Возвращение домой - Александра Турлякова

— Нашёл, кого слушать! Меня — старую, глупую… Разве ж так можно? Ведь нельзя тебя, я сколько раз говорила. Нельзя! И не слушай меня, не слушай… Ты же такой умница, так за жизнь боролся. Ты выздоравливаешь! Неужели ж я после всего это-го, после того, что сделала, выгоню тебя?!.. Да никогда, никогда! Скорее сама уйду! И никто тебя отсюда не гонит… Это всё Кайна… Это она всё говорит… А ты спи, спи, отдыхай…

* * *

Новая одежда пришлась как раз впору. И хоть она и не была совсем новой, пахла чистотой и приятным травяным ароматом, лесной свежестью.

А-лата помогла одеться, сама и пуговицы застегнула на рубашке, оглядела со всех сторон, похвалила:

— Аж смотреть приятно! И не отличишь…

Джейк сразу понял, о каком сходстве она говорит, о сходстве с гриффитами, и подумал со странным чувством: тебя ведь что-то связывала с ними, помнишь? Кличка "Грифф" глубоко засела в памяти, но сейчас он был рад такому близкому знакомству с этим народом, они показались дружелюбными, хотя А-лата и упрекала его однажды, и эта Кайна ещё… Или этот?..

Джейк всегда знал, что гриффиты не агрессивны, не могут они так резко отзы-ваться о том, кто нуждается в их помощи, о том, кто находится сейчас в полной их власти.

Что-то происходит в этом мире, что-то такое, от чего даже гриффиты перестают быть такими, какими их знали всегда: добрыми, отзывчивыми, не способными на резкость.

Он медленно спустился вниз по ступенькам, остановился на нижней, поднял голо-ву, повернулся лицом к солнцу. Деревья вокруг посёлка росли редко, и кроны их не заслоняли небо, свет проникал до земли, приятное солнечное тепло, тепло, по кото-рому он так соскучился, ласкало кожу.

Жить! Как приятно быть живым! Чувствовать это тепло, видеть зелень вокруг, небо над головой, такое чистое, удивительно прозрачное и красивое.

Как хорошо жить!

Только сейчас он почувствовал, что счастье от осознания собственного спасения переполняет сердце. Только сейчас, после стольких долгих дней!

Жить! Ничего не бояться, ничего не хотеть, лишь радоваться тому, что можешь дышать, смотреть, слышать, говорить — быть живым!

Это счастье, настоящее человеческое счастье!

И за всё это Джейк был благодарен этим странным людям, как бы настороженно они к нему ни относились, что бы они ни говорили, он был благодарен им за спасе-ние, благодарен за всё.

Чьё-то присутствие он уловил сразу, чьи-то мысли — и крутанулся на каблуках так резко, что голова закружилась. Девушка, та, с которой всё хотелось увидеться и поговорить, стояла перед ним всего в нескольких метрах.

Натолкнувшись на взгляд Джейка, она невольно опешила, отшатнулась, сделала шаг в сторону соседнего дома, но тут Джейк воскликнул хриплым, беззвучным го-лосом, попытался остановить:

— Стойте! Подождите же…

Она не могла его услышать, он сам-то себя едва расслышал, но она остановилась, повернулась к нему медленно, всем корпусом, и только в этот момент Джейк уви-дел, что гриффитка прижимает к груди охапку каких-то свежих листьев.

— Что вы хотите?

Этот резкий вопрос, выдвинутый вызывающе подбородок и поджатые губы, не-добро сверкнувшие тёмные глаза из-под спадающих на лоб прядей завивающихся кольцами волос, и даже эта поза — чуть вперёд, с напряжёнными плечами и шеей — всё в ней разом отбило у Джейка желание познакомиться поближе. Он даже забыл то, о чём так сильно хотел её спросить, он вообще забыл обо всём, и подумал с не-вольным сожалением: "Ошибся!.. Не она… Не она это…"

И стоял, тупо глядя в это красивое, но замкнутое и недовольное лицо, смотрел, не моргая, но так и не смог ничего сказать.

— Вам нельзя ни с кем общаться, — заговорила тогда гриффитка. — Вы не прошли обряд очищения… А это нарушение наших законов… Вы знаете об этом? Вы — человек? Вы не можете знать наших порядков, наших правил, по которым мы жили и живём… И дальше будем жить! Вы пришли и ушли, а мы остаёмся, и хотя бы сейчас вы должны делать то, что говорим мы! Полное подчинение, ясно вам!

И она отвернулась, отвернулась и пошла. А Джейк остался стоять, глядя на эту гордую прямую спину, на высокий затылок, кажущийся ещё выше от собранных на голове волос. Глядел и думал с немым ужасом: "Куда я попал?.. Куда же я попал, Господи?!.."

* * *

Наверное, эта встреча так сильно повлияла на него. На него самого и на всю жизнь, которой он жил до этого.

