Красное колесо. Узел 1. Август Четырнадцатого. Книга 2 - Александр Солженицын

Милая лестница! Милая каждая дверь! С первого порога – та умственная свобода и лёгкость отношений, какие всегда в этой семье. И – Женя, Женечка! В обнимку! Налетела вихрем, будто моложе Ксеньи. Подвижное, решительное, светлое лицо! Как хорошо, а мы тебя ещё не ждали. Что так рано? Неприятности?.. Надо рвать с отцом! Делай, как я! Они потом одумаются!.. Но слушай: Лялька – это чудо! Она – музыкально одарена, я тебе ручаюсь! У неё всё время речитатив, импровизированный! почти пение!.. Пойдём, пойдём слушать!.. Нет, сейчас просто говорит. А уж говорит – без умолку, правда, я одна только всё понимаю… А то вот так под одеяло спрячется и оттуда: «Ищи меня!» А какая кожица нежная, попробуй, небывалое что-то!

Гибкая весёлая Женя, счастливый полный смех, счастья в обхват, девать некуда, раздаёт. Вместе не жили тут: ведь Женя уехала на курсы, когда Ксеня комнату её заняла. Пять лет разницы, московская курсистка и дикарка из степи. Ещё фыркала: не будет ли у этой девчёнки зазнайства от богатства? Этого бы Женя не снесла, она бы ей откроила! Но зазнайства не было, а – усердие, перениманье, потом Ксеня – послом с Козихинского, сгладилась разница лет, а вот новая: мать – и девушка… (А у меня – это будет? Будет! Будет! Иначе – зачем же?.. Верно свершение, но и ожидание верно. Ведь бывает ещё лучше – бывает и сын. Дмитрий Иваныч очень славный человек, но я-то – я встречу такого!!)

Да если забыть отцовскую угрозу или, правда, если её ослушаться (но – страшно, но это – очень страшно!) – так счастливо можно жить! Всё прекрасно!

А вот ещё увлечение – фотография! У них ведь «кодак», и Митя часто щёлкает. И вместе при красном фонаре они печатают, а Женя сама окантовывает – и вот на всех стенах снимки квадратные, круглые, овальные, ромбические, с полным фоном и на искусственном белом, – Лялька в чепчике, Лялька голенькая, Лялька в ванне, Лялька с куклой, мама с Лялькой, папа с Лялькой, бабушка с Лялькой, Женя с Митей на морском берегу – это Азовское, и прекрасное купанье, и близко, и дёшево, каждое лето будем ездить!

Но не всё так весело, надо идти представляться Аглаиде Федосеевне. Не всё так весело, ведь Ярослав… Что-о-о-о??? Нет, не с ним, но вообще два корпуса разбито, и как раз в том районе… Иди, иди к маме.

Не к маме – к начальнице гимназии. До конца жизни она будет тебе начальница гимназии. Робость перед ней, приглаживаешь волосы, всегда страшновато, и невозможно оспорить её, возразить.

Аглаида Федосеевна за круглым очехлённым столиком в очехлённом двуспинчатом кресле сидела ровная и раскладывала пасьянс «Крест побеждает луну». На вход Ксеньи она слегка повернула величавую голову, подставила щеку, уже изрядно сморщенную и даже обвисающую. (К поцелую, на правах дочери, она допустила Ксенью только после окончания гимназии.) При близком наклоне увидела Ксенья, что разошлась седина по вискам и надлобному венчику начальницы, как не было раньше заметно.

И пасьянс? – раскладывался только благодатными ленивыми вечерами, никогда по утрам: утром для ранней деятельной жизни бывала на ногах Аглаида Федосеевна. А сейчас вдавилась в кресло, упёрлась локтями в столик, движенье не звало её.

С обычным вниманием к собеседнику, будто своих новостей нет и быть не может, с обычной сухой сдержанностью, не давая голосу быть мягким и простым, Аглаида Федосеевна задала Ксенье перед столиком основные вопросы: как провела лето? все ли здоровы дома? почему едет раньше времени? какого числа в Москву? – но не смотрела на неё, а на раскинутые девять карточных стопок луны, четыре стопки креста, соображала и медленно перекладывала.

Был удобный момент рассказать о своём горе, попросить защиты от самодурства отца! Ксенья и начала. Какой кошмар и вздор! – ведь на сельскохозяйственные курсы Голицыной так трудно было попасть, принимали почти одних медалисток, – и теперь самой бросить, уйти?..

Начальница делала усилие лбом; да, она понимает, да, Ксенья права, да, придётся Захару Фёдоровичу написать…

Но за пенсне были подглазные тёмные полукружья. Складка губ самая недовольная, как перед разносом целого класса. А под вазой, прижатый, лежал конверт – и кусочек почерка Ярослава. И стыд поднялся к щекам Ксеньи, она вскликнула отзывчиво:

– Аглаида Федосеевна! От какого числа вам письмо от Ярика? У меня тоже ведь есть! И какое радостное, я вам сейчас из него…

Начальница резко подняла голову. И одну бровь:

– От какого?

– От пятого августа. Штамп – Остроленка, указан 13-й кор…

Вот этот ещё Тринадцатый проклятый.

