Охотники на «кидал», или кооператив сыщиков - Владимир Митрофанов

Трупы скинули и засыпали песком в глубокой щели рядом с бетонной стенкой водопропускного сооружения.

— Прах к праху, — Кот туда еще и ногой сбросил комок глины, поежился. — Весь Петербург стоит на костях.

С залива, поднимая волну, дул сильный ветер. Чайки на песке перебирали лапками боком, с растопорщенными перьями. Из Ораниенбаума как раз вышел последний паром на Кронштадт.

Кот пришел домой около полуночи непривычно тихий, очумевший. Волосы у него стояли дыбом. Он выглядел как летчик сгоревшего самолета.

— Я сейчас усну стоя. Падаю. Еле говорю. Такое ощущение, что камни тяжеленные весь день ворочал, — произнес он, испытывая при этом значительное усилие.

Пока Валентина собирала на стол ужин, он уснул сидя, закинув голову назад. Валентина кое-как отбуксировала его в постель. До утра он так и не проснулся. Руки и ноги его дергались во сне, однако пробудился он в хорошем настроении и снова стал таким, как и прежде. Тут же начал приставать к Валентине, запустил ей под ночнушку руку. Та сначала отнекивалась и отпихивалась: «Дай еще поспать!», но потом все-таки сдалась.

Ванечка же спал аж до вечера. Где-то в доме назойливо трещал отбойный молоток, кулькала вода в раковине, лаяла за стенкой собака, несколько раз звонил мобильный телефон, но он ничего не слышал, словно впал в кому. Пропустил два звонка от Аси.

* * *

Первая мысль, когда водитель-охранник Геннадий вынул конверт с диском из почтового ящика, была что это какая-то рекламная акция. Потом еще подумал, что может быть какая-то информация, распространяемая безумцами про грядущий конец света. Впрочем, это и был конец света — для него лично.

Когда он просмотрел запись, у него было ощущение, что его ошпарили, и он так и сидит ошпаренный да и еще к тому же с опухшими горящими ушами. Он постоянно дотрагивался до них проверить, так ли это.

Главный вопрос был: что теперь делать с Леной? Как ее можно было теперь целовать? Спать с ней?

Наконец, Лена вернулась из магазина, шуршала пакетами, звенела ключами в прихожей, крикнула оттуда: «Я дома!»

— Лена, можно мне тебя спросить об одной вещи?

Он увидел, как она заметно напряглась, что-то почувствовав.

— Скажи, ты мне когда-нибудь изменяла?

Возмущению ее не было предела, он вскипела, но как-то чуть с запозданием:

— Как ты мог такое подумать!? Мы же любим друг друга, а ты мне, оказывается, не доверяешь! Как ты можешь?!

Но вдруг замолчала, будто ее выключили.

Геннадий, уже, было, включив запись, тоже замер и тут же нажал на «стоп», потом вынул диск, вложил обратно в конверт.

— Извини, — сказал он, как прокашлялся, вышел из комнаты на балкон, быстро рукавом вытер подступившие слезы. Взатяг выкурил сигарету до самого фильтра, пока не начала обжигать пальцы. Потом вернулся в комнату. Лена сидела на том же месте и в той же позе, сжав ладони между коленями, очень бледная.

— Что-то страшно болит голова. Извини, — сказал он.

Она ничего не ответила.

— Что-нибудь приготовишь поесть? — спросил он.

Ни слова в ответ. Сумерки постепенно заполнили комнату. Он хотел включить свет, но не решился. Легли в постель, не касаясь друг друга. Оба недвижно лежали и молчали в темноте, как мумии. Нужно было как-то дожить до утра, а там встанет солнце. Потом она сказала:

— Я беременна.

Он хотел спросить: «От кого?», но промолчал. Она ответила сама:

— Это твой ребенок. Можешь даже сделать анализ. Я не против. Я люблю только тебя.

Потом она плакала, не издавая ни звука. Чуть-чуть только подрагивала постель.

* * *

Вдруг позвонил телефон. Ася бросилась в комнату, схватила трубку:

— Алё! Алё! — запыхавшись, закричала она, но это был не Ванечка.

Ася же внезапно почувствовала такую страшную слабость, что вынуждена была сесть. Будто камень положили ей на сердце, и она с этим камнем так весь следующий день на даче и ходила. Под вечер по крыше швейной машинкой застрекотал дождь, а утро было солнечное, сверкало, звенело птичьими голосами. Что-то изменилось — все было по-другому.

Кусок в горло не лез. Аппетит отсутствовал напрочь.

— Ты, случайно, не заболела? — встревожено спросила тетя Валя.

— Я не знаю, — прошептала бледная несчастная Ася.

