Романы - Александр Вельтман

И был в Родне жестокий голод, так что ходит поговорка и до наших дней: «Беда как в Родне». И сказал Блуд Ярополку: «Видишь, сколько воинов у брата, твоего. Нам их не победить. Заключай мир с братом своим». Так говорил он, обманывая его. И сказал Ярополк: «Пусть так!» И послал Блуд к Владимиру со словами: «Сбылась-де мысль твоя, приведуще к тебе, Ярополка: приготовься убить его». Владимир же, услышав это, вошел в отчий двор теремной… и сел там с воинами и с дружиной своею. И говорил Блуд Ярополку: «Пойди к брату своему и скажи ему: „Что ты мне ни дашь, то я и приму“,

Ярополк пошел, а Варяжко говорит ему: „Не ходи, князь, убьют тебя; беги к печенегам и приведешь воинов“. И не послушал его Ярополк. И пришел ко Владимиру; когда же входил в двери, два варяга подняли его мечами под пазуху. Блуд же затворил двери и не дал войти за ним своим. И так убит был Ярополк. Варяжко же, увидев, что Ярополк убит, бежал со двора к печенегам и часто воевал с ними впоследствии против Владимира».

Воевода Блуд превращен Вельтманом в киевского первосвященника Блотада и Гуде[388] Грима. Владимир подменен «вражьим, питомцем» Светославичем. Но даже кикимору, лишенную нечистой силой дара сочувствия людям, не обвиняет Вельтман в замышлении Яродолкова убийства – эту мысль нашептывает Светославичу Грим и поддерживают в нем случайные обстоятельства, неосторожные слова Рогнеды. Все использовано для того, чтобы отвести страшное обвинение в братоубийстве от Владимира – но в то же время основой рассказа остаются исторические факты. Вельтман не «создает» историко-художественную реальность, как поступали исторические романисты и до и после него, а решает сложнейшую задачу трансформации исторических реалий в духе романтизма.

Немалые трудности доставил Вельтману образ гречанки Марии, соответствующей исторической жене Ярополка, добытой Святославом из монастыря в Болгарии и подаренной старшему сыну, а после его смерти доставшейся Владимиру. Много проще было бы, по примеру Вальтере Скотта, просто создать женский романтический персонаж. Но Вельтман идет на чрезвычайные усилия, чтобы романтизировать реальное лицо. Из военной добычи он превращает Марию в воспитанницу Ольгину; сначала демонстрирует холодность Ярополка к гречанке, затем женит его на дочери Свенельда. Чтобы спасать и далее невинность Марии, живущей в княжьем тереме, Вельтману приходится развлечь Ярополка целым гаремом, в коем есть даже эфиопки! Наконец, автор заставляет и старого воеводу Свенельда желать брака с Марией – и отводить от нее взор князя. Если исторический Свенельд пострадал в романе невинно, то описание гарема соответствует рассказу летописи о наложницах Владимира, который был «побежден вожделением».

Легенда о Царь-девице, основанная на одноименном сказочном цикле, не только украшает повествование о Владимире, но и связывает его с рассказом об антагонисте – Светославиче, вражьем питомце, – целиком построенном на другой реальности – реальности народного <и>знаиия. И здесь замысловатая фантазия Вельтмана основывается на конкретных источниках, глубоком, вдумчивом изучении предмета.

Сказочные сюжеты «Светославича» не компиляция фольклорных материалов, а своеобразная реконструкция древней мифологии. «Нечистая сила» в романе справедливо рассматривается как пережиток в народном сознании дохристианских, языческих верований. Эта позиция ясно выражена уже в самом начале повествования. В образе «нечистых» языческие боги во главе с Перуном покорили все пространство от Теплого (Черного) до Мразного (Северного) моря, от «моря Венедицкого» (Балтийского, от славян – венедов) до Уральских гор. Дальнейшее повествование об «изгнании» нечистой силы с Киевского холма полностью основано на приведенной в «Повести временных лет» легенде о крещении Руси апостолом Андреем Первозванным, поднявшимся вверх по Днепру и далее до Новгорода, а затем обошедшего вокруг Европы до Рима и Синапа.

Замечательно наблюдение Вельтмана о сходстве, почти тождественности «громовых» богов разных народов: Перуна, Тора и Бел-бога, родившихся в железный век расселения воинственных племен, военной демократии, зарождения варварских государств, возвысившихся вместе с княжескими боевыми дружинами. Это наблюдение основано не на догадке, а на: результатах того изучения «мифологии славянских народов», о котором А. Ф. Вельтман неоднократно упоминал в сочинениях 1834 и 1835 гг.[389].

