Братья Стругацкие - Дмитрий Володихин

По воспоминаниям известного переводчика Владимира Баканова, знавшего Аркадия Натановича с начала 80-х, мэтр не имел обыкновения говорить монологами, читать лекции по технике литературной работы. «Он вел себя как старший среди равных, — сообщает Владимир Баканов. — Был очень добр, общителен, благожелателен к молодым. Проявлял необыкновенную отзывчивость. Много рассказывал о себе, о своей работе». По оценке Эдуарда Геворкяна, Стругацкий-старший «своим явлением… как бы освящал семинар. Приход Аркадия Натановича был маленьким праздником, запоминался надолго, и, естественно, в этот день было не до рутинной работы».

Характерный эпизод с участием Стругацкого-старшего описал Алан Кубатиев. На одном из первых семинарских занятий обсуждался его рассказ «Книгопродавец». Аркадий Натанович пришел и сел за спинами «семинаристов». Он внимательно выслушал мнения участников, затем вежливо попросил слова у председательствующего Дмитрия Биленкина, а затем…

«Аркадий Натаныч прокашлялся… академически и смолк. Выдержав красивую паузу, он спросил — меня: „Какой это у вас рассказ? По счету, я хочу сказать?“…

Это был мой третий рассказ. Не знаю почему, но я соврал.

„Пятый“, — сказал я, вспотев.

Аркадий Натаныч опять удержал паузу. Какая у него была чудесно неправильная фонетика! „С“ он говорил почти как английское „th“.

„Если б мы с братом написали не пятый, пятьдесят пятый такой рассказ, мы могли бы гордиться“, — величаво сказал он.

Я обмер вторично.

Конечно, я понимал, что это говорит очень добрый, очень пылкий и увлекающийся человек, и я еще не знал, сколько людей будут меня потом ненавидеть только за эту фразу. Но Боже мой!.. Как мне хотелось, чтобы это было правдой…

Всё, что он говорил потом, до меня не очень доходило.

Увлекшись, он стал развивать и усиливать фабулу, немножко на кафкианский манер, но вдруг спохватился и так же величаво изрек: „А впрочем, это сделали бы мы, а не вы. Поздравляю вас с рассказом. Работайте“».

Московский семинар открылся где-то в конце 1978-го — первой половине 1979 года, а закончил свое существование вскоре после смерти Дмитрия Биленкина в 1987 году[52].

Ленинградский семинар начал работу задолго до московского, в 1972 году, и продолжает ее по сию пору. В какой-то степени московские писатели-фантасты использовали опыт питерцев: зная о существовании ленинградского семинара, они собрались вместе, желая иметь у себя нечто подобное… С марта 1973 года возглавлял семинар Борис Натанович (вместо тяжело заболевшего Ильи Варшавского)[53], и под его руководством собрание питерских фантастов заработало солидный авторитет. Да и самого Стругацкого-младшего высоко ставили как судью НФ-текстов. Так, например, московский писатель-фантаст Владимир Покровский писал о ленинградском семинаре: «Питерцев собрал в свой семинар Борис Стругацкий — интеллектуал, признанный мозг великого тандема, гуру, ждущий учеников». А для самих «семинаристов» он — «сэнсэй» и еще — «экселенц». Вячеслав Рыбаков вспоминал: «У БНа есть очень редкий дар — помочь автору лучше написать то, что автор сам хотел написать. Это — настоящая педагогика…»

Борис Натанович, в отличие от Аркадия Натановича, всегда играл роль постоянного руководителя, активно влияющего на жизнь семинара. Ему удалось создать настоящую литературную школу с жестко систематизированными правилами обсуждения и высокими требованиями к обсуждаемым текстам. В семинаре занималось значительно большее количество литераторов, нежели в Москве. Начинали с десятка-полутора участников, а в письме к Михаилу Ковальчуку от 27 сентября 1975 года Борис Натанович сообщал уже о сорока! Среди них были Вячеслав Рыбаков, Андрей Столяров, Святослав Логинов, Александр Тюрин, Александр Щеголев…

