Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя

Миньо, в свою очередь, сообщил приятные вести о состоянии умов в Морё. Беспросветная тьма невежества, которое умышленно поддерживал в селении его предшественник Шанья, начала постепенно рассеиваться. У мэра Салёра были крупные неприятности из-за сына, окончившего бомонский лицей; там его так напичкали богословием, что, став директором мелкого парижского католического банка, он провалил дело и едва не угодил в исправительную тюрьму. Разбогатевший скотопромышленник, новоиспеченный буржуа Салёр и прежде-то недолюбливал священников, а теперь, после истории с сыном, нарушившей его сытый покой, разозлился на черную банду, как он называл духовенство. Теперь он поддерживал учителя Миньо, при каждой ссоре с аббатом Коньясом перетягивал на свою сторону весь муниципальный совет и угрожал отступиться от церкви, если кюре не перестанет хозяйничать в общине, как в завоеванной стране. В глухое зажиточное селение властно проникали новые веяния. Дело в том, что за последние годы изменилось положение учителей. Улучшились условия их работы, им повысили жалованье, — теперь самый низкий оклад был тысяча двести франков в год, — и отменили налоги. Результаты этих мер быстро сказались: в былое время крестьяне презирали Феру, всегда голодного и оборванного, жалкого по сравнению с разжиревшим от доброхотных приношений прихожан аббатом Коньясом, перед которым заискивали и которого боялись; теперь значение учителя неизмеримо выросло, Миньо уважали, он пользовался авторитетом и занимал принадлежавшее ему по праву первое место в общине. В вековой борьбе между церковью и школой люди переходили теперь на сторону школы, и победа была уже ей обеспечена.

— Конечно, крестьяне еще очень невежественны, — продолжал Миньо, — вы и представить себе не можете, до чего они тупы и как рабски придерживаются старины! Они трудятся всю жизнь на полях, сеют и жнут и скорей готовы разориться в прах, чем согласиться на какое-нибудь новшество: ведь неизвестно, как оно обернется. Но все же кое-что уже изменилось, они и здороваться со мной стали совсем по-другому, а школа в их глазах приобретает все большее значение… Да вот хотя бы сегодня утром, когда приехал аббат Коньяс, к мессе явились всего три женщины и один мальчишка; уходя из церкви, аббат даже хлопнул дверью и пригрозил, что больше не будет служить. Не станет он из-за таких пустяков утруждать господа бога и себя!

Марк засмеялся.

— Да, я знаю, он распоясывается в Морё. Здесь, в Жонвиле, он еще сдерживается и старается проявлять в борьбе дипломатическую изворотливость, особенно мягок он с женщинами, — его начальники наверняка растолковали ему, что, пока женщины на их стороне, битва еще не проиграна. Мне рассказывали, что он часто наведывается в Вальмари и посещает отца Крабо, который живет там, как в затворе; от него-то Коньяс и набрался елейности и теперь лебезит перед дамами, чего никак нельзя было ожидать от такого грубияна. Когда он даст волю своему гневу, его песенка будет спета… Вообще-то в Жонвиле дела идут хорошо. С каждым годом мы понемногу продвигаемся к цели, община скоро опять заживет здоровой жизнью и будет процветать. После недавних скандалов в мастерских Доброго Пастыря крестьяне уже не пускают туда своих дочерей. Муниципальный совет и сам Мартино, по-моему, горько раскаиваются, что поддались уговорам аббата Коньяса и Жофра и посвятили общину Сердцу Иисусову. При случае постараюсь избавить Жонвиль от этой напасти.

На минуту все замолчали, кругом царила тишина, воздух был напоен ароматом.

Сальван, внимательно слушавший собеседников, высказался, как всегда, спокойно и уверенно:

— Все это весьма утешительно; Майбуа, Жонвиль и Морё теперь на пути к счастливому будущему, за которое мы так упорно боролись. Враги наши решили, что мы побеждены, стерты с лица земли, и, действительно, мы долго не подавали признаков жизни. Но вот наступает медленное пробуждение; семена упали на хорошую почву, и когда мы снова тихонько принялись за работу, отборные зерна дали здоровые ростки. Теперь ничто уже не сможет погубить будущий урожай. Ведь мы боремся за истину, а истину уничтожить невозможно, пламя ее неугасимо… Правда, в Бомоне дела пока еще не блестящи. Сыновья бывшего республиканца Дутрекена, ударившегося в реакцию, получили повышение; мадемуазель Рузер продолжает пичкать своих учениц священной историей и катехизисом. Но все же в городе уже чувствуются новые веяния. Морезен не пользуется авторитетом в Нормальной школе; ученики, смеясь, рассказывали мне, что моя тень то и дело появляется в школе, наводя на него ужас и парализуя его действия. Там царит дух независимости, Морезен не в силах его искоренить; вообще я надеюсь, его скоро уберут… Превосходный признак, что не только в Майбуа и Морё, но и в других общинах, да, в сущности, почти повсюду, учитель берет верх над кюре; значение светской школы возрастает, и тем самым умаляется роль школы конгрегаций. В Дербекуре, Жильруа, в Рувиле, Борде — везде торжествует разум, добро и правда победно шествуют вперед. Это всеобщий порыв, с непреодолимой силой увлекающий Францию на путь освобождения.

