Это было в Праге - Георгий Брянцев

— Ты жив, отец… Как я счастлива!

— А почему я должен умереть? — спросил Лукаш и улыбнулся как-то невесело.

Где-то совсем рядом грохнул тяжелый разрыв. Задрожали стекла. С потолка и стен посыпалась штукатурка.

— Вот что, дружок… — сказал Лукаш, легонько высвобождаясь из рук дочери.

— Я слушаю тебя, отец.

— Не тебе говорю, а Владиславу, — поправился Ярослав. — Задание есть. Потрать на это дело два-три часа и поищи в соседних домах матрацы. Побольше. Понял? Люди поймут и дадут с охотой. Нужно немедленно заложить матрацами все окна в доме.

— Дельно, — сказал Морганек, и на лбу его гармошкой собрались морщинки.

— А что, дела плохи, отец? — спросила Божена.

— Всяко может повернуться, друзья. Ну, я рад, что у вас все благополучно. Очень рад. Как Глушанин, Антонин, другие ребята?

— Не возвращались, они еще там, — Божена махнула рукой. — Пришел от них посланец, сказал, что пока живы. Мы здесь как на иголках, а вот Владислав завтра хочет идти к ним.

— А что мне здесь делать? — вскипятился Морганек — я же не милосердная сестра! Я все достал, что мне было велено. Что еще тебе нужно? Мигнуть не успеете, как окна будут заложены матрацами. Доктор у вас есть. И еще три женщины. Настоящий госпиталь.

Лукаш не мог скрыть улыбки.

— Всегда оставайся таким. Молодец. Ну… Впрочем, подожди. Что это ты болтал об американских танках?

— Почему болтал? — опять вспыхнул Морганек. — Я видел их собственными глазами. Два танка. Боевые танки с башнями, пушками. Они дошли до одной баррикады и остановились. Господа янки в галстучках и воротничках вышли из машин, пощелкали лейками, сфотографировали наших гвардейцев, сказали «ол райт» и помахали ручками.

— Ну?

— Что ну?

— Дальше что?

— И покатили восвояси… Говорят, в Пльзене они пускают ракеты в небо и выплясывают румбу.

— Да, занимательно, — сказал Ярослав и ушел.

Через несколько минут затарахтел мотор, автофургон Морганека выкатил со двора.

В полночь, когда окна были заложены матрацами, Морганек пригласил в кабинет доктора жену Гофбауэра, его невестку и Божену.

— Сейчас будут передавать по радио обращение Чешского национального совета, — объяснил он. — Следует послушать.

«Солдаты! — раздался голос диктора. — Революционная армия! Героические граждане Праги! Товарищи рабочие! Труженики! Братья и сестры!..»

Первые слова обращения сразу дошли до сердца.

«Шесть лет угнетали нас гитлеровские разбойники. Сейчас пришел конец власти этих палачей. Сегодня Германия капитулировала перед союзниками…»

Все вздохнули облегченно.

«На нас, на Прагу, устремлены взоры всего чешского и словацкого народа, взоры всего мира. Мы, граждане Праги, древнего города со славной историей, прославим чешский народ, как прославили его в прошлом великий Жижка и его табориты. Мы ведем кровавый и беспощадный бой, проникнутые одной мыслью — не отступать, сражаться, победить. И мы победим. Кровавый палач Франк сегодня предложил нам переговоры, выдвинув условием, что пражские улицы должны быть освобождены от баррикад, чтобы могли пройти немецкие войска. За это он обещает нам отказаться от поста германского министра в чешских землях и прекратить обстрел Праги. Это смехотворная дерзость! Вчера он дважды обещал прекратить обстрел, если мы прекратим его, и дважды нарушил свое обещание. Мы выдвинули только одно условие — безоговорочная капитуляция разгромленных немецких частей, сдача их Чешскому национальному совету и чешским вооруженным отрядам. Если немцы не сложат оружие сегодня, они сложат его завтра или днем позже. Сейчас, после капитуляции Германии, союзным войскам сдаются целые армии противника. Это не может не повлиять на положение Праги.

Товарищи рабочие! Наша революция — это наше кровное дело. Мы знаем, за что сражаемся, за что умираем. Не только за свободу своего народа, но и за наше классовое раскрепощение. Рождается новая республика, республика трудового народа. Мы будем в ней правителями и хозяевами. Не станет капиталистических кровососов, не будет нужды и эксплуатации. Народ сам создаст свое счастье и благосостояние. Грядущее поколение чехов склонится перед памятью тех, кто в майские дни 1945 года доблестно отражал яростный натиск вооруженных немецко-фашистских банд…»

Загрохотали один за другим тяжелые разрывы. Умолк на несколько секунд голос диктора. Дом встряхивало. Ухнуло где-то совсем рядом. Свет во всем доме погас. Морганек нащупал рукой телефонный аппарат, снял трубку. Телефон не работал.