Аглаида Федосеевна вернулась к пасьянсу.

От пятого августа было и у неё. А сегодня – двадцатое. А сегодня – «от штаба Верховного Главнокомандующего».

Переложила одну карту.

Посмотрела на Ксенью. Загорелая, а волосы ближе к светлым. Только что оживлённое лицо недалеко до слёз.

Они с Яриком были как с братом, правда. Даже ближе она к Ярику, чем Женя.

– Возьми сюда! – показала.

На карточку! На другом столе, окантованная, с приклеенной ножкой, стояла – карточка Ярослава! Уже в форме подпоручика, после выпуска!

Схватила Ксенья. Смотрели вместе.

Боже мой! Да от этой огромной фуражки, да от этого высокого воротника он же ещё больше мальчик, чем в домашней рубахе… И ремни-то как натянул, вертикальные, как доволен!.. И на широком поясе тяжеленный револьвер…

Расслабив обязательно-прямую спину, обязательно-прямые плечи, Аглаида Федосеевна сказала Ксенье как дочери:

– Видишь сама… Это перешло границы упрямства… Был бы теперь студентом третьего курса, никто б его не тронул… В газетах пишут нарочно так, чтоб ничего не понять… Где этот корпус? где этот Нарвский полк?.. Но всё-таки штамп Остроленка, и значит, это – южный отряд, Самсонова… Он – там…

И на семёрку червей – самая простая капля.

И вдруг – в первый раз! – в обнимку за ослабевшую, стареющую шею руками молоденькими, горячими – ведь мать! даже больше, чем мать!

– Аглаида Федосеевна, милая! Он – точно жив! Я уверена – он жив, вот сердце говорит! И по тону письма – он радостный! Такие не умирают рано! У него – счастливая судьба! Вот увидите! Вот скоро получим письмо!

Начальница сняла каплю с семёрки.

Судьба?.. Она и хотела узнать только это: судьбу, жизнь, письмо, будет ли ещё одно? Но с тайными силами, кто распоряжаются этим всем – судьбой, жизнью, письмом, – Аглаида Федосеевна не знала путей контакта.

Только вот через пасьянс…

Она стягивалась в форму. Хмурилась. Бровями возвращала барьер. Но глухо срывалась:

– А ты ещё Юку не видела? Пойди посмотри на Юку. Шли добровольцы по Садовой – и он по тротуару, не отставал. Из станиц приезжали казаки, тоже вроде демонстрации с хоругвями – и он там. Туда посылали каких-то школьников с флагами, петь «Спаси, Господи», – но его-то никто не посылал.

Оттого он был дома «Юка», что в раннем детстве, представляясь «Юрка», не выговаривал «р».

Бывшую комнату мальчиков теперь отдали Дмитрию Ивановичу под кабинет, а угол Юрику был отгорожен в большой комнате шкафами. Но не там оказался он, а лежал на брюхе на балконе над Николаевским переулком и по большому атласу Маркса, по гладкой бумаге, по зелёной краске мазал чёрными карандашами какие-то кривые линии и соображал.

– Ну? – окликнула его Ксеня весело и присела к нему на корточки до самого пола, поднимая юбкой ветер. – Здравствуй, Юк!

Ткнулась ему в темя и ерошила пальцами голову – он некоротко был стрижен, торчали в разных местах по-разному заломленные острые хвостики волос. Юрик из вежливости перелёг на бок, видеть её, но не покидал карандашей, и выражение его лица было отвлечённое.

– Ты что же делаешь! Ты что же пачкаешь такой прекрасный атлас?

– Он мой. И я потом сотру, – не мог и не старался Юрик покинуть своё углубление.

– А что эти линии значат? – вкрадчиво-весело спрашивала Ксеня, всё так же на корточках, полбалкона занявши юбкой.

Зеленоватыми глазами Юрик серьёзно смотрел на неё. Вообще-то она ни Ярика, ни его никогда не подвела, они ей доверяли.

– Только нашим – никому, – поморщился он носом, и опять его удлинённое, строгое, загорелое лицо смотрело самоотверженно. – Это – линии фронта. Кто побеждает – стираю, передвигаю.

За стираньем она его и застала: один фланг тут подавался, а центр держался хорошо.

– Так это что ж – Южная Россия, ты что? Немцы у тебя и Харьков взяли? И Луганск?! – Не хотела она обижать мальчика, но рассмеялась. – Ты бы другую карту, тут войны никогда не будет, Юрик!

Юк покосился на неё с сожалением и превосходством:

– Не беспокойся. Ростова мы никогда не отдадим!

Перевалился опять ничком и от Таганрога к северу стал отодвигать фронт.

77

(вскользь по газетам)

ДОЛЖНЫ ПОБЕДИТЬ!

Безпорядки в германской армии…

…После Гумбинена потрёпанная Германия… Перевозка из Бельгии на восток значительных сил конницы…

ПОРУГАНИЕ НЕМЦАМИ ПРАВОСЛАВНЫХ ИКОН. Немцы в Брюсселе добивают раненых… Австрийцы режут мирных сербов без различия пола и возраста…