Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк - Гарднер Дозуа

Как-то раз Асим прогуливался вдоль белой колоннады одного из зданий в районе Коннаут Плэйс, когда увидел ее — старую женщину в длинной юбке и огромной шали: она степенной походкой пересекала автомобильную стоянку, тело ее словно летело над дорогой, ноги опускались на невидимую поверхность, не касаясь земли. Она подошла очень близко к Асиму — лицом к лицу — и заметила его. Они оба остановились. Сквозь тусклые полоски света, мерцавшие вокруг женщины, он разглядел темные деревья и туман. Неожиданно в разгар летнего зноя на него вдруг дохнуло свежим запахом дождя. Женщина вытянула вперед руку, но не дотронулась до него.

— Из какой ты эпохи? — спросила она на незнакомом диалекте хинди.

Он не знал, как ответить на этот вопрос и в то же время как справиться с нахлынувшим чувством невероятного восторга. Ведь эта женщина тоже умеет заглядывать через барьеры времени и видеть блики других людей, других эпох. Она сказала, что ее правитель — Притхвирадж Чаухан. Асим сообщил, что живет спустя девятьсот лет после Чаухана. Они поговорили о том, кто что видел: женщина рассказала о войсках, о копьях, изрыгающих огонь, о бледнолицых мужчинах с желтыми бородами, о женщине, которая плакала в железной колеснице. Прежде чем она начала исчезать, Асим успел объяснить некоторые из ее видений. Он рванулся за женщиной, словно желая шагнуть в ее мир, и налетел прямо на колонну. Очутившись на земле, он услышал издевательский смех. Под сводами арки на него глазели двое — чистильщик обуви да еще какой-то тип, жующий бетелевый лист, — они явно веселились, наблюдая за ним.

А однажды он встретил безумного императора Мохаммад Шаха. В тот вечер Асим гулял по Красному форту, стараясь обходить стороной толпы туристов, которые без устали щелкали фотоаппаратами, и ему было особенно тревожно. В воздухе стоял запах дыма от костров — где-то жгли сухие листья. Солнце клонилось к закату, багрянцем освещая стены крепости из красного песчаника, а затем стало темно. Наступила ночь — словно одеялом она накрыла мглой высокие валы, лужайки, по которым он бродил, мерцающую красоту Жемчужной мечети, едва заметные изгибы прежнего русла реки Ямуны, которая некогда протекала под мраморной террасой. Асим увидел человека — тот стоял, перегнувшись через парапет, — на нем был красный шелковый шервани, ожерелья из драгоценных камней украшали грудь по самое горло, тюрбан сверкал бриллиантом. От этого человека исходили запахи вина и розового масла. Еле ворочая языком, он пел песню о ночи, разлучившей его с возлюбленной.

Bairan bhayii raat sakhiya…Mammad Shah piya sada Rangila…

Мохаммад Шах Рангила, начало семнадцатого века, вспомнил Асим. Тот самый император, который больше всего на свете любил музыку, поэзию и вино. Он не желал прислушиваться к предупреждениям о том, что персидский царь с огромной армией идет походом на Дели…

— Послушай, повелитель, — лихорадочно зашептал Асим — а вдруг ему удастся изменить ход истории, — ты должен готовиться к сражению. В противном случае Надир Шах вторгнется в город. Тысячи жителей будут безжалостно убиты его воинами…

Правитель поднял на него глаза, отуманенные вином.

— Уйди прочь, призрак!

Иногда он задерживается на лужайках у Ворот Индии в самом центре современного Дели, покупает у лоточника мороженое и съедает его, сидя у фонтана, построенного Лютиенсом.[47] Любуясь игрой света в брызгах воды, он размышляет о британских завоевателях: всего за каких-то два столетия они довели одну из богатейших и древнейших на земле цивилизаций до жалкой нищеты. Англичане возвели эти сооружения, величественные здания и фонтаны, но даже им пришлось уйти и оставить здесь все это. Правители приходили и уходили, приходили и уходили армии, но город продолжает жить. Порой он видит этих воинов, пеших или конных, различает их бледные лица. Всякий раз он пытается до них докричаться: «Ваши люди обречены. Вы обязательно уйдете отсюда. Ваша империя рухнет». Изредка они смотрят на него, испуганно вздрагивая, и растворяются в воздухе.

Временами у него разыгрывается фантазия и ему начинает казаться, что, может, он и в самом деле каким-то образом повлиял на ход истории. Например, заронил зерно сомнения в душу у какого-нибудь британского офицера относительно вечного процветания Британской империи. Вопреки своим лучшим намерениям, убедил Мохаммад Шаха в обратном, в том, что грядущее нашествие не настоящая угроза, а всего лишь плод одурманенного вином воображения или происки злых духов. Впрочем, и так понятно, что, за исключением императора, все те люди, с которыми он сталкивался время от времени, не имели возможности влиять на историю и что он просто зря обманывается, думая о собственной значимости.