— Но ведь все это создано вами! — горячо воскликнул Марк. — Во всех этих общинах работают ваши ученики. Майбуа преображается благодаря Жули, но это вы передали ему и знания и веру в наше дело. Мы все ваши духовные дети, миссионеры, которых вы разослали в глухие уголки Франции проповедовать новое Евангелие правды и добра. И если народ наконец проснется, осознает свое человеческое достоинство, добьется свободы, равенства и справедливости, — этим он будет обязан вам, потому что именно ваши ученики руководят школами, обучают детей, воспитывают разумных граждан. Вы — неутомимый работник на ниве просвещения, а к прогрессу ведут только знания и разум.

— Да, да, — с воодушевлением подхватили Жули и Миньо, — вы были для нас отцом, мы все — ваши дети; народ будет таким, каким воспитает его учитель, а учителя, в свою очередь, воспитывает Нормальная школа.

Растроганный Сальван возразил с обычной своей скромностью и добродушием:

— Дети мои, не преувеличивайте моих заслуг; таких людей, как я, немало, и они будут повсюду, дайте только им свободу действий. Ле Баразе оказал мне большую помощь в моей работе, он не связывал меня по рукам и ногам. Даже Морезен волей-неволей должен делать то, что проделал в свое время я, так как прогрессивное движение, раз начавшись, не может остановиться и увлекает его за собой. Вот увидите, его преемник выпустит еще более независимых педагогов, чем те, какие вышли из моих рук… Меня очень радует одно обстоятельство, о котором вы не упоминаете: в Нормальных школах значительно увеличился приток учащихся. В былое время меня сильно тревожило всеобщее пренебрежительное отношение к профессии учителя, плохо оплачиваемой, малопочетной. Но с тех пор, как учителям повысили оклады, с тех пор, как стали уважать даже самых скромных работников просвещения, желающих поступить в Нормальные школы так много, что можно выбирать наиболее достойных и создавать из них превосходных педагогов… Если я и оказал кое-какие услуги, — поверьте, я вознагражден сторицей, цель моей жизни близится к осуществлению, и мое дело в хороших руках. Теперь я всего лишь зритель, от души радуюсь вашим успехам и счастливо живу в своем тихом, уединенном саду, забытый всеми, кроме вас, мои дорогие дети.

Все были глубоко тронуты его словами. В увитой розами беседке за большим каменным столом наступило молчание. От цветущих кустов, от зеленеющих кругом полей веяло несказанным покоем и миром.

С тех пор как Марк и Женевьева обосновались в Жонвиле, Луиза приезжала туда на каникулы. Каждое лето, по окончании занятий в Нормальной школе в Фонтенэ, где быстро развивался ее трезвый, критический ум, Луиза проводила два чудесных месяца с горячо любимыми родителями и братом. Клеману шел десятый год, он учился пока в школе отца; Марк считал, что начальное обучение должно быть единым и обязательным для представителей всех классов, а в дальнейшем следовало ввести для желающих бесплатное среднее образование. Он втайне мечтал, что со временем сын тоже поступит в Нормальную школу и станет скромным учителем, потому что сельские школы еще долгое время будут играть первостепенную роль в деле просвещения страны. Луиза, бескорыстно стремившаяся стать простой учительницей, вполне разделяла взгляды отца. Окончив с отличием и получив учительский диплом, она, к своей радости, узнала, что будет работать в Майбуа помощницей мадемуазель Мазлин, первой и любимой ее учительницы.

Луизе минуло девятнадцать лет. Сальван выхлопотал у Ле Баразе ее назначение, которое прошло почти незамеченным. Времена изменились, теперь имя Симона или Фромана уже не вызывало такой бури негодования, как прежде. И полгода спустя Ле Баразе отважился назначить в помощники Жули сына Симона, Жозефа, который два года назад блестяще окончил бомонскую Нормальную школу и работал в Дербекуре. Перевод Жозефа из Дербекура в Майбуа едва ли был повышением, но, во всяком случае, чтобы его осуществить, требовалась смелость, так как назначение Жозефа в школу, где раньше преподавал его отец, означало реабилитацию Симона. Назначение Жозефа вызвало некоторый шум, конгрегация пыталась восстановить против него родителей школьников, но вскоре новый помощник учителя завоевал всеобщую симпатию скромностью, добротой и разумным подходом к детям. Умонастроение в Майбуа явно улучшилось, это доказывал еще один факт — переворот в писчебумажном магазине Мильом. Настал день, когда г-жа Эдуар, полновластная хозяйка магазина, уступила место за прилавком г-же Александр, а сама скрылась в комнате позади магазина, где прежде пряталась ее невестка. Теперь покупателей обслуживала г-жа Александр, и все пришли к выводу, что клиентура изменилась, следовательно, светская школа постепенно берет верх над школой конгрегации. Г-жа Эдуар, как женщина деловая, в первую очередь заботилась о процветании своей фирмы и стремилась угодить покупателям; поэтому она посадила на свое место невестку, решив, что их дела только выиграют от такой замены. Итак, появление г-жи Александр за прилавком писчебумажного магазина означало, что школа Братьев приходит в упадок. Кроме того, у г-жи Эдуар были крупные неприятности из-за ее сына Виктора, бывшего воспитанника этой школы, который, дослужившись в армии до чина сержанта, впутался в какую-то скверную историю; зато г-жа Александр смело могла гордиться своим сыном Себастьеном, бывшим учеником Симона и Марка и товарищем Жозефа по Нормальной школе; Себастьен уже три года занимал место младшего учителя в Рувиле. Все трое — Себастьен, Жозеф, Луиза — активно вступали в жизнь, и горячая их любовь к людям, широкий кругозор, созревший в испытаниях ум служили порукой, что они с успехом продолжат дело отцов, за которое те боролись с таким страстным упорством.