Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

— Ко мне?

На красивом, несколько огрубевшем и потерявшем юношеский пушок и юношескую мягкость черт лице Беккера отразилось удивление.

— А вы подумайте: пропавшие солдаты — из вашей команды. Оба ваши земляки. К тому же вы совершаете, на мой взгляд, совершенно нелогичный поступок: вдруг даете показания против вашего гимназического друга, которые могут послать его на виселицу. Именно вы, а не кто другой.

— Я никаких показаний не давал!

— Давали, голубчик, давали. Именно от вас, и только от вас, я узнал, что Берестов был замечен в компании Денисенко и Борзого в Симферополе.

— Я и не подозревал, что мои слова могут повредить Берестову.

— Ах, святая наивность! Один солдат убит, при нем найдена похищенная шкатулка. Пустая. Второй солдат в бегах. А вы ни о чем не подозреваете.

— Я не знал, что Берестов связан с этим делом!

— А теперь знаете?

— Не ловите меня на слове! Я не знал, не знаю и знать не намерен.

— Но Берестова в обществе преступников видели?

— Я ничего не придумал! Маргарита Потапова может подтвердить!

— Она подтвердила, — сказал рассеянно Вревский, глядя в окно, и Коля не поверил равнодушию следователя. Внутри все сжалось от нехорошего предчувствия.

— Вы ей написали? — спросил Коля, чувствуя, как неестественно звучит его голос.

— Разумеется, — ответил следователь, не глядя на Колю. — Тогда же, когда вы дали свои показания.

Он резко повернулся к Коле и вперил в него тяжелый взгляд.

— Мой долг — проверять сомнительные показания.

— Почему сомнительные? — «И зачем я ввязался в этот разговор, — проклинал себя Коля. — Лучше было бы мне промолчать».

— Потому что они вызвали во мне новые подозрения.

— А почему вы молчали? — нашелся Коля. — Два с лишним года молчали?

Вревский тяжело положил ладони на синие папки.

— Кончим об этом, — произнес он. — Этот разговор никуда не приведет. И те сведения, которые я получил касательно вас, тоже останутся здесь. — Вревский стукнул ладонью по папке. — Из тяжких преступлений, дай Бог, только каждое пятое раскрывается. И то по глупости обвиняемых. Вы же не дурак.

Беккер готов был изобразить негодование — он истинно испытывал негодование. Но потом понял, что следователь ждет именно негодования. Беккер стиснул зубы, глядя на железный сейф.

— Молчите? — сказал Вревский с разочарованием. — И правильно делаете — сколько мы узнаем, когда подозреваемый возмущен!

— Я полагал, что я свидетель.

— Свидетели вон там, по улице ходят. А все, кто попадает ко мне сюда, подозреваемые. И не думайте, что вы — исключение.

Они сидели друг против друга, как старые знакомые, которым не о чем более беседовать, но которые не расстаются, потому что испытывают взаимную неловкость — кто-то должен оказаться менее вежливым и подняться первым.

— А какова судьба Лиды? — спросил после тягучей паузы Беккер. — Вам о ней что-нибудь известно?

— Я был убежден, что они бежали на лодке. Но на море в тот вечер поднялся жестокий шторм. Несколько рыбачьих лодок было опрокинуто. Я полагал, что судьба догнала Берестова и Иваницкую. И искренне удивился, узнав, что этой осенью Берестов объявился в наших краях.

— Андрей не заслужил смерти!

— Что ж — стремясь уйти от одного наказания, мы находим себе другое, куда более жестокое. Не убежал бы Берестов, был бы жив.

— А как он погиб? Я слышал от общих знакомых, но не знаю подробностей.

— Случайный выстрел комендантского патруля.

— А что известно о Лиде Иваницкой?

— Возможно, она мертва. Но так не хочется закрывать следствие!

— Что же вас удерживает?

— Интуиция… нет, не интуиция. Опыт. Я почти уверен, что в самое ближайшее время многое изменится. Произойдут события, которые помогут нам узнать правду. Ведь не бывает идеальных, совершенных преступлений, как не бывает красавицы без изъяна.

— Ну уж тут вы преувеличиваете! — Беккер потерял первоначальную настороженность, как бы развел руки в боксе, забыв о коварстве противника.

— Почему же? Если я вижу совершенную женщину, то думаю, каким же образом ей удалось скрыть неведомый мне пока изъян? И проверяю — не длинна ли ее юбка, не слишком ли густа вуаль?

— А кого вы имеете в виду?

— Вам обязательно нужно, чтобы я кого-то имел в виду? Я могу признаться — но ведь это ничего не изменит.

— Мне любопытно.

— Любопытство не просто порок, но и опасный порок. Допустим, что совершенная красавица под слишком густой вуалью для меня вы, прапорщик. Порой я думаю, что если бы я не увлекся Берестовым, то куда большего достиг бы, обратив внимание на вас.

— Еще не поздно, — сказал Беккер, проводя пальцем по усикам. Жест получился опереточным.

— Не знаю, не знаю, — вздохнул Вревский. — Уж больно времена ненадежные…

— Вы боитесь будущего?

— Я русский человек, — сказал Вревский. — Авось обойдется. Авось государь придумает наступление или французы возьмут Берлин… Впрочем, даже если в нашей богоспасаемой России будет бунт… Следователи и палачи нужны любому режиму.

— На ваше место может оказаться немало желающих.

— Хватит, Беккер. Потрепали языками, и хватит, — сказал Вревский тоном, которому не возражают. — Перейдем к делу.

Они говорили до обеда. Впрочем, это был не разговор — это был допрос, однообразный, ходящий по кругу, изматывающий жертву. Беккер чувствовал, что он теперь жертва, и ненавидел Вревского за эту жестокость и Андрея за то, что тот погиб, избегнув уготованной ему судьбы и как бы подставив на свое место Колю.

Но еще более удивило Колю то, что в разговоре с постоянством, исключающим случайность, стало упоминаться имя Маргариты. Коля был убежден, что Вревский никак не связывает ее с этими событиями, да и не было к тому оснований. Так что же тогда произошло, неизвестное Коле и, может быть, опасное для него?

Ничего, видно, не добившись от Беккера, проголодавшись, Вревский объявил, что прерывает разговор до понедельника 6 марта и просит Колю не отлучаться из Ялты либо возвратиться туда с утра в понедельник.

* * *

27 февраля был последний день империи. Со следующего дня, оставаясь еще императором, Николай уже был бессилен что-либо сделать.

Да и решения его кажутся сегодня робкими, как у больного, который старается убедить себя, что все обойдется, что все не так уж и страшно… В тот же день император написал своей жене: «После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен (Алексеев — начальник штаба верховного главнокомандующего), но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека… Беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих, как я слышал».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});