Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин

далекого фрегата.

Тропка пошла вниз, и вскоре Рене оказался в селении, наполненном гамом голопузой ребятни и упрямым стуком молота о наковальню. Немолодой мужик в холщовом фартуке, с волосами, схваченными тесьмой, легко орудовал молотом, а у дверей кузни толпились другие мужики, помоложе, в светлых поддевках, босые, будто с лубочной картины.

— Привет, братцы! — крикнул им Рене.

Ему нравилось это русское слово «братцы», на его взгляд, оно лучше других упрощало общение с местными жителями, вызывая их расположение. Так оно и было.

Мужики поклонились Рене в пояс, и даже кузнец, на минуту оторвавшись от дела, смахнул рукавом рубахи пот со лба и весело подмигнул ему.

Теперь путь шел по разбитой телегами и копытами после зимней слякоти дороге, и Рене свободно обгонял редкие тарантасы и повозки.

Проехав две деревни — по два-три дома, окруженных редкими виноградниками и яблоневыми садами, в котловине, увидел селение побольше, в тринадцать белых домов, в тихой удобной бухте укрылись рыбачьи лодки.

«Ялта», — сообразил Рене, вспомнив не раз слышанное, странное для французского уха название.

Тут Рене бывать еще не приходилось.

Возле одного из домов он увидел пожилого солдата.

— Братец, — окликнул он его и поинтересовался, не слышал ли тот про знаменитый платан.

Солдат явно смутился:

— Не заслужил я такого величанья. Солдат я, в местном пограничном батальоне служу, а семья моя у их благородия графа Вершинина в поденных людях проживает.

Вокруг собралась толпа любопытных — солдаты, бабы, дети, но про платан никто ничего не слышал.

Наконец кто-то привел древнего, высохшего, как старое дерево, деда, почти глухого, и Рене долго пришлось криком растолковывать, что ему нужно.

Дед вдруг понял и, тоже крича, удивительно молодым бабьим голосом объяснил:

— Так это близко, ваше родие! Совсем близко! Вон по той тропе вверх и прямо через гору снова вниз.

Рене достал свою карту и пунктиром нанес предстоящий путь.

По всему побережью цвел миндаль. Бурное море бледно-розовых цветов волновало душу.

И запахи! Пахло свежей листвой и травой, цветами и морем…

Через час езды Рене остановился на отдых. Поел сам, накормил лошадей овсом. И снова в дорогу.

Солнце уже плыло над горами. День клонился к вечеру, а конца пути не было видно. Ничего себе близко!

И вдруг, посмотрев вниз, Рене не увидел, а скорее ощутил, что платан там.

Он пришпорил Бурана, дернул запасную лошадь и стал спускаться.

На большой площадке между отвесными скалами и спуском к морю он увидел платан — огромный, мощный, не похожий ни на какие другие деревья, росшие вокруг. Даже издали он казался неправдоподобно величественным.

Было, наверное, около пяти вечера. Привязав лошадей и дав им овса, Рене принялся за дело. Он обошел платан, оглядел его ветви, похожие на отдельные деревья, в руках держал шнур, которым он делал замеры. С трудом переводил их на новую меру длины — метры, недавно принятую во Франции. Получалось необычное: высота платана за тридцать пять метров, ширина кроны — сорок пять, объем ствола — шесть. Ну, а корневище? Как его замерить? Наверное, не меньше шестидесяти метров.

Рене так увлекся, что не замечал ничего вокруг. Не видел усадьбы, укрывшейся за кипарисами, не видел и девушки, что с любопытством смотрела на смуглого незнакомого человека, лазавшего по платану, как обезьяна.

— Папа! — крикнула девушка куда-то в сторону дома.

— Что, Катенька? — послышалось оттуда.

На веранду вышел еще не старый мужчина в стеганом зеленом халате, который скрывал небольшое брюшко.

— Смотрите, папа, — сказала девушка и показала на платан.

Отставной военный хирург суворовской армии Дмитрий Аркадьевич Русанов с женой Марией Константиновной и дочерью Катей обосновался в Крыму еще в 1791 году, сразу по окончании русско-турецкой войны. Потомственный, еще со времен Ивана Грозного, дворянин, Дмитрий Аркадьевич близко к сердцу принял идею Екатерины II, направленную на освоение этой земли, и перебрался на новое место вместе со своими крепостными и дворовыми. Он слыл либералом и был лишен всякой дворянской спеси, памятуя, что в старые времена дворяне были всего лишь мелкими «вольными слугами». Крепостные служили ему верой и правдой, и хозяйство процветало за счет виноградарства, табаководства и садоводства.

Дмитрий Аркадьевич, как и его дочь, шестнадцатилетняя Катя, с интересом наблюдал за ловким молодым человеком, занятым платаном. Заметил он и двух привязанных к соседнему дубу лошадей с торбами и валявшиеся здесь же красную накидку и потертую шляпу с орлиным пером.

— Не мешай, Катенька, — шепнул он. — Посмотрим, что будет дальше.

Рене тем временем закончил обмеры платана и осмотрелся.

И сразу же заметил и мужчину в халате и очаровательную девушку в игривой розовой шляпке и таком же розовом, как цветущий миндаль, платье с кружевами.

— Пардон, — сказал он, сразу забыв все русские слова и краснея от смущения.

А Катя… Катя, кажется, ничего не осознавала. Не осознавала, как они познакомились, как мужчины завели какой-то умный, серьезный разговор, как затем гость был представлен ее матушке и все они оказались за вечерним столом.

Катя смотрела на Рене, как будто знала его давным-давно, просто они много лет не виделись и вот наконец встретились, и со страхом думала: а вдруг он не понравится отцу и матери?

Но почему же он не смотрит на нее?

Почему?

Или она не нравится ему?

Рене так увлечен разговором с родителями! И что-то рассказывает об овцах и вспоминает своего отца. Да, да, и имя его назвал — Жан-Жак Васаль. И живут они, кажется, далеко, у строящегося Симферополя, который прежде назывался Ак-Мечеть. Отец поражен рассказом Рене и без конца спрашивает о доходах, которые дают овечьи отары, и сравнивает доходы, говоря о своем хозяйстве.

Рене очень мило, с чуть ощутимым акцентом говорит по-русски, и порой Кате кажется, что он вовсе не француз, а русский, но такой, каких она никогда не встречала в Крыму. А вот в детстве своем на родной Орловщине она видела таких красивых мужчин, и, может, поэтому у нее появилось ощущение, что она знает Рене очень давно.

За окнами стемнело. Вдали ласково плескалось море и серебрилась зыбь в лунной деревне. Стихли дневные птицы, и лишь изредка в горах слышались тихие плачи сов.

И все-таки, почему же Рене не смотрит на нее?

— Ты что, Катенька, молчишь? — слышит она слова отца. — Или тебе скучно с такими деловыми людьми?

— Мне не скучно, — улыбается Катя.

И вот Рене уже смотрит на нее, и она опускает глаза, по все равно видит его — он душенька!

А Рене думает о том, что он никогда не встречал во Франции