Стёртые буквы - Елена Первушина

«Мох вянуть стал, жесткий, — жаловалась она. — Грибы и ягоды засыхают. Как бы и урожай на корню не сгорел».

Однажды утром Рависса встала в необычно плохом настроении.

— Сон плохой приснился, — объяснила она. — Будто вышла я на порог, а мне птица прямо на голову нагадила. Проснулась, и впрямь голова болит.

— Раз так, оставайся сегодня дома, — решительно сказала Ксанта. — Денек и без тебя поработаю, авось не заблужусь.

Рависса согласилась и ушла готовить себе лекарство. Видимо, головная боль мучила ее по-настоящему.

Ксанта, наоборот, чувствовала себя превосходно — она всегда любила жару и солнечным дням радовалась не меньше своей богини. Ее смущало другое: прошлой ночью она опять ругалась с Андретом и опять проснулась в досаде от того, что не сумела помириться. Кажется он кричал ей вслед: «Открой глаза! Почему ты не хочешь увидеть?! Смотри! Слушай!» Приснится же всякая ерунда. Ксанта, в отличие от Рависсы, не верила, что Андрет в самом деле приходит к ней во сне, она полагала, что сон рождается и умирает лишь в ее голове. И если ей снится всякий бред, то лишь потому, что она ленится подумать хорошенько и распутать клубок сновидений. Но что делать, она действительно ленится!

Ксанта отставила в сторону уже почти полную корзину и прилегла на пожелтевшую от солнца болотную траву. Как здесь все-таки хорошо, тихо, спокойно… Даже комары сегодня почти не досаждают. Только долетает со стороны поселка лай собак. Чего это они сегодня так разошлись? И ночью тоже колобродили, чего за ними обычно не водилось. Да и Гесихия сегодня тоже полночи под кроватью шуршала. Неужели и ей что-то не то снится?

Отдохнув, Ксанта съела парочку жуков (здесь было в обычае брать с собой на болота мешочек сушеных жуков — кислые и солоноватые, они прекрасно утоляли жажду в полуденную жару) и с новыми силами принялась за работу. Когда руки при деле, и голова не мается. Закончила она даже раньше обычного, потому что беспокоилась за Рависсу и хотела поскорее вернуться домой, убедиться, что все в порядке. Но солнце палило нещадно, и Ксанта решила идти в поселок не напрямик, а через ольховую рощицу на одном из склонов холма. Там тенек, а глядишь, и гриб какой выскочит.

Грибов в роще не было, но уже подходя к поселку, Ксанта вдруг услышала негромкое пение. Ей стало ужасно любопытно и, положив корзинку на землю, она начала осторожно подбираться к тому месту, откуда доносился голос. Дело в том, что никогда прежде ей не случалось услышать, чтобы Болотные Люди пели в одиночку — ни на празднике, ни во время представления, ни за работой. Голос был женский или даже, скорее, детский и, что самое поразительное, пел он на языке Венетты. Прислушавшись, Ксанта смогла узнать одну из любимых песенок Дреки про пьяного мельника, который вернувшись, застает жену с полюбовником. Ловкая баба, увидев что муж не в ясном уме, начинает уверять его, что по двору гуляет не оседланный конь, а свинья, в углу стоят не чужие сапоги, а ведра, а в постели лежит не мужчина, а сестра жены, которая пришла в гости и внезапно заболела. Мельник недоумевает: он никогда прежде не видал свиньи под чепраком, ведер с каблуками и не слышал о такой болезни, от которой на женском лице вырастают усы.

Вскоре, спрятавшись за стволом старой осины, жрица смогла разглядеть певунью. В небольшой ложбинке, укрытой от лучей солнца, на камне сидела с хворостиной в руках Лакмасса и ясным чистым голоском выводила заморскую песню. Едва ли она понимала хоть одно слово из того, что пела, но без единой ошибки повторяла мелодию и слова, при этом так точно копируя интонацию Дреки, что Ксанте пришлось затыкать себе рот кулаком, чтобы не выдать себя неосторожным смешком. Перед Лакмассой прямо в грязной болотной одежде и босиком танцевала Аркасса, отбивая ритм ударами ладоней. Кроме Ксанты, зрелищем любовались лишь полдюжины деревенских коз. Теперь Ксанта понимала, что происходит. Лакмассу давно уже определили в деревенские пастушки, а Аркасса, возвращаясь, как и Ксанта, с болот, забежала проведать сестренку. Ксанту поразила память малышки — она без особого труда сумела запомнить довольно длинную песню на чужом языке, и было видно, что пение доставляет ей огромное удовольствие. Но то, что делала Аркасса, было еще поразительнее. Она так точно, смешно и убедительно изображала и пьяненького простоватого мельника, и его пройдоху-жену, что выступай она в Венетте, ее давно уже засыпали бы деньгами и драгоценностями.

Увлеченная представлением, Ксанта неосторожно пошевелилась, наступила на ветку, и та хрустнула. Козы повскакивали с земли, поставив уши торчком. Сестры тоже замерли в испуге как две горные козочки, потом поспешно собрали свое стадо и погнали его к поселку. Ксанта осталась в роще.

Она понимала, что напугало девушек. У Болотных Людей не принято было ни петь в одиночку, ни играть в пьесах одним людям без кукол. А все, что не было принято, было строжайше запрещено. Новшества дозволялись только самринас, собственно самринас и были нужны для того, чтобы вносить в жизнь разнообразие. Но если простой человек, не самринас, пытался уклониться от обычного предписанного веками образа жизни, судьба его была незавидной. Это доказывали истории Нишана и возлюбленного Рависсы. Соплеменники не причинили им никакого зла и даже не думали наказывать их за «непохожесть». Но само по себе молчаливое осуждение и брезгливое непонимание убивали ничуть не хуже отравленной стрелы. Человека либо выдавливали из родной семьи, как Нишана, либо он сам пытался перекроить себя на старый лад, отдать плесени и забвению то, что составляло для него смысл жизни. Это было тяжело для мужчины, но втрое тяжелее для женщины, потому что она из-за своей способности терять кровь, не умирая, забирать у мужчины силу и выращивать в себе новую жизнь, и так всегда под подозрением.

Пока что Аркассе кажется, что она сумеет спрятать зародившийся в ней огонь под спудом, убедить себя, что это невинная шалость, и ее танцы годятся лишь на то, чтобы развлекать сестренку и коз. Но Ксанта уже знала, что ничего не выйдет. Она умела различать талант и знала его повадку: либо ты выпускаешь его наружу, либо он съедает тебя изнутри. Не это ли просил ее увидеть Андрет (а точнее, та часть ее души, что отдана была Андрету) во сне?

И снова, как и в Хамарне, Ксанта спросила себя и свою богиню, должна ли она попытаться построить здесь храм наподобие тех, что оставила в Ставре, Кларетте и Венетте. Или она только пообещает здешним женщинам то, чего не сможет им дать? Ответа, как всегда, не было. Ксанта досадливо покачала головой и вернулась к оставленной корзине, пообещав себе, что при первом же случае поговорит обо всем по душам с Рависсой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});