Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим - Эмиль Золя

— Известие вполне достоверное, мне сообщил его один из членов конгрегации.

Тут он вдруг извинился и оставил их.

— Простите, я должен засвидетельствовать почтение одной знакомой, я только сейчас ее заметил.

Поспешно отойдя от них, прелат начал увиваться около дамы. Не найдя места, он галантно склонился над ее креслом, изогнув свой высокий стан и осыпая любезностями молодую женщину, свежую, веселую, с обнаженными плечами, почти касаясь ее своей фиолетовой накидкой.

— Вы знаете, кто это? — спросил Нарцисс у Пьера. — Как! Неужели не знаете?.. Это же подруга графа Прада, обворожительная Лизбета Кауфман! Она недавно родила ему крепкого, здорового мальчика и сегодня в первый раз выехала в свет… Вы слышали, вероятно, что она немка, вдова, живет в Риме и недурно рисует, даже совсем недурно. Дамам из иностранной колонии здесь многое прощают, а Лизбета, кроме того, пользуется всеобщей любовью за свой веселый нрав. У нее премилый салон в особнячке на улице Принца Амедея… Можете себе представить, как ее обрадует известие о расторжении брака!

Лизбета и в самом деле была очаровательна: розовая, белокурая, голубоглазая, с атласной кожей и беленьким личиком, она покоряла всех своей приветливой, обаятельной улыбкой. Эта прелестная женщина в белом шелковом платье, затканном золотом, свободная, любимая и любящая, сияла в этот вечер таким весельем, такой беспечностью, что злорадные слухи и сплетни, передаваемые шепотом под прикрытием вееров, сменились ее прославлением. Все взгляды были обращены на нее. Повторяли ее остроумную шутку: почувствовав себя беременной, она сказала графу Прада, которого церковный суд признал неспособным к деторождению: «Мой бедный друг, значит, я произведу на свет младенца Христа?» И насмешки смолкали, нескромные остроты передавали друг другу только на ухо, между тем как Лизбета, сияющая, беспечная, с удовольствием выслушивала галантные комплименты монсеньера Форнаро, который расхваливал посланную ею на выставку картину, изображавшую пресвятую деву с лилиями.

Пресловутый бракоразводный процесс служил за последний год главной темой римской скандальной хроники, и неожиданная новость, полученная в разгар бала, произвела неслыханный эффект. Партия «черных» и партия «белых» давно уже избрали эту семейную историю ареной борьбы, распространяя клеветнические слухи, невероятные сплетни, всевозможные небылицы. И вот наступила развязка, непреклонный Ватикан наконец утвердил расторжение брака под смехотворным предлогом мужского бессилия супруга. Весь Рим будет потешаться над этим, не скрывая подозрений, что здесь, как обычно, замешаны денежные интересы папского двора. Всем уже были известны перипетии долгой борьбы: как возмущенный Прада отстранился от участия в деле, как встревоженное семейство Бокканера, пустив в ход все средства, давало взятки кардинальским прихвостням, чтобы заручиться их содействием, и окольным путем отвалило огромную сумму монсеньеру Пальма за новую, более благоприятную, докладную записку. По слухам, все расходы в целом составили около ста тысяч франков, и в свете находили, что это не так уж дорого, ибо другой процесс — недавний развод французской графини — обошелся ей почти в миллион. Ведь у святого отца столько неотложных нужд! Впрочем, подкупы никого не возмущали, над этим только ехидно посмеивались; в жаркой, душной гостиной дамы по-прежнему обмахивались веерами, кокетливо поеживались, поводя обнаженными плечами и прислушиваясь к нескромным шуткам и вкрадчивому шепоту.

Боже, как обрадуется контессина! воскликнул Пьер. — Я сначала не понял, почему ее подружка сказала, что сегодня вечером Бенедетта будет особенно прекрасной и счастливой… Значит, вот почему контессина приедет на бал, ведь во время процесса она как бы соблюдала траур.

В эту минуту Лизбета, встретившись глазами с Нарциссом, улыбнулась ему, и он подошел с ней поздороваться; Аберу, как и всем живущим в Риме иностранцам, случалось бывать у нее в мастерской. Когда он возвратился к Пьеру, новое волнение пронеслось по зале, затрепетали бриллиантовые эгретки и цветы в дамских прическах. Все головы повернулись в одну сторону, гул голосов стал громче.

— Ага, вот и граф Прада собственной персоной! — прошептал восхищенный Нарцисс. — Экая статная, могучая фигура! Нарядите его в бархат с золотым шитьем — и вот вам искатель приключений пятнадцатого века, готовый без зазрения совести урвать у жизни все наслаждения!

