Современная практика православного благочестия - Николай Пестов

Вот несколько примеров тому, которые были на наших глазах. Две уже престарелые сестры жили вместе, и обе по духу были истинные христианки-подвижницы, горячо любившие друг друга. Одна из них была серьезно больна — раком коленной чашечки — и лежала, страдая от сильнейших болей. Время было трудное и в продовольственном отношении. Здоровая сестра приносила больной пищу, которой хватало лишь для одной. Больная в этих случаях отказывалась от принесенной пищи, считая, что и сестра ее тоже голодна. Начинался спор между сестрами — и никто не хотел уступать и скушать принесенное. Взаимные уговоры переходили в слезы. Часто кончалось тем, что пища так и не была съедена, портилась и выбрасывалась.

Здесь при наличии горячей взаимной любви недоставало рассудительности на то, чтобы, например, разделить пищу пополам и несколько уступить друг другу.

В другом случае умирал престарелый старец — иеромонах. За ним ухаживали его духовные дети, тоже старушки. Перед самой смертью совсем уже ослабевший старец отказывался от приема лекарства и только просил оставить его в покое.

Старушки знали, что никто уже не поможет старцу. Тем не менее они не слушали его просьб, насильно разжимали ему рот и вливали прописанные докторами лекарства, чем доставляли мучения умирающему старцу.

Третий случай. Жили две христианки — старушка и более молодая вдова. Старушка сильно занемогла и единственное, чего желала, — это только покоя. Но вдова, из чисто христианского чувства сострадания, считала своим долгом всячески заботиться о больной, не считаясь с ее желаниями, склонностями и привычками. Она приглашала сама докторов, которых не хотела принимать старушка, беспокоила ее всякими предложениями и советами. Не умевшая себя сдерживать больная раздражалась, обижалась и подчас выходила из себя из-за назойливости не в меру рьяной в своих заботах сестры во Христе и даже заподозрила ее в намерении лекарствами приблизить к ней смерть… Так отравлялись взаимные отношения христианок из-за неумения у вдовы найти правильную норму отношения к больной и положить предел своей заботливости.

Может быть, у кого-нибудь возникает вопрос: что важнее — молитва или дело любви?

На этот вопрос так отвечает прп. Иоанн Лествичник:

«Бывает, что когда стоим на молитве, встречается дело благотворения, не допускающее промедления. В таком случае надо предпочесть дело любви. Ибо любовь больше молитвы, так как молитва есть добродетель частная, а любовь объемлет все добродетели».

Поэтому дела любви выше молитвы, но, конечно, еще лучше, когда они сочетаются с непрестанною молитвой.

Приложение к главе 37-й

Любовь и доверие. Архиепископ Иоанн (Шаховской)

Можно ли человека любить и ему не доверять? Можно. Истинная любовь к человеку совсем не означает обоготворения всех его качеств и преклонения перед всеми его действиями. Истинная любовь может замечать и недостатки человека столь же остро, как и злоба. Даже еще острее. Но любовь не как злоба, а по-своему, по любовному относится к недостаткам человека. Любовь бережет и спасает человеческую душу для вечности; злоба же топит, убивает. Любовь любит самого человека — не его грехи, не его безумие, не его слепоту… И более остро, чем злоба, видит все несовершенство этого мира.

Подвиг прозорливости духовной — видеть все грехи людей и судить все зло, и при том не осудить никого… Только свыше озаренный человек способен на такую любовь.

Да, можно любить — и не доверять. Но не есть ли доверие признак души открытой и не есть ли открытость — свойство любви? Нет, любовь шире открытости. И без открытости души, в этом мире может быть любовь…

Старец Амвросий Оптинский или прп. Серафим любили людей пламенной любовью и в Духе служили им. Однако не всем открывались, и открывались мало; хранили душу свою от людских взоров, проникая своим взором в души людские. Духовник на исповеди совсем не открывает своей души исповедующемуся. Но душа истинного духовника открыта — не обнаружением, но любовью — и через любовь обнаруживается в мире.

Старец не всегда и не всем открывает все, что знает от Бога. Но, сообразуясь с состоянием каждого, к каждому подходит соответственно.

Мать, которая не все, что приходит ей на мысль, говорит своему ребенку, не по нелюбви скрывает, но по любви не доверяет, а являет именно ребенку свою любовь, сокрывая от него все ему неполезное, до чего не дорос он еще, что не может принять в свое незрелое тело и в свою незрелую душу.