Как это ни странно, в замечательном ленинградском семинаре время от времени поднималось мутное бурление против шефа. Так, в письме Вячеслава Рыбакова Беле Григорьевне Клюевой от 20 января 1976 года сообщается: «Поднялась… возня против Бориса Натаныча, якобы чтобы не вовсе попинать его из шефов семинара, но, как тут выражаются, „одернуть, чтоб не зазнавался“. Борис Натаныч, правда, об этом, видимо, знает и пренебрегает, потому что, когда набежал я на братцев прямо в логове их, в Комарове, и зашел об этом разговор, он прямо заявил: „Да знаю я, просто есть люди со стервозными характерами, не стоит на это обращать внимание“… Ему, конечно, с высоты виднее, а все-таки противно… Например, когда уж совсем тихий какой-то старичок, который за три года моего пребывания в семинаре вообще ни слова не сказал… вдруг лепит что-то про негативные для нашей организации аспекты руководства оной организацией Б. Н. Стругацким с общеполитической точки зрения…»

Характерную деталь привносит в портрет Стругацкого-младшего писатель Андрей Измайлов: «…Вообще БН — человек дистантный, он умеет вежливо, но твердо отказать. Вот, например, какой-то молодой принес тяжеленную рукопись, а БН — технарь, он так не может: „Я не читал, но скажу“, и он прочел, через две недели возвращает со словами: „Проделана большая работа“. Молодой и так, и так: „Ну, а вот это? А вот то?“ „Я же говорю: проделана большая работа“. И всё». Незачем делать поблажки графоману.

Четко организованный питерский семинар как минимум до второй половины 90-х был законодателем мод в интеллектуальной фантастике. Тексты «семинаристов» выходили отдельными сборниками. В значительной степени именно их усилия дали жизнь журналу «Полдень. XXI век», главным редактором которого стал Борис Натанович[54].

Семинары Стругацких никогда не являлись центрами диссидентского движения. Там не гремели призывы к ниспровержению советского строя, не звучали революционные лозунги, разве что давала себя знать легкая интеллигентская фронда, чаше всего проявлявшаяся в настойчивом осуждении «государственного антисемитизма». Борис Натанович называл этот вопрос «больным». А Аркадий Натанович, во время одной из встреч с читателями в середине 80-х, с печалью сказал на ухо сидящему рядом Василию Головачеву: «Вася, какого черта они интересуются моей национальностью, ну какая им разница?»

7

Большую часть жизни Борис Натанович провел в Ленинграде-Петербурге. Чем является для него этот город?

«Боюсь огорчить Вас, — ответил на такой вопрос Борис Натанович, — но в моем отношении к Питеру, к городам вообще, к индустриальным и природным пейзажам нет ничего романтического, возвышенного или, упаси бог, сентиментального. Я знаю, что „архитектура — это застывшая музыка“ и что мощная красота природы вдохновляла мощных писателей на создание мощных произведений. Но я равнодушен к музыке (любой музыке предпочитаю тишину и беседу) и никогда не восхищался хрестоматийными описаниями природы у Тургенева и Толстого. Если что-то и способно порадовать мою „хладную душу“, то это пресловутая „роскошь человеческого общения“, а потому, в частности, я люблю Питер за то, что здесь мои друзья. Когда (и если) друзей рядом нет, остается еще замечательное и, я бы сказал, таинственное „ощущение Родины“: налетающие ни с того ни с сего приступы радости или тоски при виде какой-нибудь набережной 50-х, или красного в тумане солнца, опускающегося рядом с Петропавловкой, или внезапно открывшейся, укутанной снегом перспективы — прямо из зимы 41/42 года. Это, конечно, невозможно ни в каком другом городе мира, это действительно — мой Питер, город моего детства, моих радостей, моего уныния, моего счастья и моих бед. Я никогда не спорю с энтузиастами, восхищающимися красотой этого города, конечно же они правы, да только я к этим красотам безразличен, для меня все это не существенно и вторично — как, скажем, физическая красота моего друга (мужчина он или женщина, не важно). Питер для меня — это, прежде всего, мое прошлое. И, наверное, поэтому я сознательно остался в стороне от баталий вокруг пресловутого Охта-центра. Я не уверен, что эта „кукурузина“ способна изуродовать архитектурный облик города, но если даже это и произойдет, моего Питера это не коснется никак — мой Питер в прошлом, а значит, всегда со мной…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});