— Наверно, передача закончена, — нарушил тишину доктор. — Надо позаботиться о свете.

Но голос диктора опять начал читать:

«Братья в окрестностях Праги! Партизаны соседних лесов! Все, у кого есть оружие, немедленно спешите к Праге. Нападайте на нацистские орды! Не теряйте ни минуты. Братья красноармейцы! Американские и английские друзья! Мы верим, что завтра ваши боевые самолеты будут охранять небо над Прагой. Танкисты, спешите к Праге! Дайте нам винтовки и пулеметы, мы используем их с честью!»

Как рада была Божена, что погас свет, что никто не видит, как из ее глаз неудержимо катятся слезы. Вязкий комок подступал к горлу, душил. Хотелось расплакаться навзрыд. Нет, не одна она плакала. Своим плечом Божена чувствовала, как вздрагивает тело жены Гофбауэра, сидящей с ней рядом, слышала, как всхлипывает его невестка.

«…Вперед, на борьбу! На стройку баррикад! На баррикадные бои! Да здравствует борьба! Да здравствует революция!»

Репродуктор замолчал.

Морганек, не теряя ни минуты, встал.

— Я пойду за свечами, — сказал он таким тоном, будто речь шла о прогулке в ближний магазин.

— Я тоже пойду с тобой, — сказала Божена.

— Пойдем.

Морганек знал, что если Божена сказала, что пойдет, то тут уж спорить нечего.

2

Наступило восьмое мая, вторник — четвертый день восстания. На деревьях лопались почки, несмотря на то что солнце по-прежнему, как и все эти дни, пряталось за дождевыми тучами.

Положение ухудшалось с каждым часом. Гитлеровцы усиливали напор, сжимали кольцо. Как ни велика была самоотверженность патриотов, как ни сильна была их воля к победе и ненависть к врагу, они в неравном бою сдавали дом за домом, квартал за кварталом. У них не было ни танков, ни орудий, ни самолетов, ни даже достаточного количества винтовок и патронов к ним. Пражане мужественно проходили жестокую науку восстания.

3

Еще было темно, когда Глушанин и Антонин вернулись на свою баррикаду. Они принесли около трех десятков противотанковых гранат. Где они их достали — так и осталось загадкой для защитников баррикады.

— Ну, с этими штучками мы продержимся еще день, — сказал старый чех, любовно перебрасывая с руки на руку тяжелые гранаты.

Альфред Гофбауэр, сидевший с ним рядом, немного отодвинулся. Он не питал особых симпатий к гранатам, предпочитая им обыкновенную винтовку.

— Больше, их там нет, в том месте, где вы их взяли? — спросил молодой рабочий в спецовке, откладывая в сторону лом: он выламывал им камни из мостовой.

— Нет, забрали все сполна, — коротко ответил Глушанин и стал осматривать баррикаду. Он и Антонин отсутствовали больше двух часов. Глушанин прошел вдоль баррикады от края до края, пересек улицу, вернулся. На сердце стало веселее. Ребята понимали, что от них требуется. Уже девятнадцать индивидуальных окопчиков вырыто в мостовой, и в каждом сидит боец. Нужно вырыть еще четыре, и тогда все защитники баррикады будут в земле.

— Кто умеет обращаться с гранатой? — спросил Глушанин.

Вызвалось четыре человека.

Глушанин распределил гранаты между ними. Часть их оставил для себя и для Антонина. Тем, кто получил гранаты, он приказал отдать патроны другим бойцам. Потом назначил место для каждого гранатометчика и каждому присвоил номер.

При этом предупредил:

— Бросать будет только тот, чей номер я выкрикну. Поняли? Крикну «два» — бросает второй, «три» — третий. Вот так… А куда бросать и как, я уже объяснил вам.

Едва-едва рассветало. Смертельно усталые, не спавшие всю ночь бойцы залезли в свои норки, скорчились там и затихли.

Дремалось.

Только четверо упорно продолжали рыться в земле, устраивая свои окопчики.

Когда рассвело настолько, что можно было разглядеть очертания домов, к баррикаде подошли женщины. В руках они держали кошелки и узелки.

— Поешьте, товарищи, пока не остыло, — сказала одна из них.

— Эй, кроты, вылезайте на заправку! — шумно закричал старый чех и первый вылез из окопчика.

Расположились под воротами соседнего дома. Ели сыр, черствый пеклеванный хлеб и запивали горячим кофе из термоса.