Железный век (сборник) - Святослав Логинов

Марат положил бинокль на землю. Рассматривать убитых он не мог, и без того в желудке проснулась тягучая боль, и самый обычный животный страх охватил его. Игра всерьез мстила за себя — страх был настоящим, и мысль, что ему никто ничего не может сделать, ничуть не успокаивала.

Но пора было действовать. Солдаты растянулись неширокой шеренгой и двинулись по следам беглецов. Рассчитано-неловким движением Марат демаскировал себя. Его заметили, преследователи на мгновение замерли, а потом разделились. В его сторону двинулись лишь четверо, остальные продолжали идти по протоптанной беглецами тропе.

Марат бежал по дорожке мимо указателя: "Прогулочный маршрут Nо_1", бежал медленно, уклоняясь от кустов, которые не могли задеть его, шатаясь от усталости, которой не было, спотыкаясь о коряги, которые приходилось воображать, и на смену растаявшему страху возвращался веселый азарт.

"Вам захотелось охоты? Вы ее получите! Только учтите, дичь кусается, а вот вы меня укусить не сможете. Что же вы топчетесь? Быстрее! Вот он, первый самострел…"

Марат пробежал мимо натянутой через тропу нити. Торопившиеся позади ландскнехты не ожидали подвоха, и, оглянувшись через полминуты, Марат увидел, что расстояние до врагов заметно увеличилось, а самих преследователей осталось всего трое и идут они только по его следам. Марат, упав два раза, подпустил солдат поближе. Арбалетная стрела безмолвно вонзилась у самой его головы в корявый ствол, худосочные изгибы которого предвещали близость топи.

Вторую сторожевую нить Марат пересек, разрезав грудью, так что идущие по следам послушно попали и в эту ловушку. Но все же двое уцелевших не прекращали погони.

Вокруг тянулись сухие, истлевшие изнутри березки, кочки качались под ногами у солдат, Марату приходилось прилагать массу усилий, чтобы вести себя правдоподобно. Дважды он, вздымая фонтаны брызг, обрушивался в карликовые пруды и вновь, мокрый до нитки, покрытый черной грязью, ковылял по садовой дорожке. Солдаты неуклонно приближались.

Зеленую лужайку одинаково ровную и привлекательную в обоих мирах Марат пробежал буквально спиной чувствуя наседающих преследователей. Те выскочили на поляну, зеленый покров мягко расползся под их ногами, и оба они мгновенно по грудь ушли в трясину.

Марат остановился, прислонившись спиной к сосне. Один из солдат почти сразу был затянут вглубь, тина уже разгладилась на этом месте, не оставив никакого следа. Второй успел сунуть древко алебарды себе под живот и теперь бился, пытаясь выбраться, дотянуться отчаянно машущей рукой до режущих кромок осоки, окружающей гиблую полянку. Но белесые травины обрывались, и крестоносец постепенно погружался в грязь. Марат не мог понять, видит ли его тонущий, но сам он видел все до мельчайших подробностей: скрюченные руки, белые от ужаса глаза, закушенную губу, с которой сочилась, мешаясь с мутной водой, тонкая красная струйка. Ландскнехт не кричал, видимо не надеясь на помощь или просто лишившись с перепугу голоса.

— Ты сам этого хотел, — выговорил Марат. — Ты — убийца. Если бы ты мог убить меня, ты бы даже сейчас не задумался бы ни на секунду…

Слова звучали неубедительно. Тонущий ушел в трясину до подбородка. Марат подошел, наклонился, обреченно пытаясь помочь. Пальцы наткнулись на подстриженную траву и ухоженную землю газона. Вода заливала открытые немигающие глаза, поднялось несколько медленных пузырей, свежая невинная зелень сомкнулась, скрыв все.

— Я не хотел так! — крикнул Марат.

Спотыкаясь, он добрался к ближнему самострелу. Подстреленный крестоносец был еще жив, запрокинутое лицо исходило потом, скребущие пальцы скользили сквозь неподвижную траву. Он был совсем молодым мальчишка шестнадцати или семнадцати лет с нетронутой бритвой щеками и пухлыми детскими губами. И можно было сколько угодно оправдывать себя, твердить, что это законченный негодяй и убийца, отводить глаза на алебарду, с лезвия которой еще не стерта чужая кровь, все равно, на земле лежал мальчик, которому нестерпимо больно и страшно умирать здесь одному.

Марат сел на землю и сухо без слез заплакал.

День Кристиан провел на углище. На дальнем конце Буреломья возле не застывающей даже зимой трясины Бастином была отрыта землянка, обустроены кучи для пережигания угля и поставлен навес с горном, наковальней и прочим потребным инструментом. Здесь Бастин исполнял тонкую секретную работу, которую не желал подставлять под чужие глаза. Может быть, одна Рада, повсюду шнырявшая в поисках тайных трав, знала, куда и зачем пропадает временами ее свояк. Но потому и было ей открыто многое, что урода умела молчать.

Теперь же Бастин привел сюда Кристиана и просил помощи. Отец, хоть и проворчал, что, мол, сенокос в разгаре, но, поверив Бастину, Кристиана отпустил и даже лошадь дал, отвезти надранное при постройке землянки корье. А на косьбу отправился с Савелом, решив, что землянка уже под крышей, а без печи летом не замерзнешь.

За день Кристиан освоил несложный труд углежога, приготовил две больших бутыли скипидару, а дегтю выгнал столько, что его хватило бы на все телеги графства и еще на долю гулящих девок осталось бы. Но Бастин твердил одно: «Мало». У него, оказывается, и старый запас был, но добрую половину его они сожгли, испытывая огнеметную машину. Когда впервые огненный змей вырвался из трубы, поджигая кусты и пятная черными ожогами камни, Кристиану едва достало сил не бросить все и не побежать прочь, куда угодно, лишь бы подальше от этого. Прежде он и представить не мог такого ужаса. Но Бастин и чернобородый оставались недовольны и долго спорили, размахивая руками и рисуя — один на куске бересты, другой в карманной книжице.

Кристиан изломался за день, как прежде не приходилось даже в самую пору страды. Разворошив последнюю кучу и слив остро пахнущую кубовую воду отстаиваться в глиняную с дыркой в боку корчагу, Кристиан уже не мог дойти к землянке и повалился в вытоптанную грязную траву. Он слышал, как стучит молотком Бастин, мастерящий засадные самострелы, и удивился, откуда у того берутся силы, и как он исхитряется поспевать везде. А когда открыл глаза, то увидел Гелию. Она сидела на корточках рядом с ним и осторожно проводила пальцами ему по волосам.

— Ангела… — прошептал Кристиан.

Он поднял руку — и опустил, не осмеливаясь приблизить к девушке вымазанные углем и дегтем пальцы. Только теперь он понял, отчего с таким страшным надрывом работал весь день. Он старался убить тоску тела, не желающего мириться с холодным словом «никогда». Но усталость даже не притупила отчаяния. Как хотелось бы, изо всех сил зажмурившись, спрятаться лицом в коленях любимой или хотя бы ощутить на волосах прикосновение тонких пальцев… Трудно любить с открытыми глазами.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});