И только тут Ася вдруг поняла, что влюбилась. И влюбилась по уши, насмерть. Она вышла на двор. На дорожке лежал маленький желтоклювый птенчик. На него уже прицелилась соседская кошка Марта — известная разбойница. Возникла суета. Птенчика стали спасать. Часть Асиной любви досталась и этому крохотному существу. Ей даже на какое-то время стало легче. Быстро просыхала дорожка, влага осталась лишь в трещинах асфальта, расчертив дорожку непонятными рисунками. Потом Ася просто пошла гулять по улицам поселка в сторону залива — в никуда. И никто ей был не нужен, ну, разве что кроме Ванечки. Ах, если бы он вдруг появился!

Вернувшись домой, трясущимися пальцами Ася набрала номер. Ванечка ответил мгновенно:

— Слушаю.

— Прости меня! — Асю бросило в пот.

Ванечка хотел спросить «За что?», но слова застряли у него в глотке. У него вдруг защипало в глазах, и он стиснул зубы. Не мог сказать ни слова, да и не знал, что говорить, только шевелил губами. Немой разговор затянулся.

В этот момент у Аси буквально ручьями по Шекам и из носа потекли слезы. Она сама выключила телефон, бросила его на кровать и зарыдала в голос.

Тетя Вера только качала головой, капала в стакан из флакончика, считая шепотом и сбиваясь. По дому пополз запах валерьянки. Из щелей вылезли коты.

Ася поднялась к себе в комнату. На кровати пискнул забытый телефон. Она схватила его: «У вас 6 непринятых вызовов». «Ванечка!» Ее всю затрясло. Оставаться на даче стало невыносимо, она решила поехать в город.

Ванечка позвонил снова. Она не ответила.

С Асей происходило что-то непонятное.

Спала она плохо. Утром мама, звеня ложками в раковине, осторожно сказала Асе:

— Конечно, Асенька, это твое дело, конечно, Ванечка — мальчик хороший, добрый, однако он пока нигде не учится, служба в армии, это само по себе для мужчины неплохо, но ведь никто из твоих одноклассников не служил, все поступили в ВУЗы, учатся, работают. Иван чем вообще занимается, будет ли учиться дальше? Ты знаешь, кто его родители, друзья? Я тут его случайно видела в городе, он разговаривал с какими-то совершенно ужасными людьми. И был в какой-то жуткой одежде — я сразу его и не узнала. Кто он вообще? Подумай хорошенько. С ним еще был высокий парень с белыми волосами торчком. Он посмотрел на меня так, что я со страху чуть не описалась, честно…

Ася тут же мысленно представила Кота, рожи, которые он умел корчить, и, не удержавшись, фыркнула.

— Что такого смешного я сказала, Асенька? — рассердилась мама. — Все тебе хиханьки да хаханьки! Подумай, это очень серьезные вещи. Ты упоминала, что Иван был на войне. Это очень плохо. Ни война, ни тюрьма не проходят даром. Они оставляют на человеке неизгладимый отпечаток. Тетя Люся работала поварихой в Афганистане по контракту. И тоже натерпелась лиху. Пошли они как-то с подругой за водой на реку, и подруга, которая шла впереди, подорвалась на мине — ее просто разорвало в клочья. Уже три дня оставалось до конца, тетю Люсю посадили в вертолет вместе с ранеными и отправили на базу. Вертолет подбили, а тетю Люсю выбросили с парашютом. Она была легкая, и ее ветром отнесло далеко в сторону. Вертолет пилоты как-то все-таки ухитрились посадить, но когда она добралась до него, все раненые и летчики были убиты, а животы у них распороты и набиты камнями. Там у них официант один работает, так у него после Чечни до сих пор руки трясутся и ночью плохо спит. Ездил он туда с какой-то гуманитарной помощью, и всех их однажды вырезали, а до него как-то чуть-чуть не дошли…

Что-то у них всех сидело в мозгах. Мама знала это также и на примере Леши — мужа близкой подруги Татьяны. После училища Леша три года воевал в Афганистане, и афганское прошлое периодически давало о себе знать запоями и неадекватными поступками. Иногда оттуда, из этого прошлого, появлялись страшные люди. Помнится, как-то к ним в гости приехал Николаша — сослуживец и боевой товарищ — с шрамом через все лицо, без передних зубов. Они с Лешей, конечно, нажрались в хлам, а потом еще и заспорили чуть не до драки то ли по поводу техники укладки парашюта, то ли какой-то другой ерунды, вроде марки пулемета. После этого сидели, обнявшись, орали песни. Ребенок не спал, Татьяна скрежетала зубами, тихо материлась. Угомонились только часа в два. В семь Татьяна распихала Николашу, тот смотрел на нее бессмысленными мутными глазами, заставила его одеться, выпихнула из дома: «Пошел вон!» Леша в это время спал с открытым ртом, храпел, проснулся только к обеду, тут же побежал на кухню пить воду, пил долго и шумно. Узнал про изгнанного Николашу, ругался, рыдал: «Как ты могла, это же мой друг!», потом куда-то ушел, вернулся снова вдребезги пьяный и пил три дня без перерыва. Потом, когда уже окончательно протрезвел, тихо постучал в комнату, где Татьяна кормила грудью Мишеньку, клюнул коротким поцелуем в висок, прошептал: «Прости».