Беспощадная истина - Майк Тайсон

Мой первый поединок с Холифилдом начался для меня достаточно удачно. Уже в первом раунде я провел хороший удар по корпусу, и он вскрикнул. Я был уверен, что выиграю. Но, начиная со второго раунда, я, действительно, отрубился. Я не понимал, что происходило. Уже только во втором поединке я, наконец, осознал, что он намеренно ударял меня головой. Со второго раунда первого боя я дрался уже чисто инстинктивно, я ничего не помнил. В шестом раунде в результате одного из его ударов головой у меня открылось рассечение. В следующем раунде он почти нокаутировал меня ударом головой. В десятом раунде он провел серию из двадцати трех ударов. Я ничего не чувствовал, а только слышал их свист у своей головы. Я держался только благодаря адреналину. Когда я на перерыве ушел в свой угол, я не слышал всей той х… ни, которую говорили мне тренеры. Я не помню, как поднялся, как вернулся на ринг, как дрался. Помню только, что я был там. После боя я по-прежнему был в таком отрешенном состоянии, что спросил своих секундантов, в каком раунде я нокаутировал Холифилд.

В раздевалке Крокодил был в бешенстве.

– Посмотри на свою голову, Майк! – сказал он мне. От ударов Холифилда головой у меня было шесть здоровенных, размером с кулак, шишек. Кроме того, Крокодил был убежден, что Холифилд употреблял стероиды. Один парень из его команды, Ли Хейни, принимал участие в Олимпийских играх, и там его заподозрили в употреблении стероидов. Он сказал, что на взвешивании Холифилд выгляден вполне нормально, но когда он вышел на ринг, он стал похож на Голиафа.

Я был в такой ярости, что хотел немедленно провести с Холифилдом повторный поединок. Я был весь избит, на мне не оставалось живого места, однако уже на следующий вечер я приступил к тренировкам.

Я был страшно зол, что лишился своего чемпионского титула, но я никогда не оглядывался назад, на свои поединки, и не восклицал: «Да пошло оно…» Это случилось, и я начал все по новой.

Многих поражение сильно ранит. Флойд Паттерсон после потери своего титула, выходя на люди, стал носить фальшивые бороды и темные очки. Когда Формана, который проиграл Али, а затем Джимми Янгу[226], журналисты спросили, каково это – потерпеть поражение, он ответил: «Ты словно оказался в глубоком темном небытие, как в открытом море. У тебя ничего нет ни над головой, ни под ногами, совсем ничего. Ничего, кроме ничего. Везде ужасный запах, запах, который невозможно забыть, – это запах сожаления и скорби. В твоей голове множатся горькие мысли, которые раньше никогда не навещали тебя. Когда я оглянулся вокруг, то понял, что мертв. Вот так это было. Я вспоминал, ради чего я трудился. Я даже не простился со своей матерью и своими детьми. Все свои деньги я упрятал в банковскую ячейку. Когда прикоснешься к сгоревшему листу бумаги, он рассыплется – вот такой стала моя жизнь. Я оглянулся назад и увидел, как она рассыпается, словно надо мной жестоко пошутили».

Я никогда не переживал так сильно из-за поражений. Я знаю, кто я такой – я человек. Такие парни, как Холифилд, всю свою жизнь связывают с боксом, поэтому они и продолжают драться так долго. Меня же воспитал Кас Д'Амато, который всегда говорил, что бокс – это не вся твоя жизнь. Это то, чем ты занимаешься для того, чтобы жить. Это то, чем ты занимаешься, чтобы построить свою жизнь. Но это не твоя жизнь. Он говорил: «Поражения, победы – не принимай этого близко к сердцу». Каждый раз, когда я терплю поражения, я справляюсь с этим, потому что это не стало моей жизнью. Вот то, чему меня научили.

