Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

В конце июля, примерно через неделю после возвращения Веры из Сан-Блазьена и Тодтмуса, Набоковы отправились в Винц, еще один город на Балтийском побережье, на острове Рюген. Вновь они выступали в роли сопровождающих — на этот раз их подопечными были родственники Анны Фейгиной по фамилии Бромберг — трое детей от десяти до шестнадцати лет. Когда детей забрали, Набоковы переехали в Мисдрой, неподалеку от Винца, где Владимир с особым удовольствием воспользовался возможностью заняться ловлей бабочек — «самым благородным спортом на свете»56.

Вернувшись в Берлин, они недолго снимали комнату у хозяйки, которая держала телефон в ящике под замком. Ключи и затворы были, казалось, специфически берлинскими кошмарами (ключи от комнаты, ключи от парадной двери, без которых ночью не выйдешь из дома, — не удивительно, что они имеют такое значение в «Даре»), но телефон, запертый на ключ, — это было уже слишком, и Набоковы переехали. Они сняли просторную комнату в квартире, где жил хозяин с двумя умственно отсталыми сыновьями. Однажды вечером, когда Вера и Владимир Набоковы сидели у себя в комнате за обедом, принесенным служанкой, к ним вошел какой-то незнакомец и спросил: «А вы что здесь делаете? Я плачу за эту комнату». — «Нет, мы», — ответили Набоковы. Оказалось, что хозяин сдал ее дважды — второй раз Набоковым, которые, впрочем, покинули ее без малейшего сожаления57.

С хозяевами двух комнат, которые они сняли на Пассауэрштрассе, 12, им повезло гораздо больше: Хорст фон Далвиц — балтийский немец, говоривший по-русски, и его жена — чистокровная немка. Набоковы прожили у них два года. Из своих окон они могли видеть друзей, направлявшихся в русский ресторанчик напротив, а немного подальше был русский книжный магазин, где Набоков любил проглядывать книги. Позднее он вспоминал, что в Берлине он ни разу не потратил денег на книгу, — обычно он прочитывал постепенно целые тома прямо в книжных магазинах58.

XIII

«Человек из СССР»

Всю осень Набоков работал над пьесой, обещанной им Офросимову к предстоящему театральному сезону59. В отличие от ранних стихотворных драм и даже «Трагедии господина Морна», «Человек из СССР» написан для сцены. Набоков не был драматургом по природе, отдавая предпочтение языку, способному преодолеть ограниченность спонтанной речи, однако он рассматривал предложение Офросимова написать пьесу для театра «Группа» не как вынужденный компромисс со своей подлинной манерой, но как новую для себя задачу. Он избрал диалог более простой и более реалистичный, чем у Пинтера, лишенный образности и риторических эффектов, и нашел замену всему, что исключали эти ограничения, в новых возможностях драматургического построения, которые ему пришлось для себя открыть. Так же как «Машеньку» рекламировали ее будущим читателям как «роман об эмигрантской жизни», первая пьеса Сирина, готовящаяся к постановке, называлась в театральных афишах «Сценами из эмигрантской жизни». И здесь Набоков стремился осмыслить эмиграцию, но на этот раз иным способом. Тогда как в «Машеньке» декорации не меняются — на сцене пансион, где живет Ганин, а Россия проецируется на циклораме памяти, — каждое действие «Человека из СССР» — это новый снимок русской эмиграции, сделанный в неожиданном ракурсе. Действие 1: кабачок в псевдорусском стиле, куда не заходят посетители. Действие 2: комната в пансионе, которую снимает русская «фильмовая актриса», достаточно состоятельная, чтобы удовлетворить некоторые буржуазные претензии. Действие 3: фойе зала, арендованного для одной из малопосещаемых лекций для эмигрантов. Действие 4: съемочный павильон, где толпятся русские статисты, снимающиеся в немецком фильме о русской революции. Действие 5: убогая комната в пансионе, которую вынуждены покидать окончательно разорившийся владелец кабачка и его жена. Эта последняя сцена вызывает в памяти уныло пустеющие миры в финалах «Трех сестер» и «Вишневого сада» и позволяет предположить, что Набоков с легкостью мог бы создать из вынужденного эмигрантского застоя чеховское настроение бездействия или хронической тоски по «Москве». Вместо этого у него царит лихорадочная суета, и почти нет времени, чтобы подумать о старой России.

В ретроспекции сюжет кажется простым, однако загадки его не раскрываются вплоть до самого финала. Алексей Кузнецов на десять дней возвращается в Берлин из СССР, где он под видом дельца, занимающегося торговлей с Советами, руководит донкихотской антисоветской тайной организацией. Взяв на себя эту операцию, он уходит от жены, чтобы избавить ее от переживаний и убедить Советы в том, что на него невозможно воздействовать, угрожая ее безопасности. Догадываясь о его мотивах, Ольга, чьи чувства к нему неизменны, подыгрывает бывшему мужу, изображая безразличие даже наедине с ним и скрывая свою любовь, еще более глубокую, чем когда-либо прежде. Во время своего короткого пребывания в Берлине Кузнецов завязывает любовную интрижку с киноактрисой Марианной Таль, чтобы подтвердить непоколебимость своего решения относиться к Ольге как к чужой. Одновременно он пытается устроить так, чтобы рядом с Ольгой в случае его гибели был человек, способный ее защитить, поддержать, любить, и подбирает ей подходящую партию — своего друга барона Николая Таубендорфа, человека абсолютно порядочного, но не слишком умного.

После того как Ольга и уезжающий в СССР Кузнецов попрощались, они случайно встречаются еще раз. Послушно и самоотверженно отыграв до назначенного времени отведенную ей роль безразличной экс-жены, Ольга вдруг замечает проблеск доброты и заботливости у Кузнецова. И тогда она восстает и сбрасывает маску отчужденности. Когда Кузнецов отправляется на вокзал, у него, как и у Ольги, нет никаких сомнений в том, что оба они в этот момент знают: их разрыв — это камуфляж, возможный лишь благодаря героизму их любви и его преданности своей цели.

Один из ключевых моментов пьесы — объяснение Таубендорфа в любви к Ольге. Она отвечает ему:

Дело в том, что я никогда не разлюблю моего мужа.

(молчание)

ТАУБЕНДОРФ: Да. Да, это совершенно все меняет.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА: Никто не знает этого. Он сам не знает.

ТАУБЕНДОРФ: Да, конечно.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА: Он для меня вовсе не вождь, не герой, как для вас, — а просто, — просто я люблю его, его манеру говорить, ходить, поднимать брови, когда ему что-нибудь смешно. Мне иногда хотелось бы так устроить, чтобы его поймали и навсегда засадили в тюрьму и чтобы я могла быть с ним в этой тюрьме.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});