Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Вадим Степанцов

* * *

Мне сказал собутыльник Михалыч:“Ты, , недобрый поэт.Прочитаешь стихи твои на ночь –И в бессоннице встретишь рассвет.

От кошмарных твоих веселушекУ народа мозги набекрень.Ты воспел тараканов, лягушек,Древоточцев и прочую хрень.

Ты воспел забулдыг и маньяков,Всевозможных двуногих скотов,А герой твой всегда одинаков –Он на всякую мерзость готов.

Ты зарвался, звериные мордыВсем героям злорадно лепя.“Человек” – это слово не гордо,А погано звучит у тебя”.

Монолог этот кончился пылкийНа разгоне и как бы в прыжке,Ибо я опустевшей бутылкойДал Михалычу вдруг по башке.

Посмотрел на затихшее телоИ сказал ему строго: “Пойми,Потасовки – последнее дело,Мы должны оставаться людьми.

Но не плачься потом перед всеми,Что расправы ты, дескать, не ждал:Разбивать твое плоское темяМного раз ты меня вынуждал.

И поскольку в башке твоей пусто,Как у всех некультурных людей,Лишь насильем спасется искусствоОт твоих благородных идей”.

* * *

Что, Михалыч, примолк? Не молчи, не грусти,Голова заболела – прими коньячку.Прошлый раз не сдержался я, ты уж прости,Проломив тебе снова бутылкой башку.

Будем пить мировую с тобою теперь.Запретили врачи? Ну а что мне врачи?Если брезгуешь мною, то вот тебе дверь,Ну а если согласен, то сядь и молчи.

Голова заживет, голова – пустяки.А о нервах моих ты подумал, старик?Если мне объясняют, как делать стихи,То меня подмывает сорваться на крик.

А где крик, там и драка, и вот результат:Вновь бутылкой по черепу ты получил.Ну, не дуйся, признайся, ты сам виноват,Быков – тот вообще бы тебя замочил.

Я, Михалыч, творец, и когда я творю,То не надобен мне никакой доброхот.Ты молчи – я конкретно тебе говорю:Все советы засунь себе в задний проход.

Я творец. Уникально мое естество.Ты при мне от почтения должен дрожать.Пей коньяк, горемычное ты существо,Пей, кому говорю, и не смей возражать.

Если не был бы ты некультурным скотомИ чуть-чуть дорожил своей глупой башкой,То не злил бы поэта и помнил о том,Что бутылка всегда у него под рукой.

* * *

Пульс неровен, и шумно дыханье,И в глазах не прочесть ничего,И сложнейшее благоуханьеОкружает, как туча, его.

Пахнет он чебуречной вокзальной,Где всегда под ногами грязца,Пахнет водкою злой самопальной,Расщепившейся не до конца,

Пропотевшей лежалой одеждой,Затхлым шкафом с мышиным дерьмом, –Словом, пахнет он мертвой надеждой,Похороненной в теле живом.

Попадешь с ним в одно помещенье –Запах этот страшись обонять,Иль земное твое назначеньеНадоест и тебе исполнять.

Мысль придет и навек успокоит,Что конечна людская стезя.Избегать пораженья не стоит –Избежать его просто нельзя.

Прежний смысл гигиена утратит –Смысл подспорья в житейской борьбе,И тебя, словно туча, охватитНовый запах, присущий тебе.

* * *

Я вижу ватаги юнцов и юниц,И горько глядеть на них мне, старику.Не слышат они щебетания птиц,Воткнув себе плейер в тупую башку.

Не видят они расцветания роз,Закрыв себе зенки щитками очков.Не чуют и благоухания роз,Кривясь от зловонья своих же бычков.

Зачем же ты медлишь, любезная Смерть?Никчемную юность со свистом скоси,И я поцелую руки твоей твердьИ, щелкнув ботинками, молвлю: “Мерси”.

Затем я скажу: “Подождите, мой друг” –И, шумно дыша, побегу в магазин,Чтоб вскоре вернуться на скошенный луг,Сгибаясь под грузом закусок и вин.

