Небо в алмазах (СИ) - Alexandrine Younger

друзья предлагали ему настоящие американские «Marlboro». Папиросы, прямиком из казарменной юности грели душу. Фирма импортная не та, да и он привык к старой марке. Хотя… «Беломорчик» не тот пошел с этой вашей треклятой перестройкой. Что же, он не расстроится, если курево упадет маркой вниз: съедет на турецкий табак. Рафу не привыкать терпеть лишения и неудобства. Разменял же он когда-то Ленинград на Мурманск, пытаясь оставить в родном городе все то, что так дорого и греет закостенелую душу морского волка? Умел забываться…

Но не в случае с Ёлкой, которую он, как и много лет назад, привёз в Москву. Причем, по тому же адресу, в обитель её брата. К кирпичному скворечнику, бывшему когда-то элитным жилищем для молодых специалистов. Но если двадцать лет назад они приехали зелеными юнцами на новоселье к другу и брату, то сейчас решают, как без слез в глазах взглянуть в спину юности. Прекрасной, светлой, да и что греха таить — пьяной. Пропахшей противным хересом, папиросами и запахом костра у маленького пруда, где курсант Рафалович поёт своей невесте Леночке «Милая моя…». А их друг, нераскрытый талант, враль и пьяница Ванечка берет с друзей клятву — один за всех и все за одного…

Растерялись, однокласснички. Засосало водоворотом жизни, беспощадной к светлым головам. Не соберутся как тогда, после новоселья Павловых. Петь песни под гитару, жарить свежую рыбу, и гулять под Луной. Иных уж нет. Но Леонид на месте. Жаль вот только, что рыжие волосья облетели. Но, кажется, что для Ёлки — ничего в нем не изменилось…

Раф не торопил свою женщину, понимая, что Черновой следует прийти в себя, осмотреться и, наконец, растопить тот айсберг, который стоял между нею и забытыми московскими воспоминаниями. Она слишком долго не была в этих краях, а командировки не в счёт. Леонид и сам бы не приехал сюда в одиночестве после гибели друга, черной тучей отравившей существование восемь лет назад.

Рафалович помнил, какие люди стояли за сиротством дочки Лёшки, и нёс свой груз, зная, что вряд-ли кто-то и когда-нибудь узнает правду. И кто спросит отставного офицера — новообращенного успешного кооператора, который и сам мнил о врагах Павловых ровно столько, сколько позволил ему узнать Алексей в последнюю встречу. Тварь, решившая порешить всю семью судьи сразу, не сгнил на зоне и не пал от острого пера в воровской схватке. Возможно, коронован своими синими братьями, и когда-нибудь снова поднимет башку. Чем рогатый не шутит? Рафалович отвык удивляться тому, что происходит в его жизни.

Но время затягивает. Ёлка, сминающая в упрямых пальцах просыревшую от падающего снега сигарету, лёгким щелчком отбрасывает её в ближайшую урну. Все, кончено, баста! Можно подняться в пятидесятую квартиру, отбросив старый страх перед привидениями, которых нет. Не зря же огненный «Линкольн» примчал их сюда, иногда повизгивая на крутых поворотах.

Добро пожаловать в Москву!..

— А говорила… — курящих женщин Рафалович не любит, но Ёлке готов простить и эту зловредную привычку.

— Что? — Лёня снова нашел повод учить Ёлку жизни, но не учёл, что на один его аргумент у неё находилось десять.

— Что курить бросишь, к началу, — Раф понимает, что это разговор в пользу бедных, но готов отвлекать свою половину от любых дурных воспоминаний хоть лекцией о вреде курения, — ладно я, не жалко!

— Брошу? Держи карман шире, Лёня! У меня работа нервная, похуже твоих партнёров и контрактов.

— А обещала, Ленка! И ещё ждать меня, пока буду бороздить просторы! Просторы новообращенного советского предпринимательства и т. д., и т. п…

— На пенсии со шлангом пробороздишь, но нам пока туда не скоро!

— Ну… В чем-то ты и права! Я ведь, как ты сама сказала, ещё у тебя ничего?

— Для сельской местности, — конкуренции с бывшим гаремом морского офицера Ёлка точно не выдержит. Или возьмёт дробовик, чтобы перестрелять эти тени из прошлого. Шутка, она на госслужбе. — Выбирала специально, чтоб не лезли, и жить мы теперь будем долго и счастливо!

— Нет, а обещала, что командовать перестанешь! — неизбежно такие переговоры с Ёлкой ведут Леонида Ефимовича к верной кондрашке. Или неземным садам эдемовым, о чем блюстителям морали знать запрещено. — Товарищ, председатель комитета!

— Давайте сегодня не о моей многострадальной работе, товарищ меценат! Ты мне тоже много чего обещал, Лёнечка! Сколько себя помню…

— Курить? — Рафалович затягивается папиросой, и с пренебрежением ежится от привкуса дешёвого табака. — Нет, не тот «Беломорчик», Леночка, — Раф выбрасывает окурок в сугроб, не слишком думая о том, что мусорить неприлично, — курить, Ёлочка, брошу…

— Вместе начнём, — Ёлка ещё не связана с этим человеком печатью в паспорте; едва отвязалась от старой. Но почему-то мысль о новом начинании вместе с этим морским волком не вызывает прежних слёз и истерик, — сразу после того, как твой усатый Михалыч разделается с сепаратными ближневосточными проблемами! — и проблему эту, Голду Смирнитскую, Чернова не переносила на дух.

— К свадьбе Лизки, помяни мое слово, скажем этой проблеме громогласное «Адьес». Михалыч, знаешь ли, за наше добро руку кому надо отгрызет, — бывшая жена вошла в разряд имён, которые Леонид без особого случая старался не упоминать. Хватило того, что Голду удалось организовать на историческую родину, чего она желала и ему. Хотя бы потому что «тебя здесь точно грохнут, хренов капиталист». — Будет вам, гражданочка, паспорт чистый, как слеза младенца!

— И каждое лето — возлежание одним местом в песке где-нибудь в Крыму, — просветлев своим ровным и более чем симпатичным лицом, ответила Ёлка, — и вина шампанские каждый вечер. Красиво жить не запретишь, сам мне об этом говорил!

— Боюсь, Ленок, что ты меня не поднимешь, с моей-то жизненной задницей, — новые конкуренты наступали на пятки Рафаловича, как и грядущий девяносто первый год. — Ладно, пойду, с пацанами переговорю. Смотри мне! Лизку курить не учи, тётка!

— Иди уже, молодежь воспитывай, Макаренко!

— Говорил же тебе, что будем ещё на свадьбе гулять, но только у бедного жениха может совершенно неожиданно для себя оказаться сразу аж две тещи! — в своем отношении к племяннице Чернова действовала, как настоящая мать, пусть родственница покойной невестки когда-то всячески этому противостояла. — Оцените масштаб бедствия, Елена Владимировна!

— Лёнечка, не волнуйся, тебе это уже не грозит! — лучистый взгляд серых глаз ещё больше теплеет, смотря вслед любимому человеку. Ёлка слишком многое прошла, чтобы просто так стоять с ним рядом, жить одной мыслью и действовать с ним в одном интересе.

— Не представляешь, как меня это радует!

Раф салютует возлюбленной своей крупной ладонью, и уходит куда-то во двор, к открытому Линкольну, загруженному пёстрыми подарочными сумками