Испытание огнем. Сгоравшие заживо - Одинцов Михаил Петрович

Марь над городом заметно редела, высвобождая островерхие домики, многоэтажные здания, узенькие улочки, площади. По ним уже сновали трамваи, автобусы. Но пешеходов пока еще было мало. Столица только просыпалась.

Меньшиков мельком окинул взглядом уплывающие под крылья бомбардировщика кварталы, сличая их по памяти с фотосхемами, которые изучал перед вылетом, но ничего похожего не нашел и перенес взгляд на приборы — его дело выдерживать постоянную скорость, высоту, курс, от этого зависит точность бомбометания; а штурман найдет что надо.

* * *

Каждое звено имело свою цель. Тройка Меньшикова должна была сбросить бомбы на авиазавод, тройка Цветова — на электростанцию, тройка Колесникова — на королевский дворец.

— Так держать! На боевом!

Меньшикову очень хотелось взглянуть вниз, посмотреть, как выглядит авиазавод, но оторвать взгляд от приборов было нельзя ни на секунду, пока штурман не сбросит бомбы.

Наконец бомбардировщик вздрогнул и облегченно рванулся ввысь, Меньшиков попридержал его.

— Сбросил две ФАБ-250, — доложил штурман.

Теперь Меньшиков имел возможность посмотреть вниз, и он сделал это, но ничего не увидел: место взрыва было закрыто фюзеляжем и крыльями, надо бы накренить машину, но ведомые, возможно, еще не отбомбились и примут сигнал к развороту.

— Кажется, в самое «яблочко». — Голос штурмана был радостный, значит, сбросили удачно.

И тут же на этой фразе была поставлена точка. Нет, многоточие: впереди засверкали разрывы, и на горизонте повисли темно-бурые рваные кляксы. Огненные всполохи учащались, теперь они вспыхивали справа и слева, выше и ниже; вскоре все небо было увешано грязными «букетами». Бомбардировщик трясло, как телегу на ухабах, по обшивке хлестали осколки.

— Разворот.

Меньшиков бросил самолет вниз и, круто положив его на крыло, стал строить новый заход: в бомболюках висело еще шесть соток, надо и их послать в «яблочко».

В развороте он увидел результаты бомбежки экипажей: по всей территории громадного завода вздымались огненные фонтаны. Черный дым клубился над крышами и, растекаясь, полз к центру города. Пожары бушевали в нескольких местах: видно, бомбы угодили в топливные склады, в цеха покраски или в другие цеха с горючими материалами.

На выходе из разворота Меньшиков сквозь разрывы заметил звенья Цветова и Колесникова: несмотря на шквальный огонь, бомбардировщики шли строем — плотным правым пеленгом.

— Командир, высота две триста, хватит снижаться, — подсказал штурман.

Меньшиков толкнул сектора газов от себя. Моторы взревели, и бомбардировщик круто полез вверх.

— Стоп, командир. Так держать!

Штурман направлял бомбардировщик в самую гущу разрывов — уткнулся в прицел и ничего не видит, а перед глазами Меньшикова полыхали огненные вспышки, град осколков стегал по дюралевой обшивке с таким остервенением, что машина то и дело конвульсивно вздрагивала, и удивительно было, как это она еще держится, каким чудом осколки минуют жизненно важные места — моторы, бензо- и маслопроводы, бензобаки. Хотя в бензобаки осколки, наверное, попадали, но трехслойная, с самовулканизирующейся прослойкой резина не дает течь бензину. Попади туда зажигательная пуля — дело будет хуже…

Сладковато-горький запах сгоревшего пороха проникал в кабину, драл нос и горло, и руки инстинктивно крутили штурвал, бросая бомбардировщик то влево, то вправо, в обход разрывов.

— Командир, подержи, открываю бомболюки, — попросил штурман. — Вот так… Так держать, на боевом!

Да, ему легче: не видит, что творится впереди. Огненные всполохи то приближались к самому носу самолета, то удалялись: зенитчики ставили заградительный заслон, как опытные рыбаки ставят сети на пути движения рыбы. И все-таки бомбардировщикам пока удавалось миновать его, пробиваться к цели.

— Сброс! — будто выдохнул штурман, помолчал немного и заключил: — Теперь уходи, командир. Лучше вправо.

Меньшиков и сам уже принял такое решение: влево они уже делали разворот, и зенитки пристрелялись по тому курсу. Пусть попробуют поймать их на новом!