He-искренность, не-непосредственность, не-простота, как и «недоверчивость» — могут быть благими… Врач не все открывает больному, начальник — подчиненному, учитель — ученику.

Состояние и возраст, вместимость и приготовленность определяют предмет и истину, являемую в миру.

Кораблю подобна человеческая душа. Корабль имеет подвижную часть, и душа должна иметь невидимое для мира сознание. Не «подсознание», но укрываемое — ради блага истины — сознание.

Злое утаивать надо, чтобы никого не замарать. Доброе утаивать надо, чтобы не расплескать. Утаивать надо ради пользы всех. Скрывание душой своего зла иногда бывает необходимостью духовной; скрывание своего добра почти всегда бывает мудростью и праведностью.

Не всякая «не-прямота» есть неправда, и не всякое «недоверие» есть измена последнему доверию.

Последнее доверие можно иметь лишь к Богу Триединому и ко всем Его законам и словам. Недоверие же к себе есть всегда мудрость, и всякое подлинное, положительное недоверие, по любви, к другим есть продолжающееся святое недоверие к самому себе. Ибо не волен бывает подчас в своих делах и словах человек, мятется во зле и сам не отдает себе в этом отчета.

Не во всем доверять себе — это имеет глубокий смысл и спасительный. Свой опыт, свой ум, свое сердце, своя мысль, свое настроение… Все это шатко, бедно и неопределенно, здесь нет абсолютного предмета для доверия… А от недоверия ко всему шаткому проистекает всесовершенное и безграничное доверие к Богу Триединому.

Ближним столь же нельзя доверять (и столь же можно), как себе, а себе — лишь по мере своей согласованности с Откровением Божиим, с волей Христовой, открытой в мире и открывающейся в душе.

Лишь духовным отцам и руководителям — истинным и испытанным — во Христе можно всецело доверять себя более, чем себе, и предавать свой слух и свою душу, как Богу, во имя Бога.

Ближний же мой, друг мой, есть лишь частица меня самого (ибо он частица всего человечества, коего я — частица). Следствие первородного греха — страсти — присущи и ему, и мне. Конечно, в разной мере и в различных оттенках, но как он, так и я — мы имеем основание — не доверять своей пока еще двойственной природе и непреображенной воле.

Мы действуем почти всегда «по страсти», с примесью греховного, а не «бесстрастно»: не свободно — во Христе.

Я действительно изменчив, непостоянен; колеблюсь различными «приражениями» лукавого, и чистота глубины души моей то и дело замутняется поднимающимся со дна ее илом. Ближний мой так же изменчив, как я, и столь же способен на доброе, как и на злое.

Я нуждаюсь в постоянной проверке себя, и ближний мой — также. Я должен без устали проверять свои действия в мире: «по Богу» ли они? Проверки требует не только злое и «доброе» мое, ибо злое часто бывает очевидно, тогда как доброе лишь кажется «добрым», а на самом деле бывает злым. Впрочем, и злое нуждается в проверке; и злому нельзя доверять, по первому признаку «злого». Людям потемненным (каковы мы) и хорошее представляется плохим, если оно сопряжено с болью, тягостью и оскорблением нашего самолюбия.

Не о злой подозрительности здесь речь, а о благом творческом недоверии к себе и ко всему, что окружает нас в мире.

Грех нам всегда представляется чем-то «сладким» — не нужно доверять этой сладости, ибо она есть горчайшая горечь и страдание. Страдание же (например, в борьбе за чистоту тела и души) представляется невыносимым и отвратительным, не нужно доверять и этому выводу: за благим страданием следует мир, который превыше всякой радости.

Люди часто и много подолгу говорят, и как будто идеи их должны служить благу; но сколько неверного, соблазнительного и пустого льется из их уст. Не нужно доверять всем словам людей… Люди часто сами страдают за те слова, которые они сами сказали, и раскаиваются в них…

Да, не все, что исходит от человека (даже при самых благородных его намерениях), есть благо. Многое бывает ненужно, напрасно, греховно, и таковым является не только

для того, кто это ненужное изводит, но и для того, кто его неосторожно принимает.

Углубляя свою любовь к людям, никогда не надо забывать, что все люди больны и необходимо жить среди них в постоянном трезвении, не только в отношении себя, но и в отношении всех окружающих… Лишь при первом бывает плодоносно последнее.