К тому времени Моника была беременна вторым ребенком. Я выслушал много разного дерьма от имама в своей мечети в Лас-Вегасе в связи с тем, что мы все еще не были женаты. Дело заключалось в том, что я редко видел Монику и детей. Я бывал либо на тренировке, либо на встрече с одной из своих многочисленных подружек. В тот день, когда я сделал Монике предложение, Хоуп весь день оставалась с нами, поскольку она собиралась в школу в Вашингтоне, а затем я подбросил ее в школу, а затем направился на романтическую встречу с одной новой девушкой, которую я увидел в Вашингтоне.

Хоуп изводила меня насчет брачного договора. Мне, очевидно, следовало бы его составить, но я вел себя как импульсивный болван. Мы с Моникой все время ссорились, чаще всего по поводу моей неверности.

Я попросил брата Сиддика слетать в штат Мэриленд, чтобы провести там церемонию. Затем он удостоверил документы у местного имама округа Колумбия. Однако мой статус женатого человека ничего не изменил в моих отношениях с Моникой. Я по-прежнему встречался на стороне со своими девушками. Разница заключалась лишь в том, что теперь я должен был тренироваться для повторного боя с Холифилдом.

Когда я начал готовиться к своему матчу-реваншу, я сказал прессе, что, когда я потерпел поражение, у меня был плохой день, но теперь я собираюсь драться с Холифилдом так, словно я однажды уже нокаутировал его. Я научился этой психологической установке у мексиканских боксеров. Когда ты нокаутируешь американского боксера, в следующий раз он ведет с тобой бой очень осторожно. Но если ты нокаутировал мексиканца, он выходит на следующий бой с тобой так, словно это он однажды уже нокаутировал тебя. Этих парней нельзя запугать. У них нет суеверий, они выходят на ринг без всяких комплексов, просто чтобы драться.

Перед вторым поединком я произвел некоторые изменения в своей команде. Я заменил своего бывшего соседа по комнате Джея Брайта, который был у меня тренером, на Ричи Джакетти. Уволить Джея было легко. Он был, можно сказать, из моей семьи, а члены семьи всегда уходят первыми. Ко второму бою я готовился весьма усердно.

За три дня до боя возникли некоторые разногласия по поводу рефери. Поединок вновь должен был судить Митч Халперн, однако во время моего первого боя с Холифилдом он был в стельку пьян. Когда во время инструктажа он проверял мои перчатки, я почувствовал от него запах. Кроме того, у него были красные глаза. Я сразу определил, в чем дело, поскольку сам употребляю спиртное. Никакой другой рефери не позволил бы так издеваться надо мной, как он позволил это делать Холифилду до одиннадцатого раунда, потому что он был здорово пьян и совершенно не в себе.

Некоторые из моей команды пытались убрать Халперна со второго поединка. Я мало что знаю об этом, я никогда не возражал против кого-либо. Моя работа заключалась в том, чтобы драться и не думать о рефери или судье-хронометристе. Однако Джон Хорн обратился к комиссии и заявил, что Халперн был слишком снисходителен, позволив Холифилду клинчевать и наносить мне удары головой.

– Если бы не Майк Тайсон, вас бы здесь не было, – сказал он членам комиссии.

Это был резко сказано. Комиссия проголосовала за то, чтобы оставить Халперна: четверо «за», один «против». Но после того, как этот вопрос был поднят, Халперн сам снял свою кандидатуру. В свою очередь, команда Холифилда выступила против Джо Кортеса и Ричарда Стила как возможных рефери, поскольку те, как предполагалось, симпатизировали мне. Таким образом, комиссия назначила на этот поединок Миллса Лейна. Миллс Лейн, бывший окружной прокурор и районный судья, часто повторял с жаром, что я был «опасным преступником», которого нельзя подпускать к боксу. Как мог я рассчитывать на справедливое отношение к себе со стороны рефери, который говорил обо мне такие вещи? Во время второго поединка с Холифилдом я еще не знал, что между Лейном и Холифилдом были близкие отношения. Томми Брукс, тренер Холифилда, в свое время заявил, что Миллс Лейн «заливался слезами», когда Холифилд проиграл Риддику Боу. Я и не знал, что Миллс был влюблен в Эвандера.