Лишь одна Звезда. Том 1 - Роман Суржиков

Входят Айден и Аланис Альмера: печальный седой мужчина, отягощенный бременем мудрости, и стройная златовласая красотка. «Моя невеста, мой верный советник!» – усмехается владыка, обнимает их за плечи и ведет к краю сцены. Указывая Перстом вниз, на зрителей, Адриан поет куплеты о власти.

«Взгляните на небо: одна лишь Звезда.

Одна в целом небе, так было всегда.

Так сделали боги, не нам тут судить.

Король рожден править,

Звезда – светить.

Коль ты стал Звездою, смотри не стыдясь:

Мирок под тобою – что он, как не грязь?

Слепи, что захочешь, отдай лишь приказ.

И выполнят черви, в земле копошась.

Место для крестьян – грязь.

Место для мещан – грязь.

Место для солдат – грязь.

Место для дворян – грязь.

Место священников – грязь…

Что думают черви, в земле копошась?..

Плевать! Их место – грязь»

Аланис и Айден в ужасе взирают на императора. Айден пытается образумить его. Аланис шепчет: «Владыка, побойтесь богов!.. Я не могу стать женою того, кто нарушает святое слово!» В два голоса они, как могут, увещевают тирана, поминают и Янмэй Милосердную, и славного отца владыки, и Великого Вильгельма, что утопил Персты в море. Адриан кривится и многозначительно поглаживает смертоносный жезл.

Тут на сцену вбегает Глория в сеточке Минервы. Падает на колени перед императором, целует его ноги (вызвав у Адриана слащавую ухмылку), а затем протягивает какую-то бумаженцию: «Ваше величество, пауки сплели сеть! Паук по имени Альмера хотел убить вашего отца!» Владыка читает, а Глория повторяет, все повышая голос, и медленно поднимаясь с колен: «Паук по имени Альмера – заговорщик. Он хотел убить вашего отца. Паук по имени Альмера сплел сеть. Паук – заговорщик. Паук! Заговор! Сеть!» Наконец, Глория встает рядом с Адрианом и указывает пальцем в лицо Айдену: «Убейте паука! Порвите сеть!»

Айден и Аланис не пытаются бежать. Они смело смотрят в лицо гибели, и Айден грустно произносит: «Да, еще двадцать лет назад я хотел убить твоего отца и лишить тебя власти. Ведь всегда знал, каким чудовищем ты вырастешь. Но я не смог переступить законов чести, и готов к расплате за это. Честь всегда обходится дорого. Стреляй же, чудовище! Стреляй!»

Император стреляет. Смерть герцогов Альмера обставлена весьма эстетично. С рампы на Аланис и Айдена падают два красных покрывала. Актеры корчатся под алой тканью, словно бьются в огне. Потом затихают, и покрывала взметаются обратно вверх, оставив на сцене два лежащих тела. Они накрыты платками угольного цвета, сходство с обугленными трупами драматично и ужасающе.

Адриан, обхватив одной рукой свою новую невесту, усаживается на трон и вместе с ним взлетает ввысь, хохоча и крича:

«Плевать на червей, их место – грязь! Гряяязь!»

Однако мрачную концовку пьесы скрашивает Минерва. В келье монастыря она узнает о поступке Адриана. Девушка падает на колени и принимается истово молить Праматерей:

«Отрекаюсь от себя, наивной.

Отрекаюсь от родства, богами проклятого.

Отрекаюсь от мечтаний прежних – глупых.

Лишь об одном мечтаю, больше – не о чем.

Остановите его, Праматери!

Остановите еретика, боги!

Останови чудовище, Янмэй Милосердная!

Останови злодея, Агата Светлая!

Молю тебя.

Прошу тебя.

Шепчу тебе…

Останови его.

Останови…»

Словом – позорище. Безвкусица, аляповатый гротеск, кое-как слепленный наспех. Бедная герцогиня София Джессика выцарапала бы себе глаза, если б увидела, на что похож драматургический дебют ее сына. Когда в день открытия турнира состоялась первая постановка, Эрвин едва не сгорел от стыда. Он мог бы глянуть мельком, не сходя с седла, задержав на минуту Дождя возле сцены, а потом поехать себе дальше по «неотложным» делам. Но, как дурак, пожелал сидеть в первом ряду, и так был лишен пути к отступлению. Пришлось прожить час унижения от начала и до конца. Даже альтесса, примостившаяся на его коленях, не стала язвить – и без ее стараний Эрвин чувствовал себя последним ничтожеством.

Но, когда пьеса окончилась, случилось нежданное. Схватившись со своих скамеек, зрители принялись аплодировать, кидать на сцену монетки и орать: «Еще! Еще!..» Восторг выражали не только северяне, это было бы еще понятно, но даже путевцы! Эрвин несмело оглянулся – не обманывает ли слух?.. Нет, правда: на лицах простолюдинов было написано восхищение, на сцену летели новые и новые медные звездочки. Альтесса встрепенулась и теперь позволила себе шутку: «Горжусь тобой, милый! Ты заработал честным трудом первые свои деньги!»

