивых была прелестная двадцатитрехлетняя девушка с острова Бурбон, потомок кавалера Розы; в мире она носила это имя, а в пострижении называлась мать Вознесение.

Мать Мехтильда, заведовавшая хоровым пением, охотно привлекла в хор воспитанниц. Она брала обыкновенно полную гамму — семь девочек от 10 до 16 лет включительно, подбирая голоса и рост, и заставляла их петь стоя в линию по росту от самой маленькой до самой высокой. Это представляло глазу как бы свирель из молодых девушек, род живой флейты Пана, составленной из ангелов.

Из постриженных сестер пансионерки любили больше всего сестру Эфразию, Маргариту, сестру Марту, впавшую в детство, и сестру Мишель, длинный нос которой забавлял их.

Все эти женщины были ласковы с детьми. Монахини отличались суровостью только к самим себе. Печи топились лишь в пансионе, а пища у девочек, по сравнению с монашеской, была изысканная. Кроме того, бесконечная забота о них. Но если ребенок, проходя мимо монахини, заговаривал с ней, она никогда не отвечала.