«Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века - Владлен Измозик

В годы Первой мировой войны постоянными объектами перлюстрации стали ближайшие родственники государя. В частности, министр внутренних дел Маклаков незадолго до своего ухода в отставку (который состоялся в июне 1915 года) доложил царю о перехваченном письме А.И. Гучкова главнокомандующему, великому князю Николаю Николаевичу. Это письмо, по слухам, доказывало намерения Гучкова и великого князя совершить дворцовый переворот с целью ограничения власти Николая II или свержения его с престола1273. Выше я уже говорил о регулярной перлюстрации в Тифлисе корреспонденции великого князя Николая Николаевича, назначенного в августе 1915 года наместником Кавказа, как и о регулярной перлюстрации переписки его окружения.

3.4. Изучение реальных настроений различных групп населения

К сожалению, историки до сих пор весьма слабо используют сохранившуюся перлюстрацию для изучения реальных настроений отдельных групп российского и советского общества в различные исторические периоды. В этой связи можно напомнить, что, в частности, в Государственном архиве Российской Федерации в фонде Департамента полиции хранятся специальные дела, содержащие копии перлюстрированных писем начиная с 1882 года1274.

Даже отдельные перлюстрированные письма помогают увидеть многообразие настроений, мнений россиян в тот или иной исторический период. Например, в 1807 году было перлюстрировано письмо из Москвы от 22 ноября, посвященное заключению Тильзитского мира. Автор письма так выразил свое отношение к этому событию: «Кто бы мог вообразить, что наш император заключит союз с начальником гильотины, с величайшим убийцею и не достойнейшим тираном <…> Я вижу ясно, что начальник общества гильотины [Наполеон] разорит эту страну». Любопытно, что фамилии автора и его адресата, по‐видимому, оказались вымышленными. Во всяком случае, эти люди не были обнаружены1275.

Внимательно изучались письма представителей российского общества в ходе войны 1812 года. Например, вскрывалась переписка иркутского гражданского губернатора Н.И. Трескина с сибирским генерал-губернатором И.Б. Пестелем, управлявшим краем из столицы; графа А.И. Маркова и его доверенного лица, надворного советника Кристина; будущего начальника Главного штаба И.И. Дибича и И.Б. Тизенгаузена и т. д. Практически никто не мог быть уверен в неприкосновенности своей переписки. Так, А.А. Аракчеев 1 октября 1812 года получил от санкт-петербургского почт-директора Н.И. Калинина два вскрытых письма графа Ф.В. Ростопчина. Финляндский почтмейстер из Або (Турку) пересылал министру внутренних дел О.П. Козодавлеву в переводе на русский язык выписки из «писем политического характера»1276. К некоторым письмам и выпискам, передаваемым императору, Козодавлев делал свои примечания. Так, передавая ему письмо графа А.И. Маркова к Кристину от 7 июля 1812 года, министр отметил, что письмо содержит прокламацию Наполеона, которая была напечатана в иностранных газетах, не допущенных в Россию. Поэтому он видел две возможности: «письмо… можно предать огню или же поелику оно не важно, можно отдать по надписи [по адресу]». В результате письмо, как заметил Н.К. Шильдер, «осталось в делах по перлюстрации и никогда не попало в руки Кристину»1277.

Перлюстрированные письма из армии свидетельствуют о высоком патриотизме офицеров и генералов, о недовольстве отступлением главных сил русской армии, о силе врага, об ожесточении крестьян, возмущенных поведением непрошеных гостей. Ротмистр Изюмского гусарского полка и будущий генерал-лейтенант Лев Нарышкин писал 1 августа отцу, князю А.Л. Нарышкину: «…стоим уже четвертый день… между 1‐й и 2‐й армиями… патрули их [французов] делают разные насильства и мерзости нашим жителям, а особливо ругаются над законом [религиозным], ломают и тычут пиками в образа, и делают конюшни из церквей. <…> После последнего дела, которое мы имели с ними, мужики столь раздражены на этих извергов, что ходя по полю с дубинами убивали раненых, которых они находили на поле»1278. В письме командира кирасирской дивизии генерал-майора Н.И. Депрерадовича жене Наталье Павловне от 10 августа из‐под Дорогобужа были отчеркнуты следующие строки: «…и побьем, а все раком назад пятимся, не нравится мне сия метода, особенно Смоленска мне жаль. <…> Этого у изверга [Наполеона] отнять нельзя, что умен столько же, сколько и мерзок».

