Баланс столетия - Нина Молева

— Но я имею дело и с издательствами компартий, в частности, с газетой „Унита“.

— Сейчас не об этом речь…

Разговор был долгий и, с моей точки зрения, интересный. Я видел и слабость, и силу логики собеседника, понял, где он прав, а где заблуждается. Для меня очень полезно было знать это. Результат встречи меня порадовал: Медведев прекратил сотрудничество с издательствами, не связанными с компартиями. „Политический дневник“ вообще перестал выходить. Медведев имел дело теперь только с коммунистической прессой и стал заметно склоняться к „плюрализму в рамках социализма“. Александр Яковлев определил это потом как дрейф в сторону от марксизма… Для меня же важнее всего было то, что Медведев стал сотрудничать с коммунистами Запада и теперь воздействовать на его нежелательные выпады можно было по другим каналам».

Союз художников входил во вкус травли авторов письма. Пришлось применить единственный способ — в очередном письме первому секретарю горкома партии В. Гришину все те же сто человек отказались от идеи выставки. Страсти улеглись. Сразу же. Письмо точно мотивировало причину отказа.

Зато 27 ноября, ровно через месяц, в мастерской Белютина появился все тот же генерал Бобков. Опять внимательный осмотр. Небрежное замечание по поводу «бульдозерной» и «измайловской» выставок: да, случайные участники (сами отбирали!), да, антисоветский характер (сами понимаете, для «леваков» это естественно). И опять разговор о сертификатах: почему бы все-таки вам не обеспечить своего существования? Система разработана. Покупателей гарантируем. Что же касается тех, «осужденных», выставок «обоймы», то они нужны для иностранцев.

В остальных подробностях необходимости не было. Официозные «нонконформисты» и те, кто не принимал никакого варианта приспособленчества — здесь существовала четкая и строго охраняемая граница.

Вероятно, стоит вспомнить еще одно связанное с «генеральскими» выставками обстоятельство: первыми на место «импровизированного» показа всегда приезжали иностранные корреспонденты, те, чьи телефоны не числятся в справочниках, а домашние адреса или адреса офисов не сообщаются справочной службой. На Профсоюзной сначала они заняли удобные места, потом подъехали на специально предоставленных автобусах художники «обоймы» с полотнами и с некоторым опозданием — бульдозер. Какой бы ни была поступавшая в прессу и на радио информация, существовали еще местные жители, запоминавшие каждую подробность необычного происшествия.

Отсутствие взаимопонимания должно было привести к неблагоприятным последствиям. Сначала прессинг телефонных звонков с просьбами и уговорами о следующей встрече, и непременно в домашней обстановке: «Ничего официального — просто дружеский разговор». (Отказы не производили впечатления на помощника, носившего звонкую птичью фамилию — Жаворонков.) Теперь мотивировки были такими: 27 января (можете себе представить!) получил визу на выезд Эрнст Неизвестный. «Вот и вам бы также: подать заявление на выезд, а потом качать права. Как и его, вас будут приглашать, уговаривать, предлагать хорошие условия».

1 февраля 1975-го выехал в Вену с восьмьюдесятью работами «авангардистов» Александр Глезер, а 10-го на Выставке достижений народного хозяйства СССР (ВДНХ) откроется экспозиция Оскара Рабина. «Так много новостей, что непременно нужно поговорить!»

Белютин по-прежнему отказывался.

16 февраля Студии предложили участие в намечаемой на ВДНХ выставке, которую устраивает городской профсоюзный комитет работников культуры (генерал Бобков в своих воспоминаниях 1995 года напишет просто: «Мы организовали наше управление»).

На следующий день мне позвонили из горкома партии: «Не будете ли вы любезны просмотреть отобранный для выставки материал и дать заключение?» — «Какое?» — «Искусствоведческое. Мы сами слишком далеки от этих вопросов, вам доверяем полностью. „Их“ лозунг: „Долой художественное образование! Да здравствует свободное самовыражение!“ В конце концов художник вправе иметь собственную точку зрения. Мы ставим ограничения только по двум параметрам: никакой антисоветчины и никакой порнографии. Об остальном хотелось бы знать ваше мнение». Мое «нет» вызывает растерянность: «Но почему?»

Выставка на ВДНХ открылась 19 февраля. Маленькое помещение. Нарочито подчеркнутое ощущение свалки. Много ни во что не вмешивающихся милиционеров. Речи участников с высоты поставленных у входа мусорных контейнеров: «Не позволим! Не разрешим! Хотим!» И слухи. Слухи. Что выставку не дали открыть из-за нескольких холстов, но потом все же открыли спустя несколько часов. Что она планировалась на пять дней, но будет работать целых десять — до 1 марта. В действительности же она продлилась до 23 февраля и была свернута безо всякого обсуждения.