Это была как отрезвляющая, срывающая ощущение тихой радости и благодушия пощёчина. Пощёчина в ответ на доброе слово, или удар по протянутой ладони, ожидающей милости с терпеливым покорством.

Он замкнулся.

Отгородился от всего мира, от мира, радиально отличающегося от прежних наив-ных представлений.

Он жил, ничего перед собой не видя и никого не слыша, полностью погрузившись в своеобразный вакуум, окутавший его невидимой, но плотной оболочкой. Ни с кем не говорил и сам не отвечал на заданные вопросы; не чувствовал потребности в том, чтобы познакомиться со всеми и со всем, что его окружало. А-лата каждое утро выводила его на улицу "посмотреть на солнышко", оставляла у порога, давая этим понять: иди, куда хочешь, ты волен видеть и знать всё, что тебе хочется увидеть и узнать самому. Но Джейк медленно, так же, как всегда, глядя прямо перед собой ничего не выражающим пустым взглядом, опускался здесь же на ступеньку крыль-ца и смотрел куда-то в одну сторону, не моргая. Его взгляд одинаково, с одним и тем же выражением, устремлялся и на соседний дом, и на стену леса, отвесно под-нимающуюся сразу же за домами; и на дорогу вдоль улицы, по которой иногда лёг-кими туманными тенями скользили редкие жители; и на песок себе под ноги, на котором весело играли в салочки солнечные зайчики, он смотрел теми же пустыми глазами…

Он мог сидеть так часами, неподвижный, как статуя, сидеть до тех пор, пока А-лата не приходила за ним и, придерживая под руку, не уводила в дом завтракать, обедать, ужинать или спать. Всё едино — он ни в чём не испытывал потребности. Дадут чашку с едой в руки — ест, забудут дать или отвлекутся — он безмолвно мог просидеть на лавке возле заставленного тарелками стола, но не взять ни кусочка.

Одним и тем же взглядом он смотрел в распахнутые двери, в открытое окно, на руки работающей А-латы и в собственную тарелку, а перед сном — в потолок. Вряд ли он думал о чём-то в эти дни, и даже если думал, по его лицу это невозможно было заметить.

Все прожитые дни слились для него в один, бесконечно долгий, не имеющий ни утра, ни дня, ни ночи, это продолжался тот день, когда он ещё осознавал себя жи-вым человеком, живым разумным существом, — вечерние часы, когда солнце уже скрыто за лесом, — это был тот день, день расстрела…

Иногда лишь, когда солнечный диск полностью уплывал вглубь леса, он подни-мал глаза и долго смотрел вслед солнцу со странной улыбкой; так мог улыбаться выбившийся из сил пловец при виде призрачной полоски далёкого берега.

Эта апатичность первое время не смущала А-лату, встревожилась она лишь тогда, когда во время самого сильного обострения, когда очищалась печень после тяже-лейшего повреждения, он никак не отреагировал на эти нечеловеческие боли.

И А-лата поняла, что это удобное для неё лично и для всего лечебного процесса отчуждение как-то слишком затянулось. Раньше, в первые дни, ей приходилось поить чужака сильными успокоительными и снотворным, а сейчас, когда надоб-ность в этом почти отпала, её пациент, наоборот, лишился жажды жизни. А понача-лу всё встать пытался, торопился жить, а тут…

И А-лата испугалась, испугалась не на шутку того, что переборщила с травами, превысила допустимую норму, ведь перед ней человек, а не гриффит, любой знает, что люди слабы и менее выносливы. Неужели же она забыла об этом?! А результат — вот он! Слабое подобие человеческого существа!..

Но всё разрешилось неожиданно и само собой.

Джейк как обычно сидел на крыльце дома, когда опять та девушка, проходя мимо, случайно задела его плечо рукой. Она-то не обратила на это никакого внимания, тип этот сидел здесь каждый день и весь день, прямой и неподвижный, словно вы-точенный из куржута, но на этот раз он отреагировал странно. Подняв на неё синие, поразительные для гриффитов глаза, спросил так, будто сейчас увидел:

— Вы?!

И она не смогла не рассмеяться в ответ, хоть и отметила про себя с некоторым удивлением, что с осмысленным взглядом и живым лицом чужак этот странный намного симпатичнее.

А она так привыкла уже к нему, как привыкают к старому и ненужному хламу, злятся на него, когда он попадается на глаза, но сами же понимают, что, если от него избавиться, дом опустеет.

Вот и она сейчас смотрела на него и думала: чужой, чужой он нам, хоть и семна-дцатый день уже здесь; тихое и незаметное существо. Они, люди, все такими дела-ются, когда из своего привычного мира попадают туда, где не действуют их законы, где они сами вынуждены подчиняться, а не подчинять, не диктовать всем свои ус-ловия и порядки.