При ретроспективном взгляде на фоне таких титанов «мифологической школы», как Ф. И. Буслаев, И. И. Срезневский, А. С. Афанасьев, А. А. Потебня и другие, размышления и выводы Вельтмана теряются; тускнеют.

Но, вернувшись к 1834 г., году работы над «Светославичем», мы обнаружим, что «Немецкая мифология» признанного основоположника «мифологической школы» Якоба Гримма[390] еще только готовилась к печати! В этом году молодой Буслаев узнал на лекции М. П. Погодина, только что вернувшегося в Московский университет из заграничной поездки, что великий чешский славист П. И. Шафарик «готовит к печати свои Славянские древности[391], в которых он докажет всему миру, что не немцы, а славяне были старожилами и хозяевами всех тех областей, где потом очутились <…> немцы»[392].

«Не принадлежа ни к одному из главных господствовавших в московских просвещенных кружках направлений»[393], Вельтман ученый и писатель всегда шел своим путем и не сделался «отцом-основателем» какой-либо школы. Да его интересы и не могли уложиться в рамки одного направления. В самом деле: в 1833 г. вышел его перевод и комментированное издание «Слова о полку Игореве», сделанное для пушкинского «Современника»; в том же году – историческое эссе «О Господине Новгороде Великом»; через год – основательное сочинение о варягах[394]. Уже в «Кощее бессмертном» Вельтман дает героям (и поясняет в примечаниях) славянские имена – Зорана, Младень, Мильца и т. п., – наиболее соответствовавшие исследованным им правилам образования имен у индоевропейских народов[395], а в 1840 г. издает труд «Древние славянские собственные имена». Вельтман публикует фундаментальные работы по русской истории[396], изучая в то же время историю, и культуру Древней Индии и Скандинавии, государство готов, походы гуннов и монголов[397]. Исследуя сложнейшие (и до сих пор не до конца решенные) проблемы этногенеза евразийских народов, он изучает античные, византийские, арабские, древнеиндийские, средневековые немецкие и скандинавские сочинения, издает собственный комментарий к Тациту, перевод из «Махабха-раты», переводит Яджурведу и «Прорицание вёльвы» из Старшей Эдды.

Говоря о заслугах и месте Вельтмана в истории изучения «славянской мифологии» и славяноведении в целом, надо учитывать не только сделанные им наблюдения и выводы, не только то, что он одним из первых широко использовал исторический и сравнительный методы, но и влияние, оказанное его личностью и трудами на формирование исследовательского сознания, школы русских славяноведов, историков языка, общественной мысли, культуры.

Пример Вельтмана увлекает молодого И. И. Срезневского, который пишет своей матери: «Вельтман… пишет несравненно лучше, чем говорит, но говорит умно, весело и задумчиво вместе, добр, прост, окружен книгами, беспрерывно работает, чем и живет». «И прежде всего о Вельтмане… Я сознавал в нем великое дарование, – я нашел в нем – истинно доброго человека, душу, которая рада найти сочувствие с другою душею, душу художника и – Русского Человека… Я не в состоянии забыть его, не в состоянии не быть его поклонником». А позже Срезневский – уже крупнейший филолог – создаст свой знаменитый «Словарь Древне-русского языка».

Срезневскому вторит будущий крупный знаток русских сказок А. Н. Афанасьев. «Кроме искреннего моего уважения к Вашему таланту, и прежнего и нынешнего, – пишет он автору „Светославича“, – я в Вас просто влюблен; Ваш прием очаровал меня, Ваша беседа всегда услаждала душу мою…»[398] Вполне возможно, что увлекательные изыскания Вельтмана сыграли какую-то роль в том, что А. H. Афанасьев обратился к изучению русской мифологии, подготовив и издав наиболее полный свод наших сказок.

Увлеченность Вельтмана поисками в малоисследованной области славянской мифологии, на каждом шагу приводившими к необычайно интересным сопоставлениям и размышлениям, оказывала сильнейшее влияние на его литературное творчество. «Светославич» является тому ярким примером. Щедро рассыпанные по его страницам мифологические реалии были тщательно продуманы автором и образуют вместе оригинальную гипотезу о происхождении североевропейского и славянского язычества. Переданная в романе художественными средствами, она получает объяснение в примечаниях, которые, видимо, были продуманы автором еще до создания основного текста.