Одновременно радио из-за «бугра» передавало о развернутой Александром Глезером в Вене экспозиции вывезенных («Абсолютно нелегально, уверяю вас!» — утверждал Жаворонков) холстов.

Все вместе мучительно напоминало не нараставший конфликт, а его имитацию, которая должна была в конечном счете дать основание для применения силы. Проблемы настоящего искусства, сложность возникающих перед каждым профессиональным художником чисто творческих задач не могут служить почвой для демонстраций и митингового шума. И куда было уйти от факта, что на родине Суслова начали воздвигать (еще при жизни главного идеолога) его мемориал и памятник.

29 марта 1975-го одновременно открылось несколько десятков так называемых квартирных выставок (вешаешь на стенах собственной квартиры свои работы и приглашаешь знакомых), в том числе и участников «акции» на ВДНХ. Конечно же не обошлось без вмешательства милиции, шумных скандалов.

30 марта была взломана мастерская Белютина в Москве, где работала «Новая реальность» и где никакой экспозиции на стенах вообще не было.

NB

Ф. Бобков «КГБ и власть».

«Вскоре КГБ с большим трудом добился разрешения у первого секретаря Московского горкома партии В. В. Гришина открыть выставочные залы авангардистской живописи в доме на Малой Грузинской улице и в одном из павильонов ВДНХ. Таким образом, художники самых разных школ получили как бы право на творческий поиск, хотя политики определенного толка по-прежнему нередко использовали их в своих целях. Только для этого художники-новаторы и были нужны.

…У меня были достаточно широкие связи с так называемыми авангардистами. Они интересовали меня не только как талантливые представители изобразительного искусства, но и как объекты пристального внимания определенных кругов на Западе, которые видели в них оппозицию советскому строю. И опять-таки не было твердой линии в этих вопросах у ЦК КПСС, наоборот, в отношении к изобразительному искусству ЦК проявлял поразительную двойственность. В СССР проходили выставки Фернана Леже, Пабло Пикассо и наряду с этим всячески замалчивалось творчество Кандинского, Фалька, Малевича и других. Душили всех, кто пытался сказать новое слово в искусстве. Спрашивается, при чем здесь КГБ?»

Звонок раздался без малого в полночь. Мужской глухой голос в трубке: «У вас взломана мастерская». И сигнал отбоя.

Две женщины, мать и жена, выбегают в ночь. Пустые улицы. Тихая снежная заметь. Одинокие машины. Скорее! Скорее! Хорошо, что не нужен транспорт. Можно пешком. Это недалеко…

В подъезде на ступеньках два молодых человека в одинаковых куртках. Мимо них мы бежим к двери. Они не поднимаются. Смотрят. С любопытством и усмешкой.

Двери нет. Разбитые в щепки створки. На полу орудие взлома — отрезок трубы, один конец которого завернут в ветошь: так удобнее держать.

Первая мысль — грохот. Какой должен был быть грохот в подъезде, да еще в поздний час.

Надо вызвать милицию. Не входить. Кто знает, что приготовлено внутри? Пальцы срываются на диске уличного телефона-автомата: «Милиция? Взломана дверь». Ленивое: «Где?» Объяснения не вызывают никакой реакции. Наоборот — раздражение: «Чего хотите?» — «Разве непонятно, что нужен патруль?» — «Ждите».

Десять минут. Двадцать. Полчаса. Молодые люди молча наблюдают за мечущимися женщинами. И ни одна дверь не открывается. Никто не проявляет любопытства.

Снова диск автомата: «Милиция?» И тот же голос: «Патруль занят. Скоро освободится». Еще полчаса. Третий звонок. Из-за угла появляются два молоденьких милиционера: «Что тут у вас?» Молодые люди в куртках неторопливо встают, направляются к выходу. «Вы же видите?» — «А что там внутри?» — «Не знаем». — «Мастерская художника? Так, наверное, ваши знакомые пришли и сами разгромили». Слова вязнут в горле: у седой женщины на глазах слезы. Им все-таки стыдно, наученным, молодым. Или неловко.

В мастерскую они пролезают через выбитый лаз. Замок погнут и не открывается. Крошево разбитого стоящим тут же в углу ломом паркета. Ободранные планшеты — их тут было шестнадцать — проект высотного километрового здания, которому Студия отдала больше года работы, и новой застройки Москвы, предлагавший принципиально иные транспортные связи и, между прочим, сохранение в неприкосновенности всей исторической части города. Последняя мечта строителя Останкинской телебашни инженера Никитина.