Ванька-ротный - Александр Шумилин

У солдат фюрера под каской летние пилотки. Уши примёрзали к стальным ободам. Немецких солдат отправляли на фронт в полной экипировке. Сапоги им мерили на один носок по подъёму ноги. Каски примеряли по округлости черепа, чтобы они не болтались на голове. Набивать тряпье под каски было некуда. На русскую зиму никто не рассчитывал.

Пока фельдфебель думал о касках и сапогах, от обоза отстали двое солдат. Солдат хватились поздно. У фельдфебеля глаза полезли на лоб, когда ему доложили. Он хотел что-то сказать и затряс головой.

Замыкающим шёл шелудивый ефрейтор. Он по своим обязанностям должен был следить и подгонять солдат. Ефрейтор не выполнил свой долг. Он пойдёт под суд, как только они прибудут в Старицу. Младшего по чину фельдфебель Пфайффер не имел права расстрелять, как солдата. Фельдфебель Пфайффер с удовольствием приведёт приговор в исполнение. С великим чувством и достоинством он пустит ему первую пулю, не целясь, в живот. Это его долг перед нацией, Фатерляндом и Фюрером. Это он умеет делать. С этими вояками по Европе ещё можно было идти, a для войны в России они не годились. Духом слабы. Здесь нужны железные нервы и истинный Германский неистовый дух. А таких как он, фельдфебель, в армии остались единицы.

Обоз медленно подвигается по дороге. Лошади надсадно храпят. Ветер рвёт из-под ног сыпучий снег. Зачем они здесь, зачем сунулись в эту Россию. Сидели бы дома в своих пивных, пили пиво, играли в карты, читали газеты. Бросит кельнер на стол картонные кружочки, подвигает их пальцем, наведёт симметрию, не успеешь закурить, а потные бокалы с пивом уже стоят перед тобой.

Здесь, на летучей снежной дороге о жизни страшно подумать. К горлу подкатывается твёрдый ком. Хочется кричать, вопить, что нет больше сил. Хочется одно — сесть куда-нибудь в снег и заснуть. Грязные тряпки, как холодный удав, намотаны вокруг шеи. Канун Рождества, а немецкая армия драпает на Запад.

Зло подергивая застывшей от ветра щекой, фельдфебель поглядывает на дорогу. Справа и слева пылит белое поле. Жалкое и печальное зрелище видит он. Замотанная тряпьём цивилизация плетется, как шелудивая стая полудохлых собак. Скорей бы добраться до деревни Никольское, тёплого жилья, позабыть про дорогу.

— "Матка давай млеко! Матка давай яйки! Матка давай курка!".

У немецкого солдата полный и необходимый запас русских слов:

— "Матка. Давай-давай. Яйка. Курка. Млеко. Шпикк. Цап-царап!".

Обоз спустился в лощину. Дорога круто повернула на бугор. Сюда ветер и снег не долетают. Снег несется и пылит где-то там за бугром.

Но, вот зафыркали лошади, и люди заторопились. До солдат долетел запах жилья и гари. Через некоторое время показались крыши домов. Ездовые заёрзали на передних сиденьях. Они замахали руками, показывая в направлении деревни. Солдаты подняли головы, разогнули спины. Они жадно смотрели вперёд, обшаривая глазами снежное пространство. Они уже не чувствовали летучего холода, они забыли о нём. И каково же их было удивление и глубокое разочарование, когда обоз вошёл в деревню и, не останавливаясь, проследовал дальше в Никольское.

Вот собственно и весь рассказ, который в своих показаниях изложил нам пленный немец. Ещё одно обстоятельство нужно бы уточнить. Когда я спросил пленного куда девался второй немец, он пожал плечами и ничего не ответил. Отстали от обоза они вместе, а куда тот ушёл? Я остался на дороге, — добавил он. Вот собственно и всё.

Через двое суток нас сменила, подошедшая по дороге, стрелковая рота. Мы забрали пленного и отправились в батальон. Я думал меня похвалят за пленного, но в |штабе полка с Максимовым| батальоне опять вышел неприятный разговор.

— Мне надоело всё время быть перед вами виноватым! — сказал я.

— То это не так, то кому-то не угодил!

— Ладно! Иди, получай пополнение!

Я разыскал в тылах полка маршевую роту, прибывшую накануне. В роту мне дали ещё полсотни солдат. Так что громкое название стрелковая рота, состоящая из полсотни [новобранцев] и шести обстрелянных солдат, вполне реальная боевая единица в наших условиях на фронте. Через неделю я получил ещё десяток и стал ударной силой полка.

Глава 11. Передовая и тыл

Декабрь 1941 — январь 1942 года

Видно судьбе было угодно, чтобы из многих тысяч павших, в живых остались редкие одиночки. Они сохранились, для памяти об этой кошмарной и тяжёлой войне.

Мы несли большие потери и тут же получали новое пополнение. Каждую неделю в роте появлялись новые лица. |Разве запомнишь все их фамилии. Разве в таком потоке людей солдатские фамилии запомнишь? Запомнить в памяти можно было не больше десятка, тем более, что голова у ротного занята совершенно другим. Тут и война, и немцы, и самое важное полковые начальники. Кто из них, кто? Трудно было сказать.

А про солдат, что сказать? Среди вновь прибывших попадались крестьяне, старики и мальчишки. Бывали и городские мелкие служащие, счетоводы и учителя.

— Эй, старшина! Позови мне учителя и того из городских, — счетовода! Да скажи, пусть составят ротные списки, на вновь прибывших вчера солдат! Звонили из штаба, там ротные списки потеряли!

Но основную массу прибывающих составляли деревенские жители, безграмотные мужички, с бескрайних просторов России. Военному делу они не были обучены плохо, солдатские навыки им приходилось приобретать непосредственно в боях. К линии фронта их вели поспешая. По дороге они прислушивались и оглядывались по сторонам. Им нужно было успеть попасть на передовую к раздаче пищи, как им объясняли.

И как только они, гремя котелками, в темноте появлялись на самой передовой, то тут же под вой и грохот снарядов начиналось их шествие обратно в тыл. Не успев хлебнуть из общего котла и отведать солдатской похлёбки, не оглядевшись, где тут война, а где тут харчи выдают, они обмотанные бинтами ковыляли в обратную сторону.

До санроты доходили не все. Одни тут же, на передовой или в пути падали замертво. Другие, получив ранения, были довольны и рады, что в первый же день легко отделались от войны.

Обычно во время боёв состав стрелковой роты не превышал полсотни штыков. Редко когда бывало на десяток, на два больше. Но и этого количества человеческих жизней хватало на несколько дней, лишь на неделю. Для нас, для окопников, война велась не по совести и не по человеческим правилам. В противоборстве немцы имели всё, а у нас, как известно были одни штыки и винтовки. Это была не война, а побоище. Но мы лезли вперёд, немцы не выдерживали нашего тупого упорства, бросали деревни и отступали на новые рубежи.|