В поисках древних кладов - Уилбур Смит

Пред взглядом Робин предстала невысокая пещера. Косые лучи солнца проникали в нее на всю глубину, и было видно, что она неглубока и давно обжита. Свод и стены почернели от копоти, пол был чисто выметен, у входа горел костер, обложенный почерневшими камнями, и на них стоял небольшой глиняный горшок.

На оголенной площадке у входа в пещеру, вытоптанной за много лет, были разбросаны отходы человеческой деятельности: обглоданные кости животных, клочки меха, деревянные щепки и осколки разбитой посуды. Над поляной стоял запах гниющих пищевых отбросов, нестираной кожаной одежды, дыма и человеческих экскрементов, и это лишний раз подтверждало, что люди живут здесь уже много лет.

У небольшого дымного костра скорчилась одна-единственная фигура — древняя согбенная старуха под грудой грязных одеял, потертых и изъеденных молью, похожая больше на старую обезьяну, чем на человеческое существо. Она не шевелилась, и Робин едва взглянула на это странное существо: ее внимание приковал другой предмет.

В глубине пещеры, залитой последними лучами заходящего солнца, стояла кровать. Она была сделана из грубо срубленных деревянных шестов, связанных веревками из коры, но стояла на четырех ножках, это была кровать в европейском стиле, а не африканская циновка для сна. На ней лежала скомканная грязная меховая накидка, под которой вполне могло скрываться человеческое тело.

На каменном выступе над кроватью она увидела латунную подзорную трубу, тиковую шкатулку наподобие той, в какой Зуга держал секстант и хронометр, но старую и поцарапанную, и дешевый оловянный сундучок.

Робин хорошо помнила эту шкатулку в кабинете дяди Уильяма в Кингслинне, бумаги перетекали через край и рассыпались по столу. Отец согнулся над ними, очки в стальной оправе сползли на кончик крючковатого носа. Работая, он подергивал себя за густую рыжую бороду.

Робин сдавленно вскрикнула, прошмыгнула мимо старой карги, сидевшей у костра, пробежала по пещере и опустилась на колени у грубой кровати.

— Отец! — От волнения она охрипла, голос скрежетал в горле. — Отец! Это я — Робин!

Под меховым одеялом никто не шелохнулся. Она протянула руку, но остановилась, не дотронувшись до покрывала.

«Он умер, — горестно подумала Робин. — Я опоздала!»

Она заставила себя снова протянуть руку и коснулась вонючей груды старых мехов. Груда просела, и лишь через несколько секунд она поняла, что отброшенное одеяло случайно приняло форму человеческого тела.

Робин озадаченно поднялась и повернулась к женщине. Та стояла у костра и бесстрастно смотрела на нее, а маленькая Юба опасливо отступила к дальнему краю площадки.

— Где он? — Робин раскинула руки, чтобы подчеркнуть вопрос. — Где Манали?

Женщина опустила глаза. С секунду Робин ничего не понимала, потом тоже посмотрела вниз, на нелепую фигуру, скорчившуюся возле костра у ее ног.

Грудь Робин сдавило холодным стальным обручем, сердце сжалось так, что ей пришлось собрать все силы, чтобы заставить ноги сделать шаг по выметенному полу пещеры.

Женщина бесстрастно смотрела на дочь Манали. Она, очевидно, не поняла заданного по-английски вопроса, но ждала с бесконечным африканским терпением. Робин была готова вновь обратиться к ней, как вдруг скелетоподобная фигура у маленького дымного костра начала экзальтированно раскачиваться из стороны в сторону, и дребезжащий старческий голос невнятно затянул какую-то странную песнь, похожую на магическое заклинание.

Лишь через несколько секунд Робин поняла, что голос поет с легким шотландским акцентом, а слова, бессвязные и неразборчивые, представляли собой пародию на двадцать третий псалом:

— Да! Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла.

Пение оборвалось так же внезапно, как началось, и человек прекратил раскачиваться. Немощная фигурка снова неподвижно застыла. По ту сторону костра женщина нагнулась и бережно, как мать, раздевающая ребенка, откинула с головы и плеч сидящей фигуры меховую накидку.

Под ней съежился Фуллер Баллантайн. Его лицо загрубело и покрылось морщинами, как кора старого дуба. Казалось, дым костра въелся в кожу, притаился в складках, покрыл лицо сажей.

Его волосы и борода повылезали пучками, словно от какой-то отвратительной болезни, а те, что остались, поседели, но в уголках рта и под носом борода потемнела от грязи и окрасилась в табачно-желтый цвет.

На лице казались живыми только глаза, они выкатились из орбит, и Робин хватило одного взгляда, чтобы понять, что отец сошел с ума. Это был не Фуллер Баллантайн, великий исследователь, проповедник и борец с работорговлей. Тот Фуллер Баллантайн давно исчез, а вместо него остался мерзкий трясущийся безумец.

— Отец. — Она уставилась на него, не веря своим глазам, и земля под ногами разверзлась. — Отец, — повторила Робин, и скорченная фигура у костра внезапно разразилась пронзительным визгливым смехом, а потом начала бессвязно бормотать.

Обрывки английского чередовались с полудюжиной африканских диалектов, крики стали возбужденными, тонкие бледные руки отчаянно заколотили по воздуху.

— Я грешил против тебя, Боже, — визжал он, вцепившись себе в бороду. В скрюченных пальцах остался клок тонких седых волос. — Я недостоин служить тебе. — Он снова принялся терзать себя, на этот раз оставив на сморщенной щеке тонкую багровую царапину, хотя казалось, что в иссохшем теле не осталось ни капли крови.

Женщина каранга склонилась над ним и схватила костлявое запястье, удерживая его. Жест был естественным и привычным, она, видимо, делала это не раз. Потом она осторожно приподняла отца. Худое тело, вероятно, весило не больше ребенка, так как она без видимых усилий отнесла Фуллера Баллантайна на деревянную кровать. Одна нога его была привязана к примитивной шине и неестественно задралась вверх.

Робин осталась стоять у костра, опустив голову. Она заметила, что до сих пор вся дрожит. Женщина подошла к ней и тронула за руку:

— Он очень болен.

Только тогда Робин сумела обуздать ужас и отвращение. Поколебавшись еще мгновение, она подошла к отцу. С помощью Юбы и женщины каранга она начала осмотр, находя успокоение в привычных профессиональных ритуалах и процедурах и постепенно овладевая собой. Она никогда не видела такого худого человеческого тела, худее, чем голодные отпрыски пропитанных джином трущобных проституток.

— Еды было мало, — сказала женщина, — но и того, что было, он не ел. Мне пришлось кормить его, как малое дитя. — В тот раз Робин не поняла, что она имеет в виду, и с суровым видом продолжила осмотр.

Истощенное тело кишело паразитами, в тонких белых волосах на лобке виноградными гроздьями висели гниды, все тело было покрыто коркой грязи и засохших нечистот.