Мешок с костями - Кинг Стивен

— Стикен! — Ки билась и извивалась в моих руках. — Майк, позялуйста, Майк!

Раскат грома рванул над головой, словно бочка пороха. Мы оба закричали. Я упал на одно колено, схватил маленькую набивную собачку. Кира вырвала ее у меня и принялась неистово целовать. Я поднялся на ноги под очередной раскат грома, резкий, как удар хлыста. Я смотрел на подсолнухи, они — на меня, как бы говоря: Привет, Ирландец, давно не виделись, правда? Потом, поудобнее посадив Киру на руку, повернулся и направился к крыльцу. Каждый шаг давался с трудом: вода доходила до колен, поток тащил еще не растаявшие градины. Оторванная ветром ветка пролетела мимо и упала на то место, где я только что опускался на колено, чтобы поднять игрушку.

Я взбежал на крыльцо, ожидая, что навстречу выскочит Тварь в белом саване, но, разумеется, никто на крыльце меня не встретил. А вокруг продолжала бушевать стихия. Так что страхов хватало и без Твари.

Ки сжимала собачку обеими руками, и я не удивился, увидев, что от воды и грязи Стрикленд из серого стал черным. Ведь набивную собачку именно такого цвета я видел в своем сне. Но отступать было поздно. От урагана мы могли укрыться только в «Саре-Хохотушке». Я открыл дверь и с Ки на руках переступил порог.

* * *

Центральная часть «Сары», сердце коттеджа, простояла чуть ли не с сотню лет и повидала много ураганов. Тот, что обрушился на озерный край в этот июльский день, был скорее всего самым мощным, но едва я вошел в дом (мы с Ки жадно хватали ртами воздух, словно люди, которые едва не утонули), как понял: коттедж выстоит. Толстенные бревенчатые стены создавали ощущение, что мы в банковском сейфе. Рев ветра и гром изрядно поутихли и уже не наводили ужас. Изредка на крышу с громким стуком падала ветка. Где-то — как я предположил, в подвале — хлопала открывающаяся и закрывающаяся дверь. Звук этот напоминал выстрел стартового пистолета. Маленькая ель, упав, выдавила кухонное стекло. Теперь вершинка зависла над плитой, отбрасывая тень на разделочный столик и горелки. Я хотел отломать ее, но передумал: пусть и дальше затыкает дыру в окне.

Я отнес Киру в гостиную, и мы долго смотрели на озеро — черную воду под черным небом. В непрерывных вспышках молний мы видели, как ветер гнет к земле растущие по берегам деревья. И коттедж жалобно стонал, отчаянно сопротивляясь желанию ветра оторвать его от фундамента и сбросить вниз, в черную воду.

Раздался мелодичный звон. Кира оторвала головку от моего плеча, огляделась.

— У тебя мышь.

— Да, это Бантер.

— Он кусается?

— Нет, милая, он не кусается. Он… как кукла.

— А потему звенит его колокольтик?

— Он рад нашему приходу.

Я хотел, чтобы она приободрилась, потом увидел, что она вспомнила о Мэтти. А какая уж радость без Мэтти… Над нашими головами что-то огромное рухнуло на крышу, лампы замерцали, Кира вновь начала плакать.

— Не надо, милая. — Я закружил с ней по гостиной. — Не надо, Ки, не плачь. Не плачь, милая, не надо.

— Я хотю к момми! Я хотю к моей Мэтти!

Я кружил по гостиной и укачивал Киру, как, по моему разумению, укачивают детей, у которых разболелся животик. Для трехлетней крохи она слишком многое понимала, а потому я не знал, сможет ли она выдержать те ужасные страдания, что выпали на ее долю. Вот я и держал ее на руках и укачивал. Шортики ее намокли от мочи и дождя, горячие ручонки обнимали шею, на щечках смешались копоть и слезы, волосы висели мокрыми слипшимися прядями, из-под пальцев, сжимающих промокшую насквозь набивную собачку текла грязная вода. Я кружил и кружил по гостиной «Сары-Хохотушки», под единственной горящей тусклым светом лампочкой. Генератор не может обеспечить постоянного напряжения, вот и лампочка то становилась чуть ярче, то притухала. То и дело позвякивал колокольчик Бантера, словно музыка, доносящаяся из мира, который мы иногда чувствуем, но никогда не видим. Наверное, я что-то ей напевал, наверное, пытался установить с ней мысленный контакт, и мы все глубже погружались в транс. А над нами неслись тучи и проливались дождем, который тушил пожары, вызванные молниями. Дом стонал, через разбитое окно нас то и дело обдавало порывами холодного ветра, но все-таки я чувствовал себя в безопасности. Мы добрались до дома, а дом, как известно, крепость.

