Лавина (сборник) - Виктория Токарева

Дюк двинулся следом, недоумевая — что же случилось? Может быть, Нине Георгиевне дали неправильную справку? Не захотели огорчать? А может быть, это ему по телефону неправильно сказали, что-нибудь перепутали? Или пошутили. Хотя вряд ли кто захочет шутить такими вещами. А может быть, все правильно? Просто Ивановых в Москве две тысячи, а Сидоровых человек триста, и почему бы двум Сидоровым не оказаться в одной шестьдесят второй больнице.

— А зачем вам звонили? — перепроверил Дюк.

— Мама потребовала. Заставила дежурную сестру, — недовольно сказала Нина Георгиевна. — Все-таки она эгоистка. Никогда не умела думать о других. А в старости и вовсе как маленькая.

Сейчас, когда миновала Смерть, на сцену выступила сама Жизнь с ее житейскими делами и житейскими претензиями.

Обратная дорога показалась в три раза короче. Вопервых, они больше не оборачивались, а шли только вперед в обнимку с большой удачей. Нина Георгиевна возвращалась обратно дочкой, а не сироткой. А Дюк — в последний раз блестяще выиграл партию талисмана. Уходить надо непобежденным. Как в спорте. В последний раз выиграть — и уйти.

Подошли к автобусной остановке, откуда начали свой путь, полный тревог.

— Спасибо, Саша, — сказала Нина Георгиевна и посмотрела Дюку в глаза — не как учитель ученику, а как равный равному.

— Не за что, — смутился Дюк.

— Есть за что, — серьезно возразила Нина Георгиевна.

— Учить уроки, участвовать во внеклассной работе и хулиганить могут все. А быть талисманом, давать людям счастье — редкий дар. Я поставлю тебе по литературе пятерку и договорюсь с Львом Семеновичем, у меня с ним хорошие отношения. Он тоже поставит тебе пятерку. И поговорит с Иннесой Даниловной. Максимальный балл — пять и ноль десятых — мы тебе, конечно, не сделаем. Но четыре и семь десятых можно натянуть. Это тоже неплохо. С четырьмя и семью десятыми ты сумеешь поступить куда угодно. Даже в МГУ.

— Да что вы, — смутился Дюк. — Не надо.

— Надо, — с убеждением сказала Нина Георгиевна. — Людей надо беречь. А ты — человек.

Дюк не стал поддерживать это новое мнение. И не стал против него возражать. Он вдруг почувствовал, что хочет спать, и это желание оказалось сильнее всех других желаний. Голову тянуло книзу, будто кто-то положил на затылок тяжелую ладонь.

— Ну, до завтра, — попрощалась Нина Георгиевна. — Хотя уже завтра. Если проспишь, можешь прийти к третьему уроку, — разрешила она.

И пошла от остановки к своему дому. А Дюк — к своему. Короткой дорогой. Через садик.

Садик смотрелся ночью совершенно иначе — как дальний родственник настоящего леса. И лавочка выглядела более самостоятельной. Не зависимой от людей.

Дюк сел на лавочку в привычной позе — лицом к небу.

Темное небо с проколотыми в нем золотыми дырками звезд было похоже на перфокарту. А может, это и есть господня перфокарта, и люди из поколения в поколение пытаются ее расшифровать. Хорошо было бы заложить ее в счетную машину и получить судьбу.

Дюк всматривался в звездный шифр, стараясь прочитать свою судьбу. Но ничего нельзя знать наперед.

И в этом спасение. Какой был бы ужас, если бы человек все знал о себе заранее. Кого полюбит. Когда умрет. Знание убивает надежду.

А если не знать, то кажется: не окончишься никогда. Будешь вечно. И тогда есть смысл искать себя, и найти, и полностью реализовать. Осуществить свое существо. Рыть в себе колодец до родниковых пластов и поить окружающих. Пейте, пожалуйста. И ничего мне не надо взамен, кроме: «Спасибо, Дюк.» Или: «Спасибо, Саша». Можно просто «спасибо».

Благодарность — не аморфное чувство, как говорит мама. Оно такое же реальное, как, скажем, бензин. Благодарностью можно заправить душу и двигаться по жизни дальше, как угодно высоко, — до самых звезд, господней перфокарты.

Мама спала. Дюк неслышно разделся. Просочился в свою комнату.

Расстеленная кровать манила, но Дюк почему-то включил настольную лампу, сел за письменный стол. Раскрыл «Что делать?». Вспомнилось, как мама время от времени устраивала себе разгрузку, садилась на диету и три дня подряд ела несоленый рис. И, чтобы как-то протолкнуть эту еду, уговаривала себя: «А что? Очень вкусно. Вполне можно есть». Дюк давился снами Веры Павловны и уговаривал себя: «А что? Очень интересно…» Но ему было не интересно. Ему было скучно, как и раньше. Просто он не мог себе позволить брать пятерки даром. Как говорил Сережка, «на халяву».