Услышим, как радостно птички поют,Как звонок их гимн в наступившей тиши,И розы свои благовонья польют,Стараясь доставить нам праздник души.

И тост я возвышенный произнесуЗа ту красоту, что сближает сердца,И пенистый кубок к устам поднесу,С удобством рассевшись на трупе юнца.

* * *

Я заморская редкая птица,Оперенье шикарно мое.Коготками стуча по паркету,Я обследую ваше жилье.

Я порой замираю в раздумье,Подозрительно на пол косясь,И внезапно паркетину клюну –Так, чтоб комната вся затряслась.

Интерьерчик весьма небогатый –Там потерто, засалено тут.Сразу видно, что в этой квартиреРаботяги простые живут.

Измеряю я площадь квартирыПерепончатой жесткой стопойИ помет, словно розочки крема,Оставляю везде за собой.

Я сумею принудить хозяевЗа моим рационом следить.Если денег на птиц не хватает,Значит, нечего птиц заводить.

Крики резкие, щелканье клювомНе проймут, разумеется, вас,Но завалится набок головка,Млечной пленкой задернется глаз.

Потерять вы меня побоитесь,Вмиг найдется изысканный корм.Вы поймете, что стоят дорожеЧувство стиля, законченность форм.

И уже не пугают расходы,И уже не страшит нищета,Если лязгает рядом когтямиИ пускает помет нищета.

* * *

Голова – не последнее место,Нам дается не зря голова.В дополненье к ужимкам и жестамГолова произносит слова.

Есть душа в моем теле неброском,И чтоб люди узнали о том,Голова вдруг подумает мозгомИ свой помысел выскажет ртом.

“Непростой человек перед нами, –В страхе слушатель мой говорит. –Ишь как зыркает страшно глазами,Как внимательно уши вострит!”

Не вместить головенке плебеяИзреченные мною слова,Но он чувствует суть, холодея,И, дрожа, говорит: “Голова!”

Жаль, не всякий людские восторгиСо спокойным приемлет лицом,И порою в тюрьме или моргеМы встречаемся с бывшим творцом.

Тот судьбу ненароком заденет,Этот походя власть оскорбит,А судьба ведь талантов не ценит,А ведь власть не прощает обид.

Много яда в людском поклоненье,Много зла в восхищенной молве,Но и слух, обонянье и зреньеНе напрасно живут в голове.

Озирайся, обнюхивай воздух,Каждый шорох фиксируй во мгле.Мы живем не на радостных звездах,А на скользкой, коварной земле.

Этот помер, а тот под арестом,Ну а я перед вами живой,Ведь не задним я думаю местом,А разумной своей головой.

* * *

Телеведущий не ходит пешком,Ибо, увы, он отнюдь не герой.Знает, бедняга, что смачным плевкомВстретит в толпе его каждый второй.

Раз выделяешься статью в толпеИ неестественно честным лицом,Как тут не ждать, что подскочат к тебеИ назовут почему-то лжецом?

Телеведущий не лжет никогда –Могут ли лгать этот праведный взор,Речь, то журчащая, словно вода,То громозвучная, как приговор?

Он повторяет: развал и разбродЕсть принесенный из прошлого груз.Что ни пытается делать народ,Вечно выходит лишь полный конфуз.

В голосе телеведущего дрожь –Как не устать, постоянно долбя:“С этим народом и ты пропадешь,Умный сегодня спасает себя”.

И холодок понимания вдругГде-то в желудке почувствую я:Телеведущий – мой истинный друг,Мне преподавший закон бытия.

Тот суетливый, неряшливый сброд,Злой, с отвратительным цветом лица, –Это и есть ваш хваленый народ,Коему гимны поют без конца?

Телеведущего лишь потомуЭтот народ до сих пор не зашиб,Что не догнать даже в гневе емуТелеведущего новенький джип.

Я же бестранспортное существо,Я угождаю народу покаИ критикую слегка своегоТелеучителя, теледружка.

И раздраженье невольно берет:Сам-то уехал, а мне каково?Дай только мне объегорить народ –Там и до джипа дойдем твоего.

* * *