Конь Рыжий - Полина Москвитина

– Ай, Ной Васильевич! – обрадовалась она. – Я так-то волновалась, што вы гдей-то задержались. Все ли ладно?

– Все ладно, Лиза.

– Нет, одначе. Вижу я, все вижу. Если бы я чем могла помочь! Бестолочь я, бестолочь. Токо и знаю, что молюсь за вас. Особливо – за золовушку Анечку. Ни известия, ничего нет. Жива ли? Вася говорит: давно убил ее капитан.

Ной вздохнул – сам ждет не дождется, хотя бы какой вести об Анне Дмитриевне.

– Как с Ваней надумали? Пригонят ведь. Славненький такой мальчик! Не сгинуть же ему, правда?

– Думаю, Лиза.

– Я так-то волнуюсь! Так-то волнуюсь, ежли б знали, Ной Васильевич. И за вас молюсь, и за Прасковью Дмитриевну, и за Казимира Францевича, за всех, за всех!..

Именно: «за всех, за всех!..» Но не за себя.

– Завтра пригонят?

– Завтра, Лиза.

– Паша ничего не передавала?

– Ничего.

– Али силы ишшо нету народ поднять?

– Нету, Лиза. Народ подымется не сразу – многотерпенье еще не исчерпалось. Наш народ многотерпелив от пращуров.

– А Ленин?

– Ох, Лиза! Я же упреждал тебя!

– Дак мы ж двое…

– И у земли есть уши, Лизавета. Сгубишь себя, гляди. Просил же тебя: запамятуй некоторые слова. Хоть бы ради сына своего. Кто его растить будет?

– Ах, Ной Васильевич! А к чему растить Мишеньку, ежли жить ему потом до смертушки во тьме-тьмущей, как у нас на Каче, в поножовщине да страхе. Разе это жизня?

– Экая ты! – Ной подтянул ноги, подобрался, и строго так: – Или век, думаешь, тиранству быть? Время пришло свести его на нет, оттого и врукопашную пошли друг на друга, чтоб без душегубства жить на своей земле. Вот оно как!

– Ах, кабы все так свершилось, как сказываете, – глубоко вздохнула Лиза.

– Иди, почивай, Лиза. Миша еще проснется.

– Он у меня крепкий на сон, слава богу. А мне не уснуть, одначе. Дымова и Рогова тоже пригонят?

– Должно.

– Ах, какие люди-то, люди-то! Век бы им жить. Али добрые завсегда недолго живут, а?

– Добрые – они потому и добрые, Лиза, что свою жизнь не жалеют для других. Долголетья у них нету.

– И правда! Вот у нас на Каче лонись старик помер – скоко душ сгубил, не счесть, а прожил сто три года! Ужасть! Али вовсе бога нету, што злодеям долгая жизня, а вот как Христу – короткая?

– Экая ты, Лиза! В какую глубь ныряешь?

Петухи пропели на Каче первую побудку, кобель взлаял в ограде, и тут раздался стук в ворота калитки. Лиза испугалась:

– Ктой-то?

– Иди, Лиза! Я спрошу, – сказал Ной, быстро натягивая китель и вынув из кобуры кольт.

II

Нежданные гости – Прасковья и Артем!

Им тоже не до сна в эту тревожную, жуткую и вместе с тем погожую июльскую ноченьку…

Прасковья – в монашеском черном платье; она живет теперь с монашками, в их обители, где и работает фельдшерицей. Обитель тут же, в городе, невдалеке от духовной семинарии.

Артем в рабочей куртке, в кепке и ботинках.

Сразу к делу:

– Имеются сведения – казаки под командованием есаула Потылицына готовят расправу над нашими товарищами – сообщил он. – Кого именно казнить будут при этапировании – пока еще неизвестно.

Этого Ной не знал!

– Что же делать? – спросил Артема.

– Ничего.

– Как так? Глядеть, что ли? Да я один могу…

– Потому и пришли, чтоб предупредить вас, – сурово и строго заметил Артем. – Ничего вы один, конечно, не сделаете, а дело загубите. В данный момент мы не располагаем такой силой, чтобы поднять и вооружить народ. Следовательно – ничего! Если они справят кровавую тризну над арестованными, тем самым приблизят свой собственный конец.

Ной подумал и сказал:

– Среди арестантов будет и мой брат. Иван.

– И вы для него отыскали квартиру в Кронштадте? – продолжал Артем. – Это неосмотрительно, Ной Васильевич. Крайне неосмотрительно. Иван – молодой парень, не из руководителей. Обыкновенный парень. Ни для контрразведки, ни для белогвардейского правительства никакого интереса собою не представляет. Это ясно. Брат? Но у вас хорошее алиби: брат давно ушел из семьи. Никаких других обвинительных документов в контрразведке против вас не имеется. Это мы знаем совершенно точно!

Ною это тоже известно.

Но – брат же, брат! Чтоб не вырвать его из лап карателей – да Ной вовек не простит себе такого паскудства!

– Если Дальчевский узнает, что Иван – мой брат, да еще член партии…

– Не думаю, – перебил Артем, – чтоб наши товарищи не сообразили уничтожить документы! Большевики, понятно, но документов у карателей не будет.