Даром он мог брать только двойки.

Казино

Неделю назад я с блеском выиграла в суде одно запутанное дело. Судилась некая Наиля Баширова с неким Колей Ивановым. Коля — не совсем чтобы Коля, а вполне Николай Петрович — дал взятку власть предержащему чиновнику и отобрал у тоненькой Наили ее пошивочную мастерскую, находящуюся на территории монастыря — памятника старины.

Эта мастерская была приобретена законно. По законам девяносто первого года. Но сейчас считается, что в девяносто первом году, пользуясь стрельбой и суматохой, все всё наворовали, нахватали задарма. Придут новые хозяева, сунут кому следует — и всё перераспределят без крови и без гражданской войны. И все довольны: и Коля, и тот, власть предержащий, — такой аккуратный типчик и торчит иногда в телевизоре с душеспасительными речами. Я заметила: носители нравственности, как правило, порочные типы. Как Фрейд, например.

Закон есть закон и обратной силы не имеет. Сначала дали, потом отняли — это не пройдет. Обратную силу может иметь только смертный приговор: сначала приговорили, потом подали апелляцию и помиловали.

В случае с Наилей — мне все было ясно. А то, что пошивочная мастерская находилась на территории монастыря, — очень хорошо. Монахини ведь тоже шили. У них была пошивочная и трапезная, и прачечная. Все логично. Продолжение традиций.

Коля звонил и туманно намекал: то ли на взятку, то ли на большие неприятности. Но я знала, что и он, и те, кто за ним, не захотят со мной связываться. Я ведь могу и во «Времечко» позвонить, и мировую общественность задействовать. Дело не в моей суперпринципиальности. Просто, когда я завожусь, я иду до конца. Для меня принцип становится важнее жизни. Как у бандитов.

На суде я испытывала давление со стороны судьи, но мое сопротивление было прочным: как молотом по наковальне. Чем сильнее ударишь, тем дальше отскочит.

Помещение осталось за Наилей. Наиля светилась глазами, вскидывала тонкие ручки, лепетала: я даже не знаю, как вас благодарить… С тех пор как существуют деньги, а существуют они двадцать веков, этой проблемы — как благодарить — не существует. Но в случае с Наилей принцип был важнее денег. Я не взяла бы их ни при каких обстоятельствах. Иначе я плюнула бы себе в душу, что неудобно физически.

Где располагается душа? Под горлом, в ямке? Или в районе солнечного сплетения, под ложечкой? Плевать самой неудобно и даже невозможно.

Наиля почувствовала меня и сшила мне сумасшедший пиджак: сочетание шелка, холста и замши. Это называется: в огороде бузина — в Киеве дядька. Казалось бы, несовместимые вещи: где огород, а где Киев? Но еще хуже, когда в огороде бузина — и в Киеве бузина. Именно так — скучно и одномерно — выглядели пиджаки из западных универмагов, даже самых дорогих.

Наиля взрывала привычное представление. В ее творчестве было вдохновение, и оно ощущалось материально.

Я надела пиджак и поняла, что это — моя вещь. В ней можно и в пир, и в мир, тем более что сейчас все перепуталось.

Я забыла сказать: Наиля работала в модельном бизнесе. Создала свою коллекцию, как Коко Шанель. Несколько девчонок-сподвижниц за копейки шили, вылизывали каждую модель, каждый шов. Что посеешь, то пожнешь. Наилю номинировали на светскую львицу. Модный журнал провел опрос, получил ответ: Наиля Баширова.

Номинация должна происходить в большом казино. Казино в целях рекламы сдавало свое помещение под престижные акции.

Наиля пожелала, чтобы я была свидетелем ее триумфа, и пригласила меня на номинацию.

Я согласилась. Как говорят в Одессе: а почему нет? Записала день и час и адрес казино. Это был вторник, двадцать часов вечера.

Я никогда не была в казино и никогда не была на номинации. Мне было интересно. Но… Вмешалось печальное обстоятельство. Мне позвонили и сообщили, что во вторник я должна быть на похоронах тогда-то и там-то… Я записала адрес морга. О том, кто умер и почему, я рассказывать не стану, это совершенно другая история. Как говорила одна старушка: дело житейское. Значит, смерть входит в жизнь как составляющая.

Настал вторник. Я надела мун-буты, обувь для лыж. Мне предстояло простоять несколько часов на кладбище, и я боялась простудиться. После похорон обычно бывают поминки. Я надела пиджак Наили. Он был из натуральных тканей, я в нем не уставала.

На кладбище я вспомнила, что надо позвонить Наиле и предупредить о своем отсутствии. Я поотстала, достала мобильный телефон и набрала знакомый номер.