По ту сторону рассвета - Ольга Чигиринская

Словно уловив его мысли, Берен оборвал разговор с кем-то из горских старейшин, обернулся. Нет, то было не осанвэ, — он был наглухо «закрыт», — а просто острое чутье на чужой взгляд, развившееся за годы преследований. Финрод уже обратил внимание на то, что среди соплеменников Берен всегда «закрыт». Теперь он разделял с эльфами то, что сопровождает каждого из них в толпе людей — немолчный гул чужих мыслей, порой такого свойства, что лучше бы не владеть искусством соприкосновения разумов. Берен закрывался не для того, чтобы случаем не сказать чего-то лишнего — а для того, чтобы не услышать чего-то лишнего.

Финрод поделился этой мыслью с сидящим рядом Нэндилом.

— Я заметил, — шепнул тот. — Еще одно подтверждение тому, что ты в нем не ошибся. Как я понимаю, он не оставил намерения обратиться к этому древнему суеверию?

— Отчего ты думаешь, что это — суеверие?

— Ты знаешь, какие тайны занимали нас обоих и какими расспросами мы донимали Феантури. Я готов поверить, что Олофантур по воле Единого говорит и с людьми, ниспосылая им сны и видения — но не готов поверить, что он это делает только для тех, кто в подпитии доведет себя танцем до полубреда.

— А если зависимость иная? — спросил Финрод. — Если Олофантур говорит всегда и со всеми, но не все и не всегда могут прислушаться, и это — один из способов?

— Значит, не самый лучший. Я слышал, что у вастаков есть нечто подобное — только занимаются этим женщины, что пользуют спорынью и конопляное семя.

— Но беоринги никогда не пользовались ни тем, ни другим.

— Велика ли разница — и вино в большом количестве может вызывать видения.

— Смотри на Берена — этим вечером он выпил даже меньше, чем любой из нас. По людским меркам — почти нисколько. Я видел это гадание еще дважды — и каждый раз гадатель был трезв. Из чаши они отпивают два или три глотка. Дело не в вине.

— Согласен, дело в них. В любом случае посмотреть будет интересно…

Настала минута, когда пирушка утихла, а костры почти прогорели. Все больше и больше людей в молчаливом ожидании смотрели на Берена, который почти не пил и не ел все это время. И когда наконец на берегу среди пирующих воцарилось полное молчание, Берен встал, перешагнул через стоящие на траве блюда и прошел к другому краю круга, где сидел, уже наполнив чашу, Гортон. По правую руку от него сидел Хардинг, по левую — Нимрос, юный бард и целитель, сын и ученик славного своим искусством среди людей Белвина дин-Брогана. По словам горцев, юноша учился не только у него, но и у эльфийских бардов, и уже успел прославиться как целитель.

Встав на одно колено, Берен принял чашу — цельнолитой золотой кубок весом не менее чем в шесть фунтов. Поднявшись, он отпил из чаши три глотка, потом пошел вдоль круга сидящих — по солнцу. Пройдя равное расстояние между Гортоном и Финродом, встав лицом на юг, он преклонил колено, затем, поднявшись, отпил еще три глотка. Кто-то начал отбивать ритм мечом о щит. К нему присоединился второй, третий — и когда Берен остановился перед своим королем, удары составляли уже мерный неумолчный гул, сродный с ударами волн о скалы. Повторив поклон, Берен завершил круг на четвертой стороне света и вышел на середину круга, поставив чашу на землю. Ее литое, широкое основание исчезло в траве — словно она слегка ушла в землю под собственной тяжестью. От темноты вино в ней казалось черным.

Берен снова пошел по кругу — в странном, медленном танце, вскидывая руки то вверх, то в стороны, подобно удивительной птице. Он падал на колени и тут же быстро вскакивал, то вскидывал лицо к звездам, то ронял голову словно в приступе безмолвного отчаяния. Когда он закончил круг и, остановившись, тихо запел, голос его был хриплым, словно надтреснутым.

Черный лебедь родился в ту ночь,

Когда умер на озере старый князь,

А новый, вам данный, не ведает,

Что ему делать с жизнью своей.

Берен вскинул голову, отбрасывая назад волосы, падавшие на лицо. Глаза его были закрыты. И в это мгновение Финрод почувствовал то, что испугало его и обрадовало — но испугало сильней. Предвиденье, terkenye, разверзло перед ним дороги будущего.

Неспроста — именно сейчас. Люди провидят иначе — если бы никто не откликнулся, Берен опять не получил бы своего гадания, но необходимость отклика Финрод почувствовал горячо и ясно. Эльфы никогда прежде не пели над чашей; но и люди никогда прежде не глядели в Палантир. Времена расступались.

В отличие от людей, к которым приходили слова, иногда — со смутно понятным смыслом, — к Финроду пришли образы. Но облечь их в слова — было уже привычным делом. Правда, Финрод раньше не слагал песен на языке людей…

Как ни тяжел будет морок,

Поверить ли в гибель света?

Как ни жесток будет рок -

Отречься ли от испытания?

Он встал и пропел это, выходя за пределы всех прежних представлений и отношений. Берен резко повернулся к своему королю, глаза его распахнулись.

Я был затерян во мраке,

Не знал, увижу ли звезды…

Я продвигался в молчании,

Искал выход из темных урочищ…

Финрод вышел на середину круга — и над чашей они сомкнули руки, а голоса их вознеслись к небу, как два языка пламени:

На рассвете увижу я край тропы

На рассвете достигну края тропы

На рассвете взмолюсь на краю тропы

На рассвете шагну с края тропы.

Все это было странно до предела — образом края тропы, ведущей из темных, перепутанных и плотных колючих зарослей к светлой поляне, Финрод с Береном не делился — но Берен первым спел о нем. Он смотрел в глаза Финроду — но на самом деле сквозь них, взгляд его пронзал настоящее и шел дальше. Вторым зрением Финрод видел, как треплет волосы Берена нездешний ветер. Голос человека опустился еще ниже — теперь в его груди словно дрожал звук боевого рога:

Идем же на поле кровавой жатвы!

Как я держусь еще — сам не знаю.

Предать ли себя мне, чтобы восстать?

Все, что мне дорого — ради победы?

Отчаяние подняло его голос над холмами — и пресекло. Подхватив изломанную мелодию, Финрод ответил:

Ищи в безмолвии — и найдешь

Ту правду, что прячется среди лжи,

Точно зерно среди речных камней

От жадных глаз голодной птицы.

Берен склонил голову:

Что делать мне с жизнью моей, я не знаю.

Финрод сжал пальцами его предплечья:

Следуй за мной, и ты увидишь,

Что будет, когда боль истает,

А сомнение расточится.

Два голоса снова взлетели слаженным порывом, как два крыла одной птицы:

На рассвете увижу я край тропы

На рассвете достигну края тропы

На рассвете взмолюсь на краю тропы

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});