– Пойду, хоть подышу родными углами да на племянника взгляну, – вздохнув, сказала Прасковья, и к Ною: – Вам хорошо здесь?

– Покуда все ладно.

– У нас только мама ненадежный человек. Но мы ее отправили в Ужур. Пробудет там до зимы. Вы еще не ложились спать?

– Не до сна! Да и со службы вернулся поздно. Богумил Борецкий привязался со своими любезностями, чтоб ему околеть.

Прасковья ушла.

– От Анны Дмитриевны нету вести? – спросил Ной.

Артем помедлил, потом оказал:

– Пока ничего определенного. Но прибыл товарищ из Омска. Особо просил, чтоб мы воздержались от непродуманных шагов.

Вернулась Прасковья, пригорюнилась. Отчий дом! Близок локоть, да не укусишь. Уходить надо!..

Артем еще раз напомнил Ною:

– Держитесь спокойно при этапировании арестованных! За вами будут наблюдать. Это единственный момент для контрразведки, чтоб изобличить вас, как сочувствующего большевикам. Воздерживайтесь от единоличного партизанства.

Ной ничего не ответил. Тяжко! Ох, как тяжко! Если бы был здесь капитан Ухоздвигов, он, конечно, помог бы Ною выручить брата!..

Долго не мог заснуть, ворочаясь на перине. Ночь выдалась тихая, несносно жаркая, душная, как это бывает только в июле.

«Хоть бы сон хороший увидеть, – подумал Ной; он всегда запоминал сны, обсуждал их потом сам с собою. – Только бы не церковь приснилась, господи прости!» Увидеть себя или кого из близких в церкви, значит, быть в тюрьме, а если в тюрьме – то к свободе. А лучше всего – ворох пшеницы! К богатству то!

А приснилась… Дуня!

Нелепо и дико!

Ною страшно и жутко до невозможности… Он зовет людей на помощь и бьет, бьет Дуню. Ее подослали к нему из контрразведки от Каргаполова, чтобы изобличить Ноя в подрывной связи с Кириллом Ухоздвиговым. А самого капитана Ухоздвигова уже расстрелял каратель Гайда в сорок девятом эшелоне.

Ной отбивается от Дуни, от контрразведчиков, и рычит, как пораненный тигр…

– Ной Васильевич!..

Кто-то его зовет. Но он понять не может – откуда слышится голос?

– Ной Васильевич!..

– А? Что? – очнулся Ной весь в холодном поту – взмок на пуховой перине. Чья-то теплая ладошка на его мокром лбу. Кто же это? И где он? – О, господи! Доколе же будет так? – взмолился, еще не освободившись от страшного сна. Возле кровати Лизавета – он ее узнал сразу. Окно тускло отсвечивает; черные лапы огромного фикуса отпечатались на раме, и тишина, тишина. – Ты, Лиза?

– Вы не захворали, Ной Васильевич? – спрашивает участливый голос Лизы. – Ужасть, как стонали. Подумала – плохо вам. Я же с Мишенькой за стенкою сплю.

– Испужал тебя? – Ной погладил руку Лизы. – На перине нельзя мне спать – телу стеснительно.

– Нет, нет! – лопочет Лизавета. – Не от перины это, от души. Я вить все понимаю, Ной Васильевич. Это страх вас одолевает. А вы плюньте на него, на страх-то. Бог даст, все и обойдется. Сама сколь раз спытала. Все хорошо будет, Ной Васильевич. Все будет хорошо. Вы успокойтесь и усните, а я пойду. День-то завтре будет у вас тяжелый: силу надо иметь.

И тихо скрылась за дверью, словно и не было ее тут.

III

Со второй половины дня пристань оцепили казаки и чехословацкие легионеры.

Казаки особого эскадрона хорунжего Лебедя разъезжали по улицам, а польские легионеры оцепили депо и механический завод.

Торжествующие победу губернские власти ждали прибытия полковника Дальчевского с доблестными воителями.

На большой деревянной барже, заменяющей дебаркадер, застланной коврами, со столиками и стульями, с предупредительными официантами из ресторана «Метрополь», попивали прохладительные напитки товарищ управляющего Троицкий, щеголеватый, подтощалый господин в пенсне, а с ним министр МВД Прутов, упитанный сангвиник с бородкой, полковник Ляпунов, подполковник Каргаполов, прокурор Лаппо, полковник Розанов, управляющие банками: Сибирским акционерным – Афанасьев и Русско-Азиатским – Калупников, начальник губернской милиции Коротковский, госпожа Дальчевская с дочерью и сыном и многие другие, не столь значительные, но прикипевшие к власти, как вороньи гнезда к деревьям.

С дебаркадера по широкому трапу на берег протянута ковровая дорожка. На гальке у трапа толпились музыканты духового оркестра военного гарнизона. Им предстояло впервые исполнить гимн Сибирского правительства: «Где бесконечная снежная ширь…». Репетируя, музыканты выдували каждый свою партию, чтобы дунуть потом сообща, когда к пристани подойдет отважный «Енисейск».