Поэтому с таким восторгом было принято назначение М.И. Кутузова, состоявшееся 8 августа. Тот же Депрерадович писал жене из Вязьмы 16 августа: «Мы черт знаем, что делаем, движемся 5 верст вперед, а потом 200 назад… князя Кутузова мы ежечасно ожидаем. Дай Бог, чтоб лучше пошли дела наши. <…> Благодарю тебя за присылку копии рескрипта князю Кутузову. Ах! Дай Бог, чтобы он оправдал доверенность и надежду Государя и спас отечество»1279. Одновременно офицеры и генералы с гордостью информировали своих адресатов о первых победах. Полковник И.И. Дибич (будущий фельдмаршал и начальник Главного штаба) писал 12 августа будущему мужу своей сестры Б.К. Тизенгаузену о сражении под Клястицами 18–20 июля: «Мы имеем против себя 5‐ть дивизий в двух корпусах. Слава Богу, их довольно расчесали». Командующий 3‐й армией А.П. Тормосов сообщал 5 августа брату П.П. Тормосову о сражении с превосходящими силами противника 31 июля под Городечно: «Наши дрались, как богатыри… Артиллерия наша действовала как нельзя лучше»1280.

В последующие годы особое внимание уделялось общественным настроениям во время каких‐то чрезвычайных происшествий. Например, в связи с событиями в Семеновском полку 17–18 октября 1820 года за несколько месяцев были перлюстрированы многие десятки писем офицеров (особенно Семеновского полка), гражданских лиц и даже солдат. Среди них письма бывшего санкт-петербургского полицмейстера П.А. Папкова, полковника А.И. Пашкова, княгини К.А. Щербатовой, П.Я. Чаадаева и др. Одной из первых была снята копия с большого письма будущего декабриста, командира роты Семеновского полка капитана С.И. Муравьева-Апостола своему однополчанину, командиру роты штабс-капитану князю И.Д. Щербатову от 19 октября в Москву1281. Оценивая это происшествие и реакцию высшей власти, неизвестный писал 19 ноября в Москву бывшему адъютанту А.В. Суворова, сенатору С.С. Кушникову: «Ты пишешь, что прискорбно слышать, что у нас возникает неповиновение! Я скажу напротив: прискорбно, что доводят до неповиновения. <…> Я иного не вижу в этих инсургентах, как три тысячи невинных жертв»1282. Некоторые места в перлюстрированных письмах сопровождаются пометкой: «О сем писать [И.В.] Васильчикову [командиру Гвардейского корпуса]»1283.

Следствием «Семеновской истории» стало военно-судебное дело четырех офицеров Семеновского полка: командира 1‐го батальона И.Ф. Вадковского, капитана 1‐й роты Н.И. Кашкарова, отставного полковника Д.П. Ермолаева и И.Д. Щербатова. В результате этого дела, тянувшегося до января 1826 года, Ермолаева и Щербатова лишили чинов и орденов и перевели рядовыми на Кавказ. Двух других после крепостного заключения (Вадковского – на два с половиной года в Динабургской крепости, Кашкарова – на два года в Бобруйске) перевели в Кавказский корпус, но с сохранением чина. В мае 1827 года Вадковский добился отставки. В 1830 году Щербатов погиб на Кавказе, дослужившись до чина штабс-капитана. Дальнейшая судьба двух других его товарищей неизвестна1284. Письма Ермолаева и родных Щербатова о результатах суда также были перлюстрированы и внимательно прочитаны, о чем свидетельствует подчеркивание текста1285.

Под зоркое око чиновников «черных кабинетов» попадало большое число выдающихся деятелей российской культуры. В 1818 году в результате перлюстрации на Виленском почтамте была снята копия стихотворного послания Александра Пушкина Петру Чаадаеву1286. Известно, что весной 1824 года было перехвачено письмо Александра Пушкина из Одессы своему лицейскому товарищу Вильгельму Кюхельбекеру. Поэт, в частности, писал:

Ты хочешь знать, что я делаю – пишу пестрые строфы романтической поэмы – и беру уроки чистого афеизма [атеизма]. Здесь агличанин [так в тексте], глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, что не может быть существа разумного, творца и правителя, мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но к несчастию более всего правдоподобная1287.

Это письмо послужило одной из причин ссылки Пушкина из Одессы в семейное поместье – село Михайловское.

Письма великого поэта перлюстрировались и в последующие годы. Надо напомнить, что, конечно, далеко не со всех перлюстрированных писем снимались копии. Если текст не представлял особого интереса, то письмо просто продолжало свой путь к адресату. Поэтому мы знаем лишь о тех случаях, когда изготовлялся меморандум, т. е. выписка. Известно, в частности, что в марте 1826 года было вскрыто и затем доложено императору письмо Пушкина писателю и другу П.А. Плетневу. Вызванный в том же году из ссылки в селе Михайловском в Москву, с приказанием Николая I явиться незамедлительно, поэт в сопровождении фельдъегеря покидал 5 сентября Псков. В этот день он успел отправить письмо своему однокашнику и другу А.А. Дельвигу. Само письмо не сохранилось, но мы можем судить о его содержании по документам М.Я. фон Фока. Управляющий III Отделением 17 сентября записал: «Пушкин… выезжая из Пскова,… написал… Дельвигу письмо, извещая его об этой новости и прося прислать ему денег с тем, чтобы употребить их на кутежи и шампанское»1288.