Освободившись от бомб, бомбардировщик словно обрел новые силы: моторы звенели, стремительно набирая скорость. Триста пятьдесят, четыреста, четыреста пятьдесят… Ветер свистел, выл и метался по кабине, поднимая пыль, стегая по лицу и глазам. И лишь когда грязно-бурые шапки разрывов остались позади, Меньшиков обнаружил, что колпак кабины пробит в двух местах. В эти пробоины и врывался неистовый ветер.

— Давай, штурман, курс к морю. Самый короткий.

— Сто, командир. Ровно сто — и на высоту. Теперь, того и гляди, истребители объявятся.

— Как там остальные?

— Топают, товарищ майор, — сразу же отозвался Пикалов. — Наше звено все на месте, Цветова — тоже. Выползает из зоны огня и третье звено… Дали сегодня мы Антонеску прикурить!

— Командир, справа вижу истребители, — тревожно перебил Пикалова штурман. — Набирают высоту и идут нам наперерез.

— Заходят, чтобы атаковать со стороны солнца. — Меньшиков уменьшил скорость, чтобы подтянулись ведомые.

Истребители проскочили вперед. Длиннотелые, тонкобрюхие. «Ме-109-Е», — определил по силуэту майор. Он слышал об этих машинах, показавших свои высокие летно-технические и боевые качества на заключительном этапе войны в Испании. Скорость — 570 километров в час, вооружение — двадцатимиллиметровая пушка и крупнокалиберный пулемет. ШКАСам[32] трудно будет противостоять им.

Бомбардировщики подтягивались почему-то медленно, особенно последнее звено. Похоже было, что самолет Колесникова подбит, а ведомые не хотели его оставлять. Меньшиков еще убавил обороты. Маневренность машины заметно упала, что в воздушном бою было пагубно. Но и бросить своего товарища в такой обстановке нельзя.

Да, самолет Колесникова подбит: едва заметная полоска дыма выбивалась из-под капота правого мотора. Винт вращался вяло, безжизненно — от напора встречного потока.

По времени «мессершмитты» уже набрали высоту, сделали разворот и идут в атаку. Солнце било прямо в глаза, что создавало фашистским летчикам идеальные условия для прицеливания. А тут еще скорость. Атаку сорвать можно только маневром. Меньшиков увеличил обороты моторам и положил бомбардировщик на крыло, туго закручивая левую спираль. Ведомые повторили его маневр. Машина Колесникова такой крен заложить не могла и стала отставать. Его ведомые зарыскали по курсу, понимая, что на малой скорости и пологом вираже сразу же станут добычей «мессершмиттов». Значит, не поняли замысла командира. А должны понимать по намеку. Пришлось выравнивать машину и дважды качнуть крылом влево — левый круг. Не успел он ввести бомбардировщик в вираж, как справа совсем рядом сверкнула огненная трасса, а спустя секунду, из ослепительных лучей солнца выскочил тонкий и стремительный Me-109-Е. Он был почти под девяносто градусов к бомбардировщику, пулемет штурмана достать его не мог. Пикалов же почему-то молчал.

— Стрелок!… — Меньшиков не успел спросить, в чем дело, как почувствовал мелкую дрожь корпуса машины и увидел длинную трассу в сторону истребителя: Пикалов открыл огонь, но промахнулся.

За первым «мессершмиттом» вынырнул второй, третий. Они не стреляли — не сумели прицелиться в развороте — и пошли на второй заход.

Вторая тройка выпустила несколько очередей по бомбардировщикам Цветова и тоже промазала. Звено Колесникова пока не атаковали: то ли решили вначале разделаться с лидером, то ли понимали, что подбитая машина далеко от них не уйдет.

Истребители уходили вверх, вправо красивым боевым разворотом. Меньшиков толкнул сектора газа до упора и бросил бомбардировщик следом за ними. Штурман запоздало пустил вслед очередь, трасса растаяла вдали, не достигнув цели.

— «Мессеры» сзади! — крикнул Пикалов. — Восемь штук!

В тот же миг застучал пулемет, отдаваясь мелкой дрожью на штурвале. Майор продолжал закручивать боевой разворот вправо, теперь уже с намерением подойти к самолету Колесникова и прикрыть его своими пулеметами. Вот он наконец-то показался на встречно-пересекающихся курсах, еще немного — и можно будет перекладывать рули влево. И в этот самый миг пара истребителей, отделившись от восьмерки, ударила по израненному бомбардировщику.