Наконец слезы перестали течь из ее глаз. Щечкой она приникла к моему плечу, и когда мы в очередной раз проходили мимо выходящих на озеро окон, я увидел, как она широко раскрытыми глазами смотрит на бушующую стихию. Устроившись на руках у высокого мужчины с редеющими волосами. И тут я понял, что сквозь нас я без труда могу разглядеть стоящий в гостиной стол. Наши отражения в стекле сами стали призраками, подумал я.

— Ки? Хочешь что-нибудь съесть?

— Я не голодна.

— Может, выпьешь стакан молока?

— Нет, какао. Я замейзла.

— Конечно, замерзла. А какао у меня есть.

Я попытался опустить ее на пол, но она отчаянно ухватилась за мою шею, прижавшись ко мне всем тельцем. Я выпрямился и поудобнее усадил ее на руку. Она сразу же успокоилась.

— Кто здесь? — спросила Ки и начала дрожать. — Кто здесь, кйоме нас?

— Я не знаю.

— Какой-то мальтик. Я видела его там. — Она указала Стриклендом на сдвижную стеклянную дверь, ведущую на террасу (все стулья перевернуло и разметало по углам, одного я не досчитался, наверное, его перебросило через ограждение). — Он тейный, как в том забавном соу, котойое мы видели с Мэтти. Там и дйюгие тейные люди. Зенсина в больсой сляпе. Музьсина в синих бъюках. Остальных не могу йазглядеть. Но они наблюдают. Наблюдают за нами. Ты их не видись?

— Они не причинят нам вреда.

— Ты увейен? Увейен?

Я не ответил.

Нашел коробку «Свисс-мисс» за банкой с мукой, надорвал один из пакетиков, высыпал содержимое в чашку. Громыхнуло прямо над головой. Кира подпрыгнула у меня на руке, жалобно заверещала. Я прижал ее к себе, поцеловал в щечку.

— Не опускай меня на пол, Майк. Я боюсь.

— Не опущу. Будь умницей.

— Я боюсь этого мальтика и музьсину в Синих бйюках, и зенсину в сляпе. Это та зенсина, тьто носила платье Мэтти. Они — пйизйяки?

— Да.

— Они плохие, как те люди, тьто пйеследовали нас на яймайке? Да?

— Не знаю, Ки, в этом-то все и дело.

— Но мы это выясним.

— Что?

— Ты так подумал. «Мы это выясним».

— Да, — признал я. — Так я и подумал. Примерно так.

* * *

Пока вода грелась в чайнике, я с Ки на руках прошел в главную спальню, в надежде найти для девочки что-нибудь из одежды Джо, но все ящики в комоде Джо были пусты. Так же, как и ее половина стенного шкафа. Я поставил Ки на большую кровать, на которой после возвращения в «Сару-Хохотушку» практически не спал, может только раз или два днем, раздел ее, отнес в ванную, завернул в большое банное полотенце. Она дрожала от холода, губы посинели. Другим полотенцем я вытер ее волосы. Все это время она не выпускала из руки Стрикленда, и набивка уже начала вылезать из швов.

Я открыл шкафчик с лекарствами, порылся в нем, нашел то, что искал, на верхней полочке: бенадрил[134]. Некоторые растения вызывали у Джо аллергию, и она принимала его как антигистаминное средство. Подумал о том, чтобы посмотреть на коробочке срок годности, и чуть не рассмеялся. Какая разница? Я посадил Ки на крышку унитаза и выдавил из заклеенных пленочкой ячеек четыре бело-розовые капсулы, сполоснул стакан для чистки зубов, набрал в него воды. Проделывая все это, я заметил в зеркале ванной какое-то движение в главной спальне. Сказав себе, что это движутся тени деревьев, сгибаемых ветром, я протянул капсулы Ки. Она уже хотела взять их, потом замялась.

— Выпей. Это лекарство.

— Какое? — Маленькая ручонка застыла над капсулами.

— Против грусти. Ты умеешь глотать капсулы, Ки?

— Да. С двух лет.

Какое-то мгновение она еще колебалась, смотрела на меня, словно заглядывала в душу, убеждаясь, что я ей не лгу. Наверное, убедилась, потому что взяла капсулы и положила в рот, одну за другой. Проглотила, запивая маленькими глотками, снова посмотрела на меня.