Роман Ким - Александр Куланов

Старший сын — Аттик, был жив, прошел войну на Севере и был награжден медалью «За оборону Заполярья». После войны стал успешным инженером и, как взрослый человек, нормально общался с отцом, часто бывал у него дома. «Он был очень мастеровитый, — рассказывал тот же японский журналист. — У меня был французский велосипед с маленькими колесами. Помню, как он пришел к нам домой и принес шину для моего велосипеда, переделанную из шины для большого колеса советского велосипеда. Еще он научил меня играть в шахматы».

Большинство воспоминаний японцев о квартире Кима относятся ко времени после 1956 года, когда и японцев в Москве, после восстановления дипломатических отношений, стало больше, и атмосфера после развенчания культа Сталина легче, и сам Ким — досягаемее. Неясно, где он жил после 1947-го и до 1958 года — возможно, у жены. В 1958 году ему, как преподавателю Института восточных языков при МГУ, выделили отдельную квартиру, но по тем меркам на окраине Москвы — в Филях. Место семье не понравилось, квартиру удалось поменять. Его новым адресом стал Зубовский бульвар, дом 16/20, квартира 128. Огромный П-образный серый дом, развернутый двором к Садовому кольцу, был перестроен к 1980 году, когда рядом началось строительство пресс-центра Олимпиады-80 (сейчас это журналистский центр, занимаемый последовательно АПН, РИА «Новости», ИА «Россия сегодня»). По иронии судьбы при перестройке дома снесли именно то крыло, в котором жил Роман Николаевич — квартиры 128 в нем больше нет. «Вот уж неделю как здесь… Пресловутая неоновая вакханалия не так уж страшна. Небоскребы производят не столь величественное, сколь монструозное впечатление, — писал Ким в открытке Адаму Галису, вернувшись с прогулки по Нью-Йорку в свой номер в 28-этажном Governor Clinton Hotel на знаменитой Седьмой авеню во время поездки советских писателей в Америку. — Скучаю по своей Зубовской…»[435]

Едва освободившись, Ким искал возможность существования и нашел в переводах (не случайно он и вышедшую на свободу Окада Ёсико устраивал в редакцию «Иностранной литературы», куда ходили Хидзиката и Носака), в преподавании японского языка и в лекциях. Иногда его поездки выглядели странно. Весной 1961 года, например, он прочел в городе Орле десять лекций[436]. Кому? О чем? Неизвестно.

Сохранилось свидетельство о посещении им Ленинграда в начале 1950-х годов. Тогда он побывал на защите кандидатской диссертации по филологии Раисы Карлиной. Тема — «Роман Фтабатэя “Плывущее облако” и романы Гончарова и Тургенева». Фтабатэй (Футабатэй Симэй) — популярнейший японский писатель конца XIX — начала XX века, мастерски описывавший чувства человека и его природу. Ничего криминального, но… произошел скандал. Вспоминает бывший тогда молодым ученым Юрий Львович Кроль: «…против диссертации Раисы Петровны выступил писатель Роман Ким, автор известной в те годы “Тетради, найденной в Сунчоне”; он объявил Фтабатэя японским шпионом, работавшим против России… спасли диссертацию усилия Конрада, а также появление заметки о ней в японской коммунистической газете: заметка (или рецензия?) была написана в очень положительном духе и изображала Фтабатэя страстным и совершенно бескорыстным любителем русской словесности»[437]. Возможно, это произошло зимой 1955-го. Тогда у Романа Николаевича состоялся творческий вечер с читателями в Ленинграде. Правда, читатели были необычные. 15 февраля 1955 года он встречался с личным составом Ленинградского управления КГБ СССР. Об этом говорит автограф, оставленный им на экземпляре его старой книжки — «Три дома напротив, соседних два». Настолько старой, что на 17-й странице, как и положено, сохранился библиотечный штамп: «Библиотека клуба УНКВД ЛО. Инв. № 2026».

В том же 1955 году в Москву впервые после двадцатилетнего отсутствия приехал Отакэ Хирокити — в качестве директора книготорговой компании «Наука», специализирующейся на советской литературе. Фирму удалось снова открыть в сентябре 1952 года. Хотя дипломатические отношения между СССР и Японией еще не были восстановлены после войны в полном объеме, как и 30 лет назад, Отакэ приехал заранее. Маруяма Macao говорил, что они встретились с Кимом после долгой разлуки, как два старых, самых лучших друга. По иронии судьбы оба за это время успели посидеть в тюрьме. Ким — в советской, как «японский шпион», Отакэ — в японской, как «советский шпион»[438].

В следующем, 1956 году произошли два важных события, которые почти окончательно вернули Романа Николаевича в его привычный, насыщенный событиями и встречами ритм жизни. В октябре в Москве состоялось подписание Совместной декларации между СССР и Японией, возвращавшей сторонам статус-кво дипломатических отношений, прекращавшей состояние войны и открывавшей путь для послевоенного сотрудничества абсолютно во всех областях жизни. Это был грандиозный политический прорыв. В Москве в полную силу заработало японское посольство, появились представительства коммерческих фирм и средств массовой информации, потек, пока еще тонкий, но быстро набирающий силу ручеек японской культуры. В советскую столицу начали приезжать японские русисты. Многие из них работали здесь до войны и помнили Романа Кима, а он помнил их — во всех качествах. С некоторыми — как с Кимура Хироси — познакомился впервые и потом поддерживал отношения всю жизнь. Тогда же, по свидетельству Маруяма Macao, Кима пригласили перевести важнейшее интервью: главный редактор газеты «Асахи» Хироока Томо встречался с первым секретарем советской коммунистической партии Никитой Хрущевым. Так неожиданно Роман Ким стал еще и переводчиком на встречах на высшем уровне[439].

XX съезд партии состоялся еще в феврале 1956 года. Постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий» было опубликовано 2 июля. Развенчание сталинизма дало старт гигантской волне пересмотра уголовных дел сотен тысяч необоснованно репрессированных людей. Основные результаты были получены уже в 1956–1958 годах. Почти все знакомые Кима: Борис Пильняк, Артур Артузов, Глеб Бокий, Василий Ощепков, Трофим Юркевич, Николай Мацокин и многие другие были реабилитированы — посмертно. Если за других хлопотали родственники, то Роман Николаевич в июле 1958 года сам пришел в Главную военную прокуратуру и написал заявление с просьбой о своей реабилитации.

Новое следствие было серьезным. В КГБ собрали все архивные материалы, нашли выживших свидетелей. На допросы были вызваны Валентина Гирбусова (призналась, что оклеветала бывшего шефа и на самом деле он не принуждал ее к сожительству), Василий Пудин, Александр Гузовский, Павел Калнин, другие чекисты, знавшие Кима по совместной службе на Лубянке. Все они высказались о нем как о безвинной жертве репрессий, назвали его честным и ценным сотрудником, а что касается «бытовой статьи», то им не было ничего известно о «злоупотреблениях» бывшего коллеги. 2 февраля 1959 года военный трибунал Московского военного округа рассмотрел полученный месяцем ранее протест Главной военной прокуратуры по делу Кима и принял решение: «Постановление Особого совещания при НКВД СССР от 17 ноября 1945 года в отношении Кима Романа Николаевича отменить и дело о нем прекратить за отсутствием состава преступления». Кима полностью реабилитировали. Но это был еще не конец его борьбы за свои права.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});