И все же он заставляет себя отмечать наиболее любопытные встречи. Постоянно таскает с собой толстую, слегка потрепанную тетрадь, одна часть которой отведена для записей о встречах с этими пришельцами из других времен. Но иногда из-за того, что видения выглядят слишком отчетливо, он не вполне уверен, принадлежат ли они этому времени или какому-то иному — будь то чье-то лицо, мелькнувшее в толпе, или фигура человека, холодной ночью идущего мимо, кутаясь в шаль. И лишь только некоторые несоответствия — в пространстве или во времени — отличают такие явления от всех остальных людей.

Ему случается видеть и призраки-пейзажи, но очень редко — то очертания дворцов и шпилей у самого горизонта, то какую-нибудь рощицу посредине оживленной улицы, а однажды — и это было самое необычайное зрелище — башни, высотой до самого неба, отделанные драгоценными камнями. При этом каждый раз местность словно заряжается особой энергией — вспыхивает, как при ударе молнии. И хотя на первый взгляд кажется, что образы эти возникают случайно и повторяются нечасто, существуют места, где он видит (как он считает) одних и тех же людей снова и снова. Например, когда ездит в метро, то в подземных туннелях он почти всегда замечает, как среди пассажиров на платформах и по вагонам поездов перемещаются люди, одетые в лохмотья, — у них бледные, нездоровые лица, словно они никогда не были на солнце. Когда он увидел их впервые, то его бросило в дрожь. «Станции метро построены совсем недавно, — подумал он, — как и вся система подземного транспорта в Дели. Значит, то, что я вижу, должно происходить в будущем…»

Когда-нибудь он обязательно напишет историю о будущем…

* * *

Улица Наи Сарак — это название всегда казалось ему нелепым. Оно означает «Новая Дорога», но дорога-то эта уже давным-давно не новая. Он мог бы пересечь ее в два прыжка, если бы не люди, толпящиеся плечом к плечу. И дома здесь стоят, тоже тесно сгрудившись, — окна глядят на улочку тусклыми глазницами, ступени узкие и пыльные, а между домов вообще невозможно протиснуться. Первые этажи занимают маленькие старинные магазинчики, здесь повсюду навалены груды книг, и от них исходит свежий, терпкий запах — бодрящий, как кофе. Сегодня жарко, и негде укрыться от палящего солнца. Девушка, за которой он неотступно идет следом, обычная студентка Делийского университета — она пришла сюда купить что-то из книг, и ей не нравится, что люди в толпе толкаются и распускают руки, гораздо меньше ее беспокоит безопасность собственного кошелька. Повсюду снуют босоногие мальчишки, совсем еще дети, с проволочными корзинками — в них они таскают лимонную воду, разлитую в стаканы с отбитыми краями; здесь и там за прилавками стоят толстые старики в нательных майках — под жужжание электрических вентиляторов они энергично спорят с бледными беззащитными студентами, выясняя, что же им все-таки нужно. Шумно прихлебывая прохладительные напитки, они вытирают липкие пальцы о животы и в конце концов тянутся за залежавшейся книгой, чтобы вложить желанный томик в дрожащие от волнения руки студента. Некоторые из этих торговцев не прочь, в дополнение, напутствовать покупателя словами вроде: «Ну вот, сынок, учись хорошо, пусть родители гордятся тобой…» Асим уже давно не посещал это место (по сути, с тех пор, как сам был студентом), и ему почти все это внове — яркий день слепит глаза, позади высится белый купол мечети, древние каменные стены города окружают его со всех сторон, и он зажат в толпе, среди потных людей и клубов пыли. Он дивится на белоснежные куртки мужчин, отмечает их ухоженные бороды, на головах у них — тюбетейки для молебнов; конечно же, это мусульманский район города в Старом Дели, но выглядит он сейчас совсем не так романтично, как некогда описывала его бабушка. Асим на мгновение переносится в прошлое, когда еще маленьким мальчиком слушал рассказы старой женщины. Его бабушка была индуской — одной из тех, кто так больше и не вернулся в Старый Дели после безумств при разделе страны в 1947 году, после яростных столкновений между индуистами и мусульманами, когда погибли тысячи людей, но он до сих пор помнит, как она рассказывала об уголках города, где прошла пора ее девичества: это паратхе-валон-кигали — переулок пекарей паратха, где в каждой лавке выпекались и продавались всевозможные лепешки с различными начинками — пряный картофель, или рубленая баранина, или листья пажитника, или пюре из цветной капусты, приправленное жгучим красным перцем; а еще Дариба Калан, где, как и сотни лет назад, все так же торгуют самым лучшим и чистым серебром в мире — изящными цепочками, ножными и ручными браслетами. Среди толп, наводняющих эти места, ему не раз являлись видения: то были куртизанки и юноши, кровь и грохот набегов, мертвые тела принцев, повешенных британскими солдатами. В его представлении старый город, окруженный высокими осыпающимися каменными стенами, похож на старуху, которая в душе постоянно грезит о своей юности.