Прада вошел весело, непринужденно, почти с победоносным видом. Он был в черном фраке и туго накрахмаленной манишке; в его энергичном лице с открытым жестким взглядом и темною полоской густых усов было что-то хищное. Никогда еще его чувственный, жадный рот с волчьим оскалом не кривился такой довольной улыбкой. Быстрым взглядом он окинул, всех женщин, как бы раздевая их. Потом, увидев Лиз-бету — кокетливую, розовую, белокурую, — Прада приветливо улыбнулся и направился прямо к ней, не обращая ни малейшего внимания на провожавшие его любопытные взгляды. Наклонившись к своей любовнице, после того как монсеньер Форнаро уступил ему место, он завел с ней тихий разговор. Должно быть, молодая женщина сообщила ему последнюю новость, потому что он вдруг резко выпрямился с принужденным смехом.

Заметив Пьера в нише окна, граф тотчас подошел к нему. Пожав руку аббату и Нарциссу, Прада воскликнул с вызывающим видом:

— Помните, что я вам говорил по дороге из Фраскати?.. Так вот, все, кажется, уже свершилось, они расторгли мой брак… Это настолько возмутительно, позорно, нелепо, что мне просто не верится.

— Нет, известие вполне достоверно, — осмелился сказать Пьер. — Нам его сообщил монсеньер Форнаро, который сам слышал об этом от члена конгрегации Собора. И уверяют, что решение было принято подавляющим большинством голосов.

Прада снова разразился смехом.

— Нет, такого фарса просто и вообразить невозможно! По-моему, это самая жестокая пощечина правосудию и здравому смыслу. Ну что ж, если им удастся расторгнуть и гражданский брак и если вон та прелестная особа, моя подружка, согласится, уж я доставлю Риму развлечение. Ну да, мы с ней торжественно обвенчаемся в храме Санта-Мариа-Маджоре. И на свадебном пиру в числе приглашенных будет присутствовать милое маленькое существо на руках у кормилицы.

Он смеялся слишком громко, слишком грубо, намекая на младенца, на это живое свидетельство его мужской силы. Только горькая складка в углу рта, над белым оскалом зубов, указывала на жестокое страдание. Видно было, что он весь дрожит, стараясь подавить бурный порыв страсти, в которой не хочет признаться даже самому себе.

— А знаете вы другую новость, дорогой аббат? — продолжал он с живостью. — Вы слыхали, что графиня приедет на бал?

Он по привычке называл Бенедетту графиней, забывая, что она ему больше не жена.

— Да, мне уже говорили, — отвечал Пьер.

Поколебавшись с минуту, он прибавил, желая предупредить графа о неприятной встрече:

— Вероятно, мы увидим здесь и князя Дарио, ведь он не уехал в Неаполь, как я предполагал. Кажется, что-то задержало его в последнюю минуту.

Прада перестал смеяться. Лицо его сразу помрачнело, и он только пробормотал:

— Ага, и двоюродный братец тут как тут! Ну что ж! Поглядим, поглядим на них обоих.

Он замолчал, погрузившись в тяжелое раздумье, пока Нарцисс и Пьер продолжали беседовать. Потом, извинившись, отступил в глубь амбразуры, вынул из кармана записную книжку и, оторвав листок, написал карандашом, крупными буквами, четыре строчки: «Предание гласит, будто во Фраскати растет смоковница Иуды, плоды которой смертельны для тех, кто претендует на папский престол. Не ешьте отравленных фиг, не давайте их ни домочадцам, ни слугам, ни курам». Сложив листок, Прада заклеил его почтовой маркой и надписал адрес: «Его высокопреосвященству, преславнейшему и высокочтимейшему кардиналу Бокканера». Опустив письмо в карман, граф вздохнул полной грудью и вновь улыбнулся.

Его было охватила непреодолимая тревога, смутный глухой страх. Не отдавая себе ясного отчета, он ощутил потребность застраховать себя от гнусного искушения, от подлого поступка. Он сам не мог бы объяснить, какое сцепление мыслей побудило его тут же на месте, не откладывая, написать эти четыре строчки, чтобы отвратить угрозу несчастья. Прада ясно сознавал только одно: после бала он подойдет к дворцу Бокканера и бросит записку в почтовый ящик. Теперь он был спокоен.

— Но что с вами, дорогой аббат? — участливо спросил граф, опять вступая в разговор. — Вы чем-то расстроены?

Пьер рассказал ему о полученных им дурных вестях: его книга осуждена, и если завтра, в последний день, он ничего не добьется, все его путешествие в Рим пойдет насмарку; граф стал энергично его подбадривать, как будто сам испытывал потребность действовать, чем-то отвлечься, чтобы не терять надежды и волн к жизни.