* * *

– Во славу Светлой Агаты и Великого Дома Ориджин!.. Ради доблести Севера, что никогда не померкнет!.. Во имя Минервы Стагфорт – истинной наследницы престола!.. Объявляю турнир открытым!

Взревели северяне на трибунах; навалилась на ограждения толпа путевцев; стрелки вышли на позиции, поглаживая луки; служители турнира рысцой разбежались от щитов с мишенями…

А вечером того же дня, в свете шести лампад, озаряющих просторный герцогский шатер, стояли перед Эрвином двое. Оба – не северяне, а наемники из тех, кого Эрвин перекупил после битвы на Мудрой Реке. Один носил имя Джон Соколик и напоминал скорей охотника, чем солдата: невысокий, поджарый, одетый в кожаную куртку с заклепками и холщовые штаны. Длинные волосы спадали на плечо, перехваченные кольцом; челюсть наглухо заросла бородой; глаза – лихие и острые. Оружия Соколик при себе не имел. Второй наемник звался Брюсом Щепкой. Этот был, видимо, мещанином откуда-то из Надежды: широколицый рыжеволосый мужик, обстоятельный, серьезный, с большими ладонями. Легко вообразить его, скажем, бригадиром над строителями: прежде, чем положить балку, перемерит все раза четыре, нарисует на доске карандашом, помнет подбородок, хмыкнет, снова перемерит, поставит отметину, тогда только скажет: «Сюда кладите, парни…». Он и служил в каком-то смысле бригадиром – капитаном стрелковой роты. Оружие имел при себе: за плечами висел арбалет, украшенный резьбой и покрытый лаком, а также пятиугольный щит.

– Итак, судари, вы – мои лучшие стрелки, – сказал Эрвин.

– Угу, – буркнул Джон Соколик.

– Так точно, ваша светлость, – кивнул Щепка.

Джон выиграл состязание лучников – он трижды гасил свечу стрелой с сотни шагов. Брюс заслужил звание лучшего арбалетчика, когда вогнал болт в самый центр мишени, а вторым болтом расщепил древко первого.

– Поздравляю, – сказал Эрвин и пожал руку каждому. Пальцы Джона были сухими и узловатыми, ладонь Брюса – настолько крепкой, что у герцога чуть не хрустнули косточки.

– Днем были награды и почести, и все остальное, что полагается. А теперь хочу с вами обсудить одно особое задание.

– Слушаем.

– Что прикажете, ваша светлость?

– Научите моих людей стрелять.

Оба нахмурились в замешательстве. Эрвин повторил медленно и внятно:

– Я хочу, чтобы вы научили моих людей стрелять.

Джон Соколик склонил голову и сверкнул глазом – как показалось Эрвину, насмешливо.

– Милорд, вы желаете, чтобы я научил ваших солдат стрелять из лука?

– Это я и сказал.

– Из длинного лука?

– Именно.

– Метко стрелять?

– Мазать они и сами умеют.

Джон Соколик издал какой-то звук: не то «пхе», не то «фурр», – и скривился в странной ухмылке.

– Имеете возражения? – осведомился герцог.

– Позвольте говорить прямо. Вы – самый могучий лорд на всем Севере, и парень, как я, не может вам отказать… Но, милорд, вы хоть представляете что такое – стать лучником? Нужно взять в руки лук еще сопливым мальчишкой – раньше, чем влезть в седло, – и с тех пор никогда с ним не расставаться. Бить каждый день утром, днем и вечером, по солнцу и против, в тишь и при ветре, в дождь и в снег. По щитам, по деревьям, по яблокам, птицам, кроликам, белкам. Если жарит солнце – идешь и стреляешь; если трещит стужа – идешь и стреляешь; если есть работа – стреляешь до рассвета, потом работаешь; если ранен или болен – идешь и стреляешь; а если ранен так, что не можешь встать – лежа вырезаешь стрелы.

Джон Соколик расстегнул и скинул куртку. Эрвин увидел, что плечи лучника асимметричны: правое мощнее и выше левого. Джон поднял ладони перед собой – пальцы правой были сухими и жесткими, как сучья дерева.

– Стреляешь день за днем, год, пять, десять. Тебя перекособочит, как старый дуб; твои глаза научатся видеть блоху за сто ярдов, но в книге за фут все буковки смажутся в кашу; твоя шкура станет чувствительной, как у девки: любое дуновенье ветерка ощутишь и заметишь… Вот тогда ты станешь метким лучником, если прежде не угодишь на Звезду. У вас имеется в